Республика - победительница (ЛП) - Щерек Земовит (книги онлайн читать бесплатно txt) 📗
И вот теперь тут, среди сувениров, маленькие фигурки Пилсудского. Дедушка сидит, стоит, глядит, думает. На таком постаментике, на эдаком. Имеется и Пилсудский на Каштанке [82] – диктатора можно посадить на лошадь, снять с нее. Но вот Смиглого-Рыдза среди сувениров нет.
- А где же у вас Рыдз? – спросил я у продавщицы.
- Кого? – Не поняла. Оторвалась от смартфона. Молодая, в волосах цветастая пряжь. Колечко в носу.
- Рыдза-Смиглего.
- А что? – задала она вопрос в ответ. – Не знаю. На Вавеле. А в чем дело?
- Нет сувениров с Рыдзем, - пояснил я.
Девушка несколько удивленно глянула на меня.
- Пан первый, кто про него спрашивает.
- А почему у вас нет Рыдза?
- Не знаю, вот нету у нас Рыдза, - продавщица была раздражена. – В лес идите, можете себе набрать [83]. Только пищевые продукты на борт самолета проносить запрещено.
- Спасибо.
- Пока.
- До свидания.
- Дания.
Я вышел.
Перед зданием аэропорта стояли такси. Классические польские Ls, стилизованные под пятидесятые годы. Ну типа того, что класс и неизменность, идея, слизанная у лондонских такси. Снова "мыстыр, уан хандрыд". Я отрицательно качал головой, шел дальше, следуя указателям "Transport to Dworzec Główny, Warsaw Centrum". Прошел мимо огороженного крупного паркинга. Присматривался к автомобилям. Немного польских машин PZI, много американских, довольно-таки много японских. Тут же "пежо", "фиаты", в том числе и польские. Немного баварских "bmw", и вообще много машин из германских государств". Станция была тем же самым, что и аэропорт – частью мирового, глобализованного пространства. Двери на фотоэлементах, машина для чистки мраморного пола, на стенах панели мягких цветов. Я заплатил картой за билет в автомате и и сел в подъехавший вагон.
Трава за окном была еще зеленой, сочной и густой. Никто ее не стриг. Через пару минут я увидал жилые блоки. Те самые, которые правительство строило в шестидесятые и семидесятые годы, чтобы предотвратить образование трущоб и, хоть минимально, соответствовать требованиям Афинской Хартии [84]. Дома были серыми, бетонными. По форме напоминали такие же здания из бедных кварталов британских и ирландских городов, впрочем, по их образцу эти кварталы и строились. Тут в голову пришло желание увидеть их вблизи. Я вышел на станции "Колония Раковец", прошел сквозь обрисованный баллончиками и обоссанный тоннель – и вышел прямиком в микрорайон.
Жилые блоки и вправду походили на те, которые я видел в Великобритании, только были они более запущенными и построенными, как показалось, гораздо паршивее. Самые дешевые материалы, лишь бы поскорее, лишь бы хватило денег. Строили их в шестидесятые-семидесятые годы, когда Польша ежеминутно сотрясалась социальными протестами – ведь в Европе было немного стран, в которых различия в уровне жизни были столь громадными. Польскую деревню, деревянную, крытую соломой, обитатели которой все так же часто жили под одной крышей с разводимыми ими же животными, можно было сравнивать разве что со средневековьем. Тут дома из кирпича или шлакоблоков были в явном меньшинстве. Знаменитыми послевоенными кредитами, которые получила Польша, пользовались, в основном, только города. Крестьянские протесты жестоко подавлялись, но Варшава понимала, что долго таким образом действовать просто нельзя. Так что всяким образом пытались развивать провинцию, размещая там – еще во времена разгула государственного вмешательства – некоторые предприятия, подводя электрические линии, строя дороги (что, впрочем, шло паршиво). Но в более крупные города в поисках работы прибывали массы селян, и когда до правительства дошло, что городам, в особенности – Варшаве, начинает грозить появление целых кварталов трущоб на предместьях – оно взялось за возведение кварталов блочных домов. Довольно-таки кошмарных.
И вот, сейчас я шел по улице одного из таких кварталов. Похоже, исключительно ради шутки она называлась Ландышевой. Чувствовал я себя не очень-то комфортно, слишком туристически со своим огромным рюкзаком, когда за мной наблюдали налысо постриженные мальчишечки с оттопыренными ушами, мужики постарше в расстегнутых рубашках, явно подшофе, несмотря на ранний час. Женщины выглядели городскими версиями сельских баб – они были точно такими же затасканными, как те, как и у тех, у этих были искривленные стопы и натруженные руки, разве что вместо платков на головах и традиционных деревенских юбок эти носили самое дешевое тряпье из сэконд-хэндов.
В квартале я видел и эмигрантов поодиночке – каких-то кавказцев, люде из Магриба. Крутились и молодые евреи; у некоторых на накачанных в квартальных "качалках" руках были вытатуированы звезды Давида. Другие – выбривая головы налысо – демонстративно оставляли у висков пряди волос, напоминание о пейсах. Антисемитские надписи на стенах смешивались с граффити, выполненными иудейским алфавитом. Евреи, подумал я, обладают тем перевесом над антисемитами, что знают, что их противники пишут. Молодые поляки идиш не знают.
Стены были измазаны граффити. Из дешево тюнингованных машин скрежетали и ревели электронные миксы. Под домами стояло довольно много радванов: как новых моделей, созданных уже в начале XXI века, так и тех, что постарше, девяностых и даже восьмидесятых годов предшествующего столетия. Газоны были лысыми, замусоренными и, чего уж тут скрывать, ужасно засранными. Были видны какие-то следы давнего урбанистического планирования, пространственного уклада, только все это было теперь едва-едва заметно. Их можно было, самое большее, расшифровать, как остатки минойской культуры на Крите. Здесь давно уже не было той цивилизации, которая данный микрорайон возвела. Здесь смешивался сельский, крестьянский, восточноевропейский подход к пространству, с подходом столь же селянским, но уже иммигрантским, южным. Хаос и случайность покрыли всю эту систему пост-Корбюзье, и этой системы практически не было уже видно. Посреди высохшей грязи и какой-то неопределенного происхождения рухляди то тут, то там были разбросаны прилавки, с которых продавали овощи, стояли какие-то будки и киоски, жестяные гаражи. Поближе к более крупным артериям было видно, что город пытается с тем или другим справиться, он упорядочивает тротуары и организовывает торговлю. До улицы Жвирки и Вигуры я дошел, когда душа давно спряталась в пятках. Никто меня, правда, не зацепил, но члены практически всех этнических групп провожали меня мрачными взглядами.
Остановка была словно фрагмент лучшего мира во всем этом постапокалипсисе. Пускай помалеванная маркерами и краской в баллончиках, пускай с надбитым, но не разбитым стеклом, у нее имелась форма, совершенно чуждая настрою округи. Я хотел купить билет, но пока что у меня не имелось польской валюты. Неподалеку, правда, имелась какая-то стенка с банкоматом, но накачанные ребятишки в шортах пили под ней пиво и лупали на меня исподлобья и плевали, сложив губы в презрительную трубку. Так что у меня не было особого желания этим банкоматом воспользоваться. Подъехал автобус, билет можно было купить у водителя, но карту он не принимал. Я пошел пешком.
Высокие блочные дома закончились, начался пятиэтажный модерн сороковых или пятидесятых годов. А может даже и тридцатых. Здесь уже Варшава выглядела получше. Мировые и локальные сетевые магазины, небольшие лавочки, арабские и азиатские забегаловки. Тем не менее, был во всем этом некий не-городской налет, какое-то раннемещанское неумение охватить все и вся, какое-то неумение обходиться с городским пространством. Возле мини-маркета на стене я обнаружил банкомат и снял несколько сотен злотых в банкнотах по сотне. Захотелось купить билет на автобус. У киоскера не было сдачи. Дама в кондитерской не было как разменять. Продавец кебаба разложил руки. Водитель автобуса меня высмеял ("За сотню, пан, лимузин с шофером на пару часов арендуй, вот с чего я пану сдачу дам, если с утра пассажиров нет"). Я пошел пешком дальше.
