Шеломянь - Аксеничев Олег (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗
– Не сочти за труд, княжич, встань передо мной на колени, – сказала кикимора. – И голову склони, а то не достаю.
Владимир пожал плечами, весело переглянулся с кузнецом и сделал так, как его просили.
– Покоряюсь, красавица!
– Ну не открывай же рта! – попросила кикимора, все же явно польщенная комплиментом.
Храпуня чихнул, с трудом сдерживая смех.
Кикимора осторожно опустила кузнечные щипцы к склоненной макушке княжича, приговаривая при этом:
– Давным-давно бог Сварог сбросил вниз щипцы, считая это самым важным даром людям. Нет ничего дороже для живущих на земле, ведь ими мы можем взять то, что недоступно рукам. Узелочек твой брать нельзя, в нем смерть спит, как бы не проснулась раньше срока. И не брать нельзя, помрешь скоро. Вот щипчики и помогут, им не страшно, они не живые!
Княжич почувствовал легкий рывок, и кикимора с торжеством показала сомкнутые челюсти клещей. Тонкие человеческие волоски, зажатые ими, было невозможно различить, но Владимир верил, что кикимора не ошиблась и вырвала нужное.
Знамение, что у кикиморы получилось, последовало мгновенно. С глухим звуком на земляной пол упало клепаное крепление щипцов, и в руках кикиморы оказались две разомкнутые части кузнечного инструмента. Изогнутые железные прутья изогнулись, словно речные волны, и рассыпались облаком бурой ржавчины.
– Нешто железо – и то живое? – озадаченно спросила кикимора.
Княжич Владимир Ярославич проживет еще долгую жизнь, в которой будет и заточение в неприступную башню, и вожделенное галицкое княжение. И до самой смерти он мучился вопросом, кто же наложил на него смертное заклятие, и не нашел ответа.
Кикимора сжалилась над княжичем и не просветила его, что лишить такое заклятие силы нельзя, можно только обратить его в другую сторону, на того, кто его наложил.
С начала весны 1185 года занедужил отчего-то галицкий князь Ярослав Осмомысл, и меньше чем через два года он угас. Перед смертью князь созвал бояр и потребовал, чтобы наследником Галича признали Олега, сына Осмомысла от простолюдинки Настасьи. Бояре склонились в покорном поклоне, но не успело остыть тело князя Ярослава, как были посланы гонцы за княжичем Владимиром.
Стал ли он невольным отцеубийцей?
Или орудием провидения, нетерпимого к тем, кто в ненависти своей способен был приговорить к смерти одного из своих детей ради возможного счастья другого?
В то самое время, когда княжич Владимир рассказывал путивльскому кузнецу о близкой своей смерти, похожие мысли посещали в Киеве стоявшего со склоненной головой перед тремя разгневанными князьями боярина Ольстина Олексича.
Уже знакомая нам великокняжеская гридница была переполнена такой злобой, что черниговский ковуй опасался раствориться в ней без остатка.
Рюрик Ростиславич без конца грыз ногти, не говоря ни слова, только сверля Ольстина Олексича небольшими темными глазками. Его брат, князь Давыд Смоленский, повернулся спиной к происходившему действу, пытаясь разглядеть свое отражение в полированной бронзе старинного щита, висевшего на стене между узких стрельчатых окон. В двух шагах от глухой стены, где, казалось, не было пути вездесущим сквознякам, стояло кресло с высокой спинкой, покрытой с внешней стороны искусной раскрашенной резьбой. В нем сидел, наклонившись корпусом вперед, великий князь киевский Святослав. Побелевшие костяшки пальцев говорили о том, с какой силой он вцепился в подлокотники, а драгоценные камни на унизывавших пальцы перстнях метали яростные молнии по всей гриднице.
– Подведем итог. – Голос Святослава Киевского был тих и надтреснут. – Кончак вырвался из ловушки практически без потерь. Нам досталось несколько десятков трупов и обломки одной из осадных машин. Колдун, которого ты, боярин, так расхваливал, сгинул без следа, наверное, сбежал при первых звуках битвы. Верить в историю, рассказанную тобой, как он погиб от собственного чародейства, уж извини, не могу и не хочу. Как же оценить случившееся? Понадеявшись на твое слово, мы упустили своего злейшего врага. Ты понимаешь это, боярин?
– Кроме того, – заговорил князь Рюрик, – теперь у Кончака появились личные причины желать погибели Киеву. Это уже не просто долг чести, это стремление отомстить, что куда серьезнее!
– Кончак мечтает отомстить, – подтвердил Святослав. – И нам стало известно, что ему будут помогать. Нашлись люди, видевшие, как половецкое войско выводили в безопасное Посемье северские проводники. Не хотелось бы в это верить, но ходят слухи, что сам Игорь Святославич предложил поддержку Кончаку. Мой двоюродный брат! – с горечью сказал Святослав.
Князя Давыда этот разговор, казалось, вовсе не занимал. Ухоженными полированными ногтями он выискивал с помощью служившего ему зеркалом щита седые волосы в бороде и усах, безжалостно избавляясь от свидетельств того, что и совершенная мужская красота поддается времени.
Боярин Ольстин Олексич рискнул защищаться:
– Великий князь, позволь сказать! Можно ведь и иначе оценить случившееся на Хороле. Да, Кончак смог уйти почти без потерь, но не всегда победа оценивается количеством убитых врагов или захваченных трофеев. Вспомни, зачем половцы выступили в поход в такое неурочное время! Шли мстить стольному Киеву, разрушить его церкви, разграбить дома, убить или угнать в иноземное рабство его жителей. Угроза была очень серьезна, и твоим воинам удалось избавить столицу от этой напасти. Половецкое войско загнано в Посемье, где действительно находится в безопасности, так как недоступно для наших дружин. Но так же точно и земли Киевского княжества недоступны сейчас для половецкого нашествия. Деревенские мужики получили возможность без страха выйти весной на пахоту и надежду собрать осенью урожай; купцы уверены, что путь в Царьград не будет перерезан у порогов половецкими лучниками, домогающимися дани. Ты победил у Хорола, великий князь, и только досада на незавершенность успеха заставляет тебя так критически относиться к произошедшему.
– Кончак заключил союз с Игорем Святославичем, – повторил Святослав. – И я уже не могу доверять не только Новгороду-Северскому, но и Чернигову! Ярослав Черниговский отсиделся за стенами детинца, когда надо было идти в поход на половцев. Долгая жизнь научила меня, что воин сначала находит предлог уклониться от битвы, а затем – знаешь что, боярин?..
Боярин отрицательно покачал головой.
– Затем следует предательство! – продолжил князь киевский. – И я не боюсь обидеть своего брата, князя Ярослава, таким словом, он сам оскорбил себя подобным поведением.
– И все-таки я готов защищать своего господина! – ответил Ольстин Олексич. – Готов потому, что знаю точно, что сближение половцев с северцами не устраивает Чернигов не меньше, чем Киев.
– Ой ли? – недоверчиво спросил Рюрик Ростиславич.
– Да, и я готов доказать это! – упрямо повторил черниговец.
Давыд Ростиславич с некоторым неудовольствием рассматривал свои ладони, пытаясь подушечками пальцев разгладить появившиеся на них морщинки. Мелодичным голосом, вызывавшим томление не у одной молодицы Смоленска, он сказал:
– Попытайся. В конце концов, это все, что тебе остается.
Ольстин Олексич постарался собраться с мыслями, отгоняя растерянность, возникшую как от неожиданной реплики, так и от достаточно явной угрозы, высказанной князем.
– Со мной приехал человек, – сказал он. – Он знает больше, чем известно в Киеве, и весть эта может показаться вам еще опаснее. Но кистень, бьющий по щиту, способен проломить его, а может, отлетев, тюкнуть хозяина в висок. Угрозу можно обернуть на своих врагов, и чем они сильнее, тем хуже им будет.
– Человек? – спросил Святослав. – Ну что ж, зови этого человека!
Ольстин Олексич попятился к дверям, словно опасаясь удара ножом в спину. В низкий дверной проем вошел, пригнувшись при входе, завернувшийся в плащ мужчина. Рюрик Ростиславич сразу заметил, что сзади плащ приподнимают ножны меча, и насторожился, отчего охрана при входе не забрала оружие.
