Зона сна - Горяйнов Олег Анатольевич (читаем книги .txt) 📗
– А что такое?
– Две недели назад, восьмого июля, отмечали восьмидесятилетие Морозова, в газетах сообщали. Я вам найду.
Она перелистала подшивку, нашла статью, показала Стасу. Он быстро её просмотрел. Обратил внимание на то, что «после чествований великий учёный отбыл в своё имение Борок Рыбинского уезда, где проживает последние двадцать лет».
– В какой удивительной стране мы живём! – воскликнул он. – Всенародно чествуется учёный, книги которого запрещено выдавать на руки читателям!.. А где этот Борок?
Он взял с полки Географический атлас Российской империи – спросил, нет ли чего поновее; оказывается, нет, – посмотрел: Борок-то в двух шагах от Мологи – можно сказать, по пути в Плосково-Рождествено! Да и крёстный, князь Юрьев, оттуда недалече…
– Благодарю, – сказал он и едва удержался, чтобы не поклониться юной библиотечной служительнице. – Ваша работа – одна из самых нужных на земле.
– Спасибо, – кокетливо улыбнулась она.
– А скажите… – Он задумался на мгновение, не будет ли со своим вопросом выглядеть глупым в её глазах; понял, что ему это всё равно, и продолжил: – Скажите, что вы знаете о солдате Степане, который…
– Который пытался спасти императора Павла? – прервала его она. – Он мой любимый герой! Вот образец мужества и любви к Отечеству… А сколько стрельбы было, когда заговорщики пытались разоружить полк! Выкатили пушки… Жаль, что Степан не преуспел в своём намерении сорвать заговор… А почему вы об этом спрашиваете?
– Я вообще интересуюсь историей. – Он кивнул ей и ушёл, оставаясь в недоумении: как же этот Степан проскользнул мимо его внимания? Надо купить литературы о нём… Всё равно в дорогу брать книги…
Харрисвилл, 2010 год, мир номер два
Городишко Харрисвилл – настоящее болото: здесь ни-ког-да ни-че-го не происходит.
Смех смехом, а во всей истории города едва ли не единственным событием, мало-мальски возвышающимся над каждодневными потасовками в шахтёрских барах и не менее регулярными ограблениями бензоколонок, было некое народное возмущение локального свойства, закончившееся линчеванием мэра и двух его помощников. Те сдуру вздумали переименовать одну из улиц города в честь индейского вождя Багровое Ухо, который во главе банды отмороженных ирокезов долго грабил и вырезал шахтёрские посёлки, но потом, получив от губернатора солидные откупные, поступил на службу и начал наводить порядок в лесных районах штата. Никакого порядка он навести не успел, потому что вскоре был разрезан на кусочки своими же соратниками, но власти решили-таки увековечить его память, чтобы стимулировать к сотрудничеству других краснокожих. Однако в своём начинании не преуспели.
Но и этому событию давно минула сотня лет.
Нет, если где и делать историю, то не в этом медвежьем углу.
Клаус фон Садофф с бойскаутских времён мечтал быть не таким, как все: как минимум сильно богатым, – а пришлось идти на службу. Папаша, финансовый эксперт, пристроил его в Угольный банк, где Клаус и занял скромную должность заведующего отделом выходящей корреспонденции. И что обидно: деньги на его обучение в колледже – чтобы, обучившись, мог устроиться в жизни получше – у родителей были, но отец считал, что сын должен жизнь свою обустраивать самостоятельно, и денег не давал. Клаус ушёл из дому, снимал квартирку, ходил на службу в банк и думал, что делать дальше.
Военная служба его не привлекала: зашлют в Сибирь, в какой-нибудь Байкал-Улан-Тобол-Удэ, в составе ограниченного контингента по разъединению, и финиш всем надеждам и мечтам. Будешь там жить, зимой – по пояс в вечной мерзлоте, а летом по тот же пояс покрытый мошкой, – и это ничем не лучше, чем лишаться глаз, просиживая лучшие денёчки перед монитором компьютера в банковском офисе.
Хотелось жизни более весёлой и осмысленной. Но ничего, кроме группы придурков, которые шлялись по горам и сплавлялись на плотах по речкам, он не нашёл. Стал ходить с ними в горы… Глупее занятие трудно придумать.
А потом с ним случилось то, что он назвал погружением. Но свою исключительность и удивительные возможности погружений он осознал только на третий или четвёртый раз, когда благодаря счастливой цепочке случайностей не был сразу убит индейцами, не захлебнулся в горной речке, не сверзился со скалы… Когда, назло всему на свете, выжил больше двух дней и добрался до белых людей.
Никакого Харрисвилла, разумеется, не было здесь и в помине. Добредя до речки Саскуэханны, хорошо ему известной по жизни там, в обычном мире, Клаус встретил четверых идеалистов, миссионеров-квакеров. Они топали в предгорья Аппалачей проповедовать Слово Божье мирным делавэрам – оказалось, что здесь прошло всего четыре года с тех пор, как основатель колонии Пенсильвания Билли Пенн заключил с теми мирный договор.
Вопросов, почему он бегает по горам голым и поцарапанным, у миссионеров даже не возникло – проклятые индейцы, любому ясно. Даже фамилии его никто не спросил. Ребята помогли ему построить плот, на котором он и сплавился почти до залива, и там устроился работать на первую же ферму, которую встретил по дороге, – и так удачно, к немцу-колонисту.
Миссионеры же те так и сгинули, во всяком случае, за всё время, что Клаус возился со свиньями на ферме, о них не было ни слуху ни духу. Однако в те годы прилюдно предполагать, что их разобрали на запчасти дружественные индейцы, было небезопасно, особенно к северу от Мэриленда. Сказано: мир в Пенсильвании – значит мир.
Народу здесь было намешано без разбору. Самое приятное, что немцев оказалось едва ли не больше, чем англичан. Впрочем, голландцев было больше, чем и тех и других вместе взятых. Куда только они подевались к концу двадцатого века, удивлялся Клаус.
Демографические катаклизмы происходили здесь буквально у него на глазах: не прошло и года, как Голландия где-то там за океаном проиграла Англии очередную войну, а наглые англичане уже сгребли в свои руки всю меховую торговлю и захватили ключевые посты в городках по обоим берегам Саскуэханны. Немцы, шведы и голландцы только головами покачивали, выкуривая вечерние трубочки да посасывая пенистое пиво собственного производства. Если в первый год пребывания на ферме Клаус вообще английского языка не слышал, потому что все вокруг говорили исключительно по-немецки, то в последний год английский уже звучал всюду.
Через три года после своего появления в этом мире Клаус фон Садофф понял, что с фермы пора сваливать. Он не китаец, чтобы желать перемен своим врагам. Тем более конца растительному существованию, однообразному каждодневному труду на ферме, при полном отсутствии свободных женщин, не просматривалось. Когда безудержная сила швырнёт его обратно в двадцатый век – непонятно. Видимо, как и в предыдущие разы, для этого надо умереть. Что ж, ему не привыкать. Дело вовсе не такое страшное, как ему казалось в той молодости.
Короче, ему хотелось богатства и приключений, а смерти он не боялся ни черта.
Однажды раннею весной, когда весь наличный состав фермы во главе с хозяином боронил поле под кукурузу в миле от дома, Клаус внезапно схватился за живот и, сделав страшные глаза, помчался в ближайший лесок, вызвав у других работников приступ дурацкого веселья. Хозяин цыкнул на весельчаков, резонно заметив, что подобная неприятность может случиться с каждым, и работа продолжалась. Клаус же, не останавливаясь, прибежал прямо в конюшню, где оседлал коня. Затем заглянул в кладовку, набил вьючные сумки чечевицей и овсом, вяленым мясом и пулями, прихватил – сообразно своим понятиям о вселенской справедливости – из хозяйского дома кой-какое золотишко, сунул под шапку мешочек с порохом и подался вниз по реке.
Спустя два часа он выехал к месту, где река широко разливалась и течение замирало. Конь в холодную воду не рвался, но Клаус огрел его по бокам прикладом ружья. Животное сделало большой скачок и поплыло через реку короткими толчками. Он сполз с седла и поплыл рядом, одной рукой ухватившись за хвост, а другой держа ружьё над головой. Это было непросто, и он быстро устал. Противоположный берег казался таким далёким, что у него появились сомнения, доплывёт ли до него конь.
