Ход кротом (СИ) - Бобров Михаил Григорьевич (читать онлайн полную книгу TXT) 📗
— Ну не килограммов же! — Юркевич махнул рюмку и закусил быстро, потом так же быстро заговорил:
— Вообразите, господа, северный морской путь. Ледовитый фасад России. Диксон, Игарка, устье Лены, Енисея, Оби. Норильск, Дудинка, Кайеркан. Все это обслуживается судном… — Юркевич вытащил бумагу из кармана и прочитал:
— Контейнеро-возом, вот как. Правда, контейнеров нет пока. Но судно ледового плавания. Проходя мимо порта, чтобы не стоять на разгрузке драгоценные мгновения северного лета, такой титан спускает на воду баржи-лихтеры с уже отсортированным грузом, а сам прет себе далее, до Анадыря и во Владивосток. И в следующую навигацию обратно…
Юркевич выпил еще стопку и закусил еще.
— Что мне делать в Европе? Что? Англичане ведь не пустят меня в свои вотчины, кто доверит заезжему нищему что-то большее каботажной лоханки? А здесь… И ведь Наденька настаивает…
Щеголь махнул блестящим шевиотовым рукавом, упал в кресло и некоторое время боролся с желанием выпить еще рюмку, но умеренность все же победила.
— У меня контейнеры, — признался Дмитриев. — Эти самые контейнеры, почему-то их производство решено налаживать в первую голову. Речной флот, плоскодонки. Ракетные и торпедные катера. И еще, там просто чертова прорва всего. Стопка бумаги выше спинки стула. Я, признаться, далее первых страниц не читал.
— У меня все эти порты, — таллинский прапорщик-строитель Оклон пошевелил в воздухе пальцами. — Мурманск, Архангельск, Диксон, Игарка, Гусиная Земля, Шпицберген, Анадырь.
— Меня уговаривать не пришлось, — вздохнул Ипатьев, — так что у меня искусственный каучук, топливо, в том числе и авиационное, и черт знает, что еще. Но штамповка взрывом! Но дробление угля кавитацией! Так просто — а мы даже об этом не подумали.
— Ваш нумер семь, — гимназист старательно скрипел карандашом, и Лебедев подвинул ему блюдечко с наколотым сахаром.
— Благодарю, — Кистяковский рассеяно взял кусочек и положил за щеку. — Господин Ипатьев…
— Без чинов, молодой человек. В конце-то концов, мы тут все… Товарищи. В нашей воле, быть ли нам товарищами по новой моде, либо же в старинном казацком смысле. Коли уж нашему поводырю угодно было напомнить нам Гоголя.
— Хорошо… Товарищ Ипатьев, — с заметным усилием выговорил гимназист. — Но для чего дробить уголь настолько мелко? Кавитация — это же вовсе в пыль.
— Для водоугольного топлива. Это как искусственный мазут. Можно применять низкокалорийные угли, у нас их много.
— А почему не топить просто углем? На дробление придется затратить немалую саму по себе энергию.
Собрание посмотрело на гимназиста с отчетливым снисхождением:
— Ведомо ли вам, отчего матросские ботинки называются «прогары», а кочегары никогда не завязывают свои ботинки на шнурки?
Конечно, Кистяковский повертел головой отрицательно — иной ответ игра и не предполагала.
— Оттого, — вздохнул Юркевич, — чтобы успеть сбросить ботинок прежде, чем закатившийся в него уголек из топки прожжет ногу до самое кости. Но вам, химикам, простительно сего не знать. Мы же, корабелы, давно взыскуем Святого Грааля, то бишь нефтяного топлива. Потому как одна бункеровка, сиречь загрузка кораблей углем, способна взбунтовать команду. Жидкое же топливо можно качать насосами и вдувать в топку насосами же, без адовой работы кочегара вовсе. Да, эрзац-мазут хуже чистой нефти. Но экономия на миллионах портовых грузчиков, на усилиях команд по бункеровке…
— Закусывайте! — велел Ипатьев командирским голосом. — Немедленно!
Юркевич повиновался и умолк.
Профессор Лебедев поймал себя на мысли: до чего же точно полутемный зал ресторана воплощает образ нынешней России. Все богатства и вся красота никуда не делись — протяни руку и вот они, крахмальные белейшие скатерти, фарфор, серебро и стекло, изящные гнутые спинки стульев, позолота и роспись на стенах, букеты и картины. Профессор обедал здесь раньше, и помнил громадный зал под высоченными белыми сводами, куда летний ветерок вносил занавески…
Сейчас все укутывал сумрак, непосильный для полудюжины дешевых «трехсвечевых» ламп. Вся культура — а ведь ресторан именно культура еды, тут одних писаных правил книжка толщиной с библию, и это еще не трогая рецептов! — так вот, вся культура сейчас, в момент выбора судьбы, не то, чтобы вовсе бесполезна… Профессор покрутил головой. Скорее, беспомощна. Она ни плоха, ни хороша — она попросту о другом.
Россия во тьме!
Чтобы не поддаться окончательно накатившей тоске, профессор Лебедев заговорил:
— Двигатели, да. У меня их столько! Калильные и свечевые, внешнего сгорания, питаемые от Солнца… Да-да, господа, концентрируемый параболическими отражателями свет.
Профессор еще посмотрел на теряющийся в полутьме потолок и пробормотал в нос, никому не слышно: «Да… Свет…»
— Экономика. Государственное планирование. Доля государственного и частного в экономике. Борьба с кризисами, — наперебой доложили Боголепов и Билимович. Гимназист поставил им цифры «девять» и «десять».
Математики, переглянувшись, тоже хмыкнули:
— Великая теорема Ферма. Гипотеза Пуанкаре и даже доказанная! Доказательство Перельмана, черт знает, кто таков… Но, признаем, остроумно. Исчисление в остаточных классах. Обратная польская нотация. Шифрование с открытым ключом… Да там еще столько всего!
Ковбой-вертолетчик Ботезат развел руками:
— Вертолеты, понятно. Тоже множество данных. Между прочим, господа, вы обратили внимание, насколько качественная бумага, на коей все сие напечатано?
— Обратили, — хмуро кивнул Тимошенко, — и что матрос как-то слишком гладко глаголет. Видывал я анархистов, они не таковы, нет. Глубину мысли, точность формулировки они почти всегда заменяют крепким словцом. А Корабельщик шпарил, словно Пушкин в лицее, даже не захотел выругаться ни разу. Но какая нам разница, кто он есть? Главное, понять, чего на самом деле хочет от нас Совнарком через этого… Штандартенциркуля из отдела рейсхканцелярских товаров.
Снова просмеялись и снова выпили; причем Ипатьев одним взглядом воспретил Юркевичу наливать более половины стопки. Тот вполголоса извинился:
— Тяжелый выдался день…
За окнами в осенних сумерках раздались крики. От угла ресторана к дровянику пробежал оборванный парень — видимо, пойманный на горячем воришка, потому что следом проскочил и второй, размахивающий черенком:
— Стой, падла, убью!
И прибавил несколько тех самых слов, что анархистами употребляются взамен глубины и точности речи.
Потомок астрономов и великого Бернулли, фронтовик Струве, повернулся к гимназисту:
— Коллега, и меня внесите в исторический документ. Исследования планет-гигантов. Экзопланеты. Экспериментальная проверка теории господина Эйнштейна-Минковского. Я, получается, четырнадцатый…
За окном, в неверном свете далекого уличного фонаря, снова пробежал тот самый парень с черенком — только уже обратно. За ним из-за угла высыпала тройка, возглавляемая бывшим убегающим. Тройка размахивала взблескивающими под фонарем железными шкворнями, вопя на разные голоса:
— Ну давай! Убивай! Куда побежал, убивец! — с непременным прибавлением анархистских слов-заменителей.
— Вот! — наставительно поднял палец великий химик-генерал. — Вот у кого тяжелый день. Поневоле запросишься в тот монастырь, что Корабельщик предлагал. Тишина и покой: ни тебе звонков, ни тебе курьеров, ни тебе совещаний… Ни таких вот быстроумных Ахиллесов и хитроногих Одиссеев под окнами…
Подмигнул Юркевичу, обратившись к нему вполголоса:
— Не переживайте, помиритесь вы с Надеждой Евгеньевной. Дело молодое. Пока есть ссора, вы ей не безразличны. Поверьте старику…
И уже полным голосом снова вогнал гимназиста в краску:
— Коллега, а что же предложили вам?
Кистяковский пожал плечами, вписывая себя под нумером «пятнадцать»:
— Взрывчатка. Самая разнообразная. Фуллерены. Признаюсь честно, я тоже не все успел прочесть.
— Машина для записи звука на магнитную ленту, — коротко сказал Понятов, налегая на бутерброды с икрой. Молчаливый Гудков-геолог его в том вполне поддерживал. Дескать, разговоры разговорами, а когда еще попробуешь настоящей паюсной. Коньяк потомок муромских купцов и геолог прихлебывали на пару, как старики чай, но, в отличие от Юркевича, нисколько не утратили ни ясности мышления, ни твердости речи.
