Ваше благородие - Чигиринская Ольга Александровна (е книги .TXT) 📗
Свое личное оружие и форму резервисты хранят дома, доставая ее каждую пятницу. Раз в год — трехнедельные сборы. По уставу ВСЮР оружие должно храниться в сейфе, каковой житель Крыма покупает за свой счет. Впрочем, это не так уж накладно — чаще всего сейф покупается у другого резервиста, вышедшего в отставку.
Неудивительно, что имущественный и образовательный ценз у рядового состава крымского резерва был достаточно высок. Старые врэвакуанты находили в этом еще одну славную традицию Добровольческой Армии, напрочь отметая тот факт, что под конец Гражданской эта армия давно перестала быть добровольческой, и всех там стригли под одну гребенку — и рабочих, и крестьян. Сам же Барон, подписывая Указ о создании Резерва Вооруженных Сил Юга России, заметил, что резервистам есть, что терять, и это ему нравится.
Что же касается кадровых военных, то они относились к резервистам с той долей легкого презрения, с которой кадровики всего мира смотрят на резерв. Крымцы именовали своих резервистов «нафталинщиками» — мол, все время между сборами их форма хранится в нафталине, хотя это чушь — кто же станет класть в нафталин форму, которую достает раз в неделю?
Борис Фельдман, владелец швейной мастерской, субподрядчик известного продавца готового платья — сети магазинов «Panкратов», был офицером резерва Вооруженных Сил Юга России. Из чего можно ясно заключить, что он был плохим евреем — какой же хороший еврей регулярно нарушает Шабат на протяжении вот уже двадцати лет?
Борис Фельдман служил в регулярных частях и к тридцати годам понял, что выше капитана ему не подняться. Антисемитизма в Крымской Армии нет, что вы! Просто еврей получает продвижение медленней русских, татар и англичан. Хочешь стать в тридцать лет подполковником — мотай в Израиль.
Фельдман не хотел в Израиль. Он там был, когда ездил в отпуск и ему там совсем не понравилось. Его родным языком был русский, у него была жена-татарка, и главное — здесь, в Крыму, никто не взрывал автобусов с детьми и не устраивал Йом-Киппур. Фельдман вышел в отставку, получил своего капитана, записался в резерв и купил мастерскую.
Но год назад мысли об Израиле начали посещать Фельдмана с назойливостью торговых агентов. Крым заговорил об Идее Общей Судьбы. Сначала Идея маячила неверным призраком, соблазняя умы горстки интеллектуалов. Потом о ней заговорили везде и Фельдман забеспокоился. Потом Идея приобрела характер навязчивой, а потом Лучников выиграл Антика-ралли. Фельдман, слушая разговоры работниц мастерской, менеджеров «Панкратова» и знакомых в STOPKE понял, что настало время собирать чемоданы. Когда СОС с триумфом выиграл выборы, Фельдман во второй и в последний раз в жизни напился до бессознательного состояния. Наутро, выпив содовой и приняв холодный душ, Борис занялся оформлением визы для Фариды и двух малолетних бандитов, которых Фарида ему родила. Он отвез их в Израиль и поселил, а сам вернулся в Крым — продавать мастерскую. Мастерская не продавалась. Дураки проголосовать за СОС нашлись, а дураков инвестировать в советскую экономику четыреста миллионов рублей не было. Фельдман сатанел день ото дня, поверяя свои печали хозяину STOPKи прапорщику Дементьеву. Дементьев сочувственно качал головой, подливал водки и вызывал такси.
Фельдман сам не понимал, чего он ждет. После того как Дума подала заявление о присоединении к СССР, нужно было сваливать сразу же, немедленно. Но вот эта вечная еврейская привычка чего-то дожидаться, это вечное колебание заставляло его сидеть на месте. Да и израильская виза немного успокаивала (Фельдман родился не в Союзе и питал на этот счет какие-то иллюзии).
Вот таким образом капитан Фельдман, командир добовольческого батальона Дроздовской дивизии ВСЮР, дождался сначала интервенции, а потом — «Красного пароля».
Мыс Фонарь, тот же день, 2240 — 0035
А теперь пойдет речь о подвиге лейтенанта Агеева, который с одним взводом мотострелков всю ночь удерживал батарею против превосходящих сил крымцев, за что и был по возвращении на Родину награжден медалью «За отвагу».
Спекулянты от истории и дешевые беллетристы, паразитирующие на мумиях великих, на полном серьезе доказывают, что Наполеон-де проиграл сражение под Ватерлоо по причине разыгравшегося насморка.
Был у Наполеона насморк в те дни, не было его — всяко Бонапарт прогадил Ватерлоо не поэтому. Зато доподлинно известно, что лейтенант Агеев не лег этой ночью спать и не пропустил атаку керченских резервистов именно по причине только что залеченного триппера. Вернее, по причине тяжелой рефлексии, вызванной последствиями этой неопасной, но очень вредной болезни…
Агеева и его взвод начальство отправило на мыс Фонарь, охранять батарею береговой артиллерии, прикрывающую Таманский пролив. Другой офицер был бы сильно расстроен таким назначением, не дающим возможности прошвырнуться по здешним магазинам, но не Агеев. Расстроить Агеева сильней, чем он уже был расстроен, никто не сумел бы. Лейтенант пребывал просто в депрессии…
А в чем, собственно, дело? А дело в том, что всего лишь два месяца назад молодой лейтенант женился. Молодая всем была хороша и крепко любила своего избранника, да вот незадача — в полку, где Агеев оказался по распределению, не было свободной квартиры. Поэтому молодые решили так: юная жена поживет со своей матерью, а лейтенант с первой же зарплаты снимет в городе N какую-никакую комнату.
И тут лейтенанту повезло несказанно. В городе N отыскалась дама, которая из года в год сдавала комнаты молодым офицерам. Цена была вполне сносной, а главное — главное! — в комнате была огромная и на удивление прочная двуспальная кровать.
Это обстоятельство, равно как и приход в полк свежих кадров в лице Дмитрия Агеева, следовало отметить. И Агеев, всячески стремясь наладить контакт с будущими сослуживцами, устроил вечеринку…
Набрался Дима неимоверно быстро, поскольку выпить с ним хотел каждый, а приглашено было двадцать два человека, умножить на пятьдесят грамм — вот уже и литр десять. Тут полковник свалится, не то что лейтенант… Дима уже и блевал, и терял сознание, и наконец наступил длительный период забытья, по истечении которого Агеев обнаружил себя на собственной двуспальной кровати рядом с голой девицей поведения, что называется, в весе пера.
Лейтенант быстро вытолкал девицу, на которую в трезвом виде и смотреть-то не хотелось, прилег обратно, и слегка задумался — было у него с ней что-то ночью или не было?
Через два дня характерные симптомы подтвердили: было.
Лейтенант ударился в панику, и сдуру рассказал все коллеге-взводному.
— Вот, понимаешь, болит…
— Иди к врачу, дурилка, — посоветовал коллега, а сам пошел по гарнизону — разносить сплетню.
В результате молодая жена, прибыв на место дислокации мужа, почти сразу же узнала о его грехопадении, закатила скандал и уехала к родителям. Агеев лечился от триппера, слал милой жалобные письма и коротал одинокие ночи на несуразно большой проклятой двуспальной кровати…
Примирения с супругой он не достиг, хотя от триппера излечился. А тем временем неумолимо приближался день Д, приближался, и, наконец, настал, и Агеев, напоследок послав жене душераздирающее письмо, отправился со своим взводом по маршруту Новороссийск-десантный корабль-Керчь-мыс Фонарь.
И на марше, и на корабле, и на белогвардейской батарее тяжкие думы продолжали терзать Дмитрия. Уснуть он не смог. Мысль о том, как он сам, своими руками по-дурному загробил возможное семейное счастье, продолжала терзать его даже месяц спустя. Агеев не спал, бродил вдоль ограждения и услышал в каких-то двадцати метрах возню… Характерный щелчки подсказали: режут колючую проволоку.
— Тревога! — заорал Агеев во весь голос. — Все по местам! Тревога!
Он расстегнул кобуру, выхватил пистолет и выстрелил вверх. Враждебная темнота за проволокой ответила троеточием автоматной очереди. Пули разорвали воздух над головой Агеева. Пригибаясь, лейтенант помчался к БТР.
