Враг у порога - Гаррисон Гарри (читаем книги .TXT) 📗

Ли пригляделся к карте повнимательней.

– Значит, у нас будут поезда и хорошие дороги, а до Белфаста, судя по всему, не больше пятидесяти миль. Хорошие войска пройдут этот путь за день, за полтора от силы. Мы отнесемся к вашему совету весьма внимательно. – Ли указал пальцем на хирурга. – С одобрения генерала Мигера вы сейчас получаете новое назначение. У военврача моего штаба возникли семейные проблемы, и он отправляется на побывку домой. Я бы хотел, чтобы до его возвращения вы заняли этот пост. А это очень надолго. Мне потребуется все ваше медицинское искусство, но заодно и ваша политическая осведомленность. Вы будете не только военным врачом, но и политическим советником. По силам ли вам это?

– С огромным удовольствием, генерал Ли.

– Берите его, – поддержал Мигер. – Держите у себя и верните в целости и сохранности по окончании войны.

Схватка

Лондон представлял собой жалкое зрелище уже больше недели. Нежданные для этого времени года штормы и крепкие ветра хлестали столицу, вымачивая ее жителей до нитки. Все это время Уильям Гладстон, ненавидевший сырость, не отходил от камина в собственном кабинете. Приказы Пальмерстона были весьма конкретными: армии нужны деньги – необходимо повысить налоги. Из камня, который представляет собой британский народ, снова нужно выжать соки. Выжать деньги, а не кровь.

В понедельник утром Гладстон проснулся с ощущением ужаса. День совещания Кабинета министров. Премьер-министр наверняка будет недоволен новыми налогами. Ничего странного: он вечно недоволен. Но ужасало его не только совещание кабинета, но и визит к Ее Величеству после того. Последние дни она невероятно докучлива. Либо уходит в себя и горюет о своем дорогом Альберте, но это еще сносно, хотя и невероятно скучно, однако куда лучше, чем другая крайность: налившееся кровью лицо и пронзительный визг. Уже не в первый раз он припомнил, что, как ни крути, она дочь безумного Георга III.

И все-таки когда лакей распахнул шторы, дух Гладстона если и не воспарил, то порядком приподнялся. В комнату падали золотые лучи солнца; вдали распевал дрозд. А завтрак улучшил его настроение еще более того. Он оставит карету дома и отправится на встречу пешком, вот как он поступит. От его жилища на Бонд-стрит до Уайтхолла можно очень приятно прогуляться. Налив себе еще чашку чая, он отправил слугу за личным секретарем.

– А-а, Эдуард, у меня для вас небольшое дельце, – Гладстон кивнул секретарю, застывшему в безмолвном ожидании. – Насчет тех бюджетных бумаг, над которыми вы работали. Соберите их и отнесите в зал кабинета для меня. Оставьте у секретаря лорда Пальмерстона.

– Вы хотите, чтобы я прихватил и военно-морские предложения?

– Да, непременно. Соберите все.

Солнце лучезарно сияло сквозь полукруглое окно над парадной дверью. Надев шляпу, Гладстон подровнял ее, подхватил трость и вышел. День выдался и вправду великолепный. На улицах было полно народу, особенно на Пиккадилли, но толпа была настроена дружелюбно, солнце развеселило всех и вся. Чуть подальше, близ Пиккадилли-Секас, какой-то человек взывал к прохожим. Судя по одежде, квакер – один из этой непокорной секты. Гладстону пришлось помимо воли слушать проповедника, поскольку люди на запруженной улице едва двигались.

– … нарушают господню волю. Чума падет на человечество, живущее неправедно, но чумы не избежать актом воли, ибо она не делает различия между классами и титулами. Говорю я вам, война есть мерзость и грех. Неужели же это лучшее, к чему мы можем приложить разум, данный нам богом, деньги, заработанные в поте лица своего? Вместо того чтобы тратить их на пропитание и мир, мы растрачиваем свое достояние на пушки и войну. Граждане Америки – наши братья, наши друзья, плоды того же лона, каковое породило нас. Однако же те, кто мнит себя нашими хозяевами, понукает нас проливать кровь, нападая на них. Непристойные листки, которые мы называем газетами, брызжут ненавистью и клеветой, вещая голосами кривды и злодеяния. Посему призываю вас: отступитесь от зла, скажите своим хозяевам, что война – не выход. Неужели вы и вправду хотите видеть, как наши сыновья проливают кровь и умирают на далеких берегах? Воскликните же в один голос…

Что именно должен сказать этот голос, никто так и не узнал. Крепкие руки двух дюжих солдат стащили человека с ящика и под присмотром сержанта потащили прочь. Толпа добродушно разразилась приветственными возгласами и разошлась по своим делам. Встревоженный увиденным, Гладстон свернул в боковую улицу, прочь от толпы.

Неужели это действительно антивоенное движение? Уж насчет поднятых налогов недовольство наверняка возрастает. Но толпа любит цирк и с удовольствием читает о блистательной – хоть и преувеличенной – доблести британского оружия. Многие все еще не забыли поражения в Америке и жаждут победы силой оружия, чтобы избавиться от дурного привкуса поражения. Порой настроение толпы понять бывает трудновато. Уже поворачивая на Даунинг-стрит, он догнал лорда Джона Рассела, шагавшего в том же направлении.

– Готовы войти в клетку льва, а? – осведомился Гладстон.

– Поговаривают, что рявканье Пальмерстона похуже, чем укус кобры, – ответил министр иностранных дел, вальяжно взмахнув ладонью.

– Я бы сказал, что рявканье и укусы мучительны в равной степени. Кстати, по пути сюда я слышал, как уличный оратор возглашал о порочности нашей военной политики. И как вы думаете, он был одиночкой или в массах зреет тяга к миру?

– Весьма сомневаюсь. Парламент по-прежнему поддерживает военную партию, а газеты прямо-таки криком кричат, требуя побед. Может быть, отдельные индивидуумы думают иначе, но, клянусь святым Георгием, страна на нашей стороне.

– Хотелось бы мне разделить вашу уверенность, лорд Джон. И все же я нахожу это тревожным, весьма тревожным.

– Vox populi не всегда vox dei, [36] чтобы там ни говорили. На самом деле надо прислушиваться только к голосу Пальмерстона. Пока его партия у власти, последнее слово остается за ним.

Действительно, этот голос требовал уважения. Как только кабинет собрался вокруг длинного стола, лорд Пальмерстон хмуро оглядел министров и потер ладони. Он привык тиранить свой кабинет. В конце концов, он премьер-министр, это он назначил их всех до единого. Так что они должны хранить верность ему и только ему одному. С парламентом порой бывает трудновато, но его боевой дух высок, так что обычно парламентариев удается улестить, чтобы они поддержали его предложение. Но еще, конечно, всегда остается королева. Когда принц Альберт был жив, случались бурные сцены и трудности, если Пальмерстон принимал односторонние решения, не проконсультировавшись с королевской четой, как он поступил в деле дона Пасифико. Давид Пасифико был португальским евреем, рожденным в Гибралтаре. В Афинах он стал негоциантом. Во время атнисемитских мятежей его тамошний дом сожгли. Под весьма сомнительным предлогом он подал иск на греческое правительство, но практически безрезультатно. Не проконсультировавшись с королевой или ее супругом, Пальмерстон организовал нападение на Грецию во имя дона Пасифико. Сказать, что королева была раздосадована, было бы сильным преуменьшением. Но, к счастью, это дело прошлое. После смерти Альберта она все больше и больше уходит в себя. Хотя порой с ней все-таки приходится консультироваться, иначе она может выйти из себя из-за какого-нибудь вымышленного оскорбления или, что более реально, из-за серьезного решения, принятого без ее ведома. Но сейчас не тот случай. Проконсультироваться с ней надо до начала планируемой экспансии.

Встреча проходила, как и большинство встреч Кабинета министров в последнее время. Пальмерстон говорил министрам, каких дел он от них ждет. После чего следовала дискуссия о том, как это следует сделать, – и никогда никаких дискуссий о том, а делать ли это вообще. Сегодняшний день не стал исключением.

– Итак, как я заключаю, мы все пришли к полному согласию? – раздраженно осведомился Пальмерстон у своего кабинета, дав понять, что малейшее несогласие было бы воспринято им как личное оскорбление. И в семьдесят девять лет голос его ничуть не утратил язвительности, а глаза были так же холодны, как глаза змеи.