Год мертвой змеи - Анисимов Сергей (книги полностью TXT) 📗

— Шесть-дясят-четыре! Атака!

И тут же, в ту же секунду:

— Двадцать-четыре! Ат-така!..

Потом снова незнакомые слова — короткие и резкие, идущие одно за другим, будто раздирая закрывающую воронку динамика тонкую черную ткань. Числительных он не понял, но то, что два других позывных прозвучали немедленно после первого, он воспринял совершенно однозначно: пришедших им на помощь советских машин было по крайней мере два звена, то есть действительно полная или почти полная эскадрилья.

Против американской неполной этого было мало, но с живой еще его четверкой, быть может, сохранившей хоть какие-то резервы топлива и остатки боеприпасов, им, может, и повезет переломить ход боя. Таким образом, то, что он посадил прикрывающую Догушань пару «МиГов», становилось ошибкой, но жалеть о ней было, во-первых, поздно, а во-вторых — все равно бессмысленно. Подпрыгивая от возбуждения, колотя кулаком по трещащему деревянному столу, чтобы его слова доходили быстрее, командир авиаполка умолял своих ребят держаться и делать то, что могут. Не желая воспринимать ничего другого, их обращенные друг к другу полуслоги-полустоны, отрезанные ларингофонами от грохота пушечной стрельбы и рева работающих на максимальной тяге реактивных двигателей, он интерпретировал именно как то, что они дерутся. Дерутся, как только способны, и выходить из боя не собираются — даже не мысля о том, чтобы бросить советских братьев в бою, способном стать неравным теперь уже для них. Одновременно командир полка умолял снова прорезавшуюся дивизию и косноязычного корейца с КП ОВА дать ему в небо хотя бы еще одно-единственное звено — хотя бы просто надавить на нервы американцев своим появлением, сломив их волю к продолжению боя. А если очень повезет, сбить кого-нибудь из тех, кого сумеют повредить истребители советской 32-й ИАД с незнакомыми ему позывными. Если, конечно, повезет им…

После нескольких чудовищных лет плена командир китайского полка сравнительно неплохо знал японский. И, прервав свои команды и просьбы, чтобы вслушаться в кипящий радиообмен, он вдруг замер, услышав знакомые слова. «Простой» — вдруг произнесли в эфире по-японски.

«Простой». Акцент был грубый, но слово оказалось вполне узнаваемо, хотя произнесший его голос был искажен болью. Потом послышалось несколько повелительных отрывочных команд, произнесенных другим голосом — злым и сильным. Если он не перепутал, то это был тот же, кто первым из русских дал позывной в эфир на их волне. Потом прозвучало почему-то слово «среда», тоже на японском, потом названия еще нескольких дней недели, произносимые по слогам и вперемешку с неразборчивыми словами на русском, но также достаточно внятные.

Растерявшись и не понимая смысла происходящего, он продолжал вылавливать из эфира отдельные японские слова, одновременно вслушиваясь в доклады планшетиста, ведущего обозначаемый теперь одним узким, перечеркнутым косым овалом символ текущего воздушного боя все ближе и ближе к берегу — на восток-северо-восток. Обозначение было достаточно условным: бой полутора—двух десятков реактивных истребителей может занимать пространство 20 на 20 километров, помноженное на 6—7 километров в высоту: с 7—8 до 12—14. По отрывочным докладам, текущим с разных сторон, было ясно, что пока напряженность боя не снизилась. Двое сбитых американцев, один за другим — это было просто здорово, это более чем окупило жизни его погибших ребят. Один «МиГ» поврежден и тянет вверх. Кто именно — никто сказать не мог. Снова наполняющие эфир крики на русском, понятные лишь не нуждающимися ни в каком переводе интонациями. Злоба, боль и ненависть — как и у его собственных ребят, для большинства из которых знакомые ему с детства языки были родными.

— Ка-нец… — снова раздельно и четко сказали в эфире по-японски. — Все, ка-а-нец…

Перевести это можно было почти как угодно, «кан» само по себе означало и холод, и мысль, и понятие «великодушный», в то время как «етцу» — и понятие «радоваться», и «проверка». С другой стороны, он мог понять неправильно, и это было «ка-нецу», — и тоже сочетание «огонь», «цветок», «красочный», невеста или молодая жена, — и «горячка», «жар», «безумие»… Все это промелькнуло в голове командиpa полка Чжу за какую-то секунду, смазанными понятиями, странными в подобной ситуации, но все равно успевшими отпечататься в памяти, когда раздавшийся в эфире многоголосый вопль, лишь на секунду или две отставший от почти такого же вопля офицера ОВА, связанного с КП полка невидимой пуповиной радиочастоты, объяснил ему почти все. Не просто смерть в воздухе — воздушный таран. Тот русский, что горел, настигаемый американской парой, успел развернуться и принял своего противника в лоб.

Ухватившись рукой за свое сдавленное нехваткой воздуха горло, коммунист Чжу вознес короткую, искреннюю и молчаливую молитву Будде, поручая ему душу неизвестного храбреца, забравшего с собой на небо еще одного врага. Подняв через полминуты голову, он убедился в том, что американцам хватило. Судя по совпадающим докладам радиометристов, их девятка выдралась из боя и сейчас уходила почти строго на юг. По крайней мере один «Сейбр» оставлял за собой явственный дымный след, но советские летчики уходящих благоразумно не преследовали. Разумеется, на подобное безумие, как раз в классическом значении японского корня «нецу», не пошли и уцелевшие летчики его собственного полка — наверняка измотанные до такой степени, что авария на посадке могла стать для них вполне реальной. Более того, если это случится, то никого не удивит. Пилоты второго поколения боевых реактивных машин много и тяжело бились даже вдалеке от фронта, и их полк исключением не был никогда, а уж с повреждениями и после такого боя… В то же время, если разобьется американец, тянущий поврежденную машину к своему родному аэродрому, значит, такова его судьба — об этом они уже никогда не узнают. Но до линии фронта еще больше полусотни километров, и на каждом их десятке «разогревшийся» наконец-то КП ОВА имеет по крайней мере теоретический шанс навести на отходящего противника очередное звено перехватчиков — в первую очередь из состава работающего с Мяогоу элитного 10-го истребительного авиаполка ВВС НOAK, не раз кусавшего интервентов до крови. Помимо этого, есть и СЗА [33].

Вспомнив о той батарее 85-миллиметровок, которая сейчас стоит в засаде на острове Кадо, командир полка Чжу хищно улыбнулся. «Возможно, вас ждет здесь немало интересного, — подумал он, припомнив последние изменения диспозиции зениток. — Если бы вы знали, куда лезете, вы бы пошли западнее».

— Кии-Ии… — почти нежно позвал он. В эфире стояла тишина. Точнее, в нем много и сложно говорили, забивая частоту скороговоркой какой-то вклинившейся станции, на заднем фоне поднимался и опадал вой не слишком удачно подстроенной волны глушения, работающей откуда-то с юга, но ведущий звена молчал. Молчали и все его пилоты, как бы их ни вызывали, перечисляя позывные один за другим.

— Товарищ командир… — Боец у рации опять не договорил уставную формулу, передав трубку. На этот раз это был «вечный» руководитель полетов — бывший командир одной из его эскадрилий, год как списанный с летсостава «непригодным к летной работе» и до сих пор передвигающийся с большим трудом. Каждую ночь, думая, что его никто не слышит, кричащий от боли в ступнях ампутированных чуть ниже колен ног из своего стоящего на отшибе домика…

— Садятся, — сразу сказал тот, не утруждая себя формальностями. Они слишком долго воевали вместе, чтобы обращать на такое внимание. — Четверо.

— Четверо? — переспросил Чжу, все понимая, но еще не веря.

— Все четверо, — еще раз сказал бывший комэск. — И еще девятка ходит «змейкой» на трех тысячах, стережет. Это «Драконы»?

«Драконами» у них иногда называли тот самый 10-й ИАП. — Наверное, это было единственное до сих пор уцелевшее и изредка еще вспоминаемое прозвище, оставшееся от давней попытки какого-то сентиментального штабного умника присвоить отдельным частям имена собственные, набранные из сказок и героических эпосов населяющих Поднебесную народов. Управляющий полетами явно не понимал произошедшее до конца.