Татарский удар - Идиатуллин Шамиль (читать хорошую книгу TXT) 📗
— Ну, так ищите, — раздраженно сказал Борисов. Обращиков с откровенной обидой повернулся к Придорогину.
Тот отошел от окна, опять сел напротив Борисова и мягко сказал:
— Рома. Дядя Вася три недели носом бетон рыл, всю Москву и пол-Казани на копчик поставил и крутиться так заставил. Ему спасибо сказать надо…
— Спасибо, Василий Ефимович, — сказал Борисов. — Когда я могу ждать от вас имя, а лучше человека, который это сделал?
— Рома, у нас выборы через неделю… — напомнил Придорогин.
Борисов, прижав руку к груди, нервно оборвал:
— Олег Игоревич, я тебя умоляю. Выборы сделаны, за меня сейчас семьдесят процентов как за победителя америкосов проголосуют. И еще восемьдесят — как за уничтожителя Магдиева. Если бы какая-нибудь тварь докопалась, что он был мой друг, еще процентов шестьдесят сверху получилось бы — за то, что не побоялся друга ради Родины замочить.
— Рома…
— Полвека почти Рома!.. Олег, я же не протестую. Тем более, толку нет. Да, я убил. Да, такой я коварный и беспощадный. Я никого разубеждать не буду. Тем более, я ему чуть ли не силой эту хрень в горло залил. — Тут Борисов закричал, стуча ладонями по столу: — Мне! Нужна! Эта! Сука!!! — Потер ладони в невыносимой тишине и спросил, растирая алеющие ладони: — Когда, Василий Ефимович?
— В течение месяца, Роман Юрьевич, — мгновенно ответил Обращиков.
— Спасибо. Я буду ждать. Простите за… вот… несдержанность. Приятно было познакомиться с вами.
Обращиков неловко вскочил и поспешил откланяться.
Когда за ним затворилась дверь, Борисов спросил:
— Олег, я все неправильно делаю? — Придорогин промолчал.
— Олег, он мой друг был. Понимаешь?
— Рома, — сказал Придорогин. — Смотри. Я три года президентом был. И чем все кончилось? Война, вторжение, бюджет, как корзинка для мусора, — дырявый, и бумаги сыплются. Ты третий месяц и. о. И все наоборот. На хрена ты у меня совета спрашиваешь?
— Олег, ладно тебе. Покамест я ничего самостоятельно-то не сделал.
— Успеешь.
— Успею. Кстати. Ефимыч твой — надежный дядек?
— С оговорками, конечно… В принципе, да, — насторожившись, сказал Придорогин.
— И урода этого мне найдет?
— Не сомневайся.
— Хорошо. Просьба такая. Ты попроси его кязыя или там гурию эту поднакопить.
— Зачем?
— Да есть один старый должок, — неохотно объяснил Борисов. — Не мой. Танчиков. Он товарищу одному кое-что обещал, а сделать не успел. А я как раз через месячишко в Вашингтон еду.
— О господи, — сказал Придорогин.
— Вот и посмотрим, правда, что ли, он перестал беседовать с мистером Уокером и беседует только с господом богом. Просто интересно. Тебе разве неинтересно?
— О господи, — повторил Придорогин.
В нескольких километрах от них в сторону Москвы мчалась «Волга», на заднем сиденье которой размышлял, уставившись в окно, Обращиков.
Добравшись до кабинета, он вытянул из кармана плаща, висевшего в углу на казенной растопырке, блокнотик, полистал его и, не садясь, набрал длинный номер на одном из украшавших тумбочку при столе дисковом аппарате.
— Володя? Здравствуй, родной. Это такой Василь Ефимыч беспокоит. Ага. Здоров, слава богу. А ты? Вот и чудненько. Посоветоваться хочу по маленькому поводу. Мы человечка ищем, знакомого твоего. Гильфанов фамилия. Он нам здорово помочь в одном деле может. Не подскажешь, где его лучше поискать?
7
…А пока через грани Кристалла, через многие пространства, все еще идет человек в черной коже. Тот, кто стрелял в детей и кто, если прикажут, будет стрелять снова.
Занятия в этом году начнутся поздно, 15 сентября. Мама здорово переживала, говорила, что мы все отстанем и будем двоечниками. А я сначала обрадовался, что каникулы такие длинные и без войны, так что не придется больше никуда уезжать, а можно будет гулять где хочешь. Но гулять было скучно, потому что большинство знакомых пацанов не приехали с каникул, а дома грустно, потому что мама с папой все время грустные. Мне, правда, виду не показывали. Наоборот, постоянно шутили и улыбались. Но я услышал однажды, когда с улицы пришел, а они еще об этом не знали, как мама сказала:
— Айрат, ты-то в чем виноват?
— А в том, что полез не свое дело. Сказано же: делай что должен, и будь что будет. А я попер делать то, что не должен. Демиург хренов. И кто виноват, получается?
Тут они меня увидели и снова принялись улыбаться.
А я потом у Галии пытался узнать, про что папа с мамой говорили, но она глупости только какие-то болтает, а толку от нее не добьешься.
Зато теперь все делается лучше. Папа стал по правде спокойным и веселым, как раньше, и снова начал ходить на работу. Хотя и сказал мне, что работать будет в другой газете, которую сам сделает и которая будет правильной и честной. Это, по-моему, глупости: как может один человек газету сделать, она же в типографии печатается. Но спорить с папой не стал, а то он опять расстроится.
И во дворе дело появилось. Я познакомился со здоровой такой девчонкой. Ее Чулпан звать, она совсем большая, лет на пять старше меня, и переехала в десятиэтажку, ее по соседству построили. Мама сказала, что это ментовской дом, потому что его милиция для себя построила. Но Чулпан сказала, что ее папа не милиционер, а спецназовец, это совсем разные вещи. Думаю, она врет. Она вообще много врет. Сказала, например, что у нее лучшую подругу убили. Но я же знаю, что детей не убивают, а только взрослых.
Зато с Чулпанкой играть интересно — она здорово всякие вещи придумывает. И брат у нее есть, очень смешной, на ротвейлера похож. Это собака такая черно-коричневая, и щеки висят. У Галима тоже щеки висят, и улыбается все время. Смешной. Чулпанке везет, что у нее брат, но у меня тоже сестра нормальная. Глупая только. Но это пройдет. Она опять разгрызла мои корабли, которые я построил, чтобы Леху Шаповалова сразить. А он мне письмо прислал, что приедет к 15 сентября. Просто взял и прислал.
Я думаю, не буду я корабли строить. И не буду Леху спрашивать про диск, который роботов запускает. Потому что, наверно, он все-таки соврал — не бывает таких дисков и таких роботов. Ну и пусть соврал. Я ему лучше все свое «Лего» подарю, и любые игрушки и книги. Лишь бы он не уезжал больше. И родителям своим объяснил, что не надо никуда уезжать. Потому что ни Лехе, ни мне ничего не грозит. Потому что никто никогда не убивает детей.
Казань — Москва, апрель 2001 — август 2004 года