Татарский удар - Идиатуллин Шамиль (читать хорошую книгу TXT) 📗

Придорогин снова поднял голову и сдержанно улыбнулся. Обращиков понял, что дело швах, но не понял почему, и постарался улыбнуться в ответ.

— Кто там ко мне рвется? — спросил Придорогин.

— Да все, в общем-то. Я прогуляюсь?

— Ага.

— Когда возвращаться? — Обращиков про себя загадал: если скажет «Лучше бы никогда» — значит, все еще обойдется, но если вежливо попросит быть под рукой и вернуться через полчасика — значит, хана старому дурню Фимычу пришла. И тогда надо срочно мчаться в давно облюбованную глухую клинику в Митино, ложиться в палату-люкс и месяца так три-четыре лакировать верную подругу стенокардию.

— Дядя Вася, возвращаться плохая примета, — сказал Придорогин, и Обращикову чуть полегчало. — Как я с кавалерией закончу, так и возвращайся. ЦУ давать буду.

Кавалерия явилась во всей красе. Красивее всех — невпопад — был командующий внутренними войсками Валентин Маркуев, третий день пьяный от счастья, которое взяло его в плотное кольцо. С одной стороны, ВВ подошли вплотную к давно ожидаемому переименованию в национальную гвардию с естественным увеличением финансирования и полномочий. С другой, на Маркуева было возложено общее руководство операцией «Куликово поле». Маркуев был неглупым человеком и понимал, что дождался звездного часа, который пережить — и окажешься главным героем и спасителем России — это с остальных сторон.

Правда, генерал ждал другой встречи — не то чтобы пылкой, но хоть какой-то. Получилось странно: приглашенные генералы вошли в кабинет журавлиным клином, в клюве которого нетерпеливо трепетал Маркуев. А Придорогин внимательно рассматривал что-то за окном. Полюбовавшись его чеканным профилем, Маркуев решился тихонько прокашляться. Придорогин обернулся и задумчиво уставился куда-то в район орденских планок. Маркуев махнул на все рукой и начал докладывать. В конце концов, победителей не судят. Особенно когда победа свежа и горяча.

Первые две минуты президент слушал молча, а потом, когда командующий ВВ уже приступил к итоговой части краткого отчета, началась какая-то ерунда.

— Таким образом, силами только внутренних войск мятежная территория блокирована по всему периметру, причем по основным трассам бронированные части углубились в Татарию на двадцать-тридцать километров. Потенциальные очаги сопротивления подавлены практически бескровно. Ожесточенное сопротивление противник оказал лишь в трех районах. Но благодаря грамотной тактике и поддержке с воздуха наши потери минимальны: трое убитых, столько же раненых. По нашим данным, уничтожены двенадцать сепаратистов. Войска находятся в полной боеготовности и ждут только…

— Вы их что, в кислоте растворяете? — скучно спросил Придорогин.

— Кого? — испуганно уточнил Маркуев.

— Сепаратистов, — сказал президент, все так же изучая грудную клетку генерала.

— Н-никак нет, — ничего уже не понимая, пробормотал Маркуев.

— А как тогда уничтожаете? Мясорубкой? Напалмом? По-русски сказать нельзя, что ли: убили, застрелили, грохнули?

Маркуев молчал, стараясь не бегать глазами. Остальные генералы — из МВД, МЧС и Генштаба, — тоже ничего не понимали и потому боялись дышать.

— Ладно, дестроеры, — помолчав, сказал Придорогин и снова отвернулся к окну. — Чего вы там ждете только?

— Начала второго этапа операции, — выпалил Маркуев, после стремительных лихорадочных размышлений понявший, что тщательный подбор слов его не спасет и Придорогин, если захочет, докопается уж всяко. — Высадка десанта в Казань и крупные города республики будет сопровождаться стремительным наступлением наземных частей. Руководители сепаратистов не успеют ни организовать сопротивление, ни скрыться.

— Десант готов, — решился высказаться генштабист Васильев. — Нужен только ваш указ о введении военного положения и ваш приказ о начале штурма. После этого операция уложится в три, максимум пять часов.

— Дмитрий Станиславович, лет десять назад один дяденька обещал взять Грозный за час силами одной десантной бригады, — сказал Придорогин.

— Олег Игоревич, Казань, слава богу, не Грозный, а Магдиев — не Дудаев. Всю его армию этим утром положили. Менты люди тихие, разбегутся. А смутьянов зачистим в один прием.

— И какой процент потерь вы прогнозируете?

— Минимальный, — поспешно сказал Васильев. — Три-пять процентов в наземных частях и десанте, и под ноль — у летунов. Примерно как в серьезных учениях.

— Да я про мирное население вообще-то спрашивал, — Придорогин впервые посмотрел генералам в глаза — по очереди каждому.

— Ну, Олег Игоревич, у мирного-то вообще потерь не будет, — сказал Васильев. — Если оно мирное и дома сидит. А если выйдет на улицы с оружием — так это же враг, а не мирные.

— И это правильно, — энергично сказал Придорогин. Пару секунд подумал и добавил: — Значит, так. Ситуацию фиксируем. Внутренние остаются на занятых позициях, следят за порядком, избегают провокаций. Указы я пока не подписываю. Все свободны. Быть на местах.

Генералы ладно повернулись кругом и вышли. Ни в приемной, ни в коридоре даже посмотреть друг на друга они не посмели: вся Москва знала легенду о том, как погибла блестящая карьера первого и особо доверенного вице-премьера, вышедшего от Придорогина и в лифте пробурчавшего себе под нос что-то нелестное в адрес руководства. Впрочем, и у машин генералы не рискнули обменяться впечатлениями — пожали друг другу руки и разъехались по министерствам, полные самых скверных предчувствий.

Через две минуты после того, как они покинули кабинет, Олег Придорогин вызвал вице-премьера Романа Борисова, по привычке представлявшего в правительстве демократическую оппозицию. Через полтора часа президент подписал указ о назначении Борисова исполняющим обязанности премьер-министра и отправился в кремлевскую телестудию. Еще через сорок минут основные телеканалы который уже раз за этот день прервали трансляцию для очередного экстренного выпуска новостей. Выпуск состоял из заявления президента России Олега Придорогина об отставке.

…Магдиев смотрел телевизор, сунув руки в карманы. Придорогин, лицо которого стало совсем волчьим, говорил, воткнув немигающие глаза в объектив:

— Я остановил войну в Чечне. Я пообещал, что при мне новых войн не будет. Война сегодня почти началась. Я ее останавливаю. Но вина за тридцать трех убитых человек вольно или невольно лежит на мне. Я не имею права оставаться на этом посту и ухожу.

— Думал, он умнее, — сказал Магдиев.

10

Уильям Хогарт не знал, конечно, фразы русского писателя Виктора Конецкого о злобных остряках. Но, даже не зная, он всем сердцем или селезенкой с этими остряками не соглашался. К любым, в том числе длительным, перелетам он относился философски — а когда не высыпался, так и просто приветственно. Против железной дороги, однако, тоже ничего не имел — возможно, потому, что первый и последний раз ездил поездом в четырнадцатилетнем возрасте. И тогда ему все страшно понравилось, а потом поводов проверить ощущения как-то не случалось. Но перспектива автомобильного марш-броска по российским дорогам министра откровенно напугала. Во-первых, Россия — слишком большая страна, чтобы передвигаться по ее поверхности. Во-вторых, Хогарт навсегда запомнил давнюю беседу с гарвардским славистом, объяснившим ему давнюю шутку про единственную беду России (дороги строят дураки).

Поэтому министру обороны, который лишь благодаря прозрачным угрозам вписался в передовой отряд миротворческих сил НАТО, под эгидой ООН развернувших операцию «Внутренний щит», очень не понравилась идея автомобильного путешествия из Москвы в Казань. Он счел необходимым донести свою настороженность и до руководителя операции бригадного генерала Юргена Фридке, и до московских коллег, кислые физиономии которых удивительно гармонировали с пышными речами. В принципе, Хогарт их понимал: никакому генералу не понравится, если в его вотчину прибудет международное начальство, которое начнет размахивать голубыми флагами и распоряжаться в самых интимных уголках твоей территории — причем по совсем разным поводам. Но любые претензии русские генералы могли адресовать только своему политическому руководству, выдавшему карт-бланш Совету безопасности ООН.