Засечная черта - Алексеев Иван (читаем книги онлайн бесплатно TXT) 📗
– Лучше честно во всем признайся, соколик, а не то...
Кортик переместился вниз, его острие чувствительно кольнуло воеводу между ног, в самое сокровенное место.
– Все, все расскажу, истинную правду! – захлебывающийся вопль Аверьяна Мартемьяныча, исторгнутый из самой глубины души, свидетельствовал о том, что клиент созрел и сейчас выложит бойцу особой сотни всю самую что ни на есть достоверную информацию по интересующему ее вопросу.
Облава, устроенная подручными Никифора, хватившимися своего господина через пару часов и обнаружившими его бездыханное тело на околице, нагрянула на Анютин двор уже на рассвете. Хотя вокруг тела вначале толкалось множество народу и следы были изрядно затоптаны, среди приведенных затем собак нашлась парочка особо умных, с тонким чутьем, которые, сделав несколько широких кругов, взяли след и потащили облаву прямиком к Анюте. Эти умные и чуткие собаки добросовестно прошли по следу Михася и, вбежав во двор, радостно гавкая, изо всех сил натягивая поводки, буквально вырываясь из ошейников, притащили погоню к будке Анютиного кобеля, под которой в заранее подготовленном укрытии сидел дружинник. Естественно, кобель не стал отмалчиваться, и оглушительный собачий лай долгое время не могли перекрыть даже матерные крики доморощенных деревенских детективов, безуспешно пытавшихся унять своих псов, взявших, по их мнению, ложный след.
– Ты, девка, кобеля-то своего, небось, погулять давеча отпускала? – обратились преследователи к Анюте, которая вышла на шум и стояла на пороге своей избенки босиком, простоволосая, кутаясь в старенький тулупчик.
– Да, снимала веревку с шеи, бегал где-то, пока про миску с похлебкой не вспомнил, – как можно равнодушнее ответила Анюта. – А в чем беда-то?
– Смертоубийство произошло тут неподалеку, вот мы розыск-то и ведем, – не вдаваясь в подробности, ответили ей незадачливые сыщики. – А собаки наши, сукины дети, сдуру за твоим кобелем и кинулись... Но ты все ж дозволь-ка нам, на всякий случай, избенку твою да сараи осмотреть. Вдруг там неизвестный душегуб и затаился?
– Свят-свят! – Анюта испуганно перекрестилась. – Смотрите, конечно, люди добрые, а то я от страха-то и на двор выходить перестану!
– Да уж, хорошо бы тебе, девка, поостеречься! Душегуб тот, видать по всему, силы нечеловеческой! Самому Никифору – здоровущему мужику, как куренку, шею свернул!
Вскоре погоня, уводя за собой обиженно скулящих псов, незаслуженно отхлестанных кнутами и побитых палками за усердное исполнение своих обязанностей, покинула несолоно хлебавши Анютин двор и устремилась за околицу, в лес, где мог затаиться пресловутый душегуб, об опасности которого предупреждал еще в конце лета воевода, приехавший с опричниками.
Когда непосредственная опасность миновала, Михась выбрался из своего укрытия и перешел в дом, чтобы немного согреться возле печи. Он еще раз предупредил Анюту, собиравшуюся на работу на теткино подворье, чтобы была начеку, поскольку рано или поздно к ней неизбежно вновь придут с допросом наиболее сообразительные личности из числа дружков Никифора, желающих во что бы то ни стало отомстить за смерть своего благодетеля. И сам дружинник весь день находился в состоянии напряженного ожидания, внимательно наблюдал за подходами к Анютиному двору, был готов при малейшей опасности вновь юркнуть в спасительный схрон под собачьей будкой. Но покуда все обошлось, и вечером, когда Анюта вернулась с работы, они решили, что после ужина Михась вполне может остаться ночевать в избе, положившись на их верного сторожа – кобеля, который все еще находился в состоянии повышенной боевой готовности, возбужденный утренним небывалым вторжением чужих собак и людей на его территорию.
Стемнело. Они задули лучину и легли. Михась как всегда – на печи, а Анюта – на лавке. Всю предыдущую неделю их мысли были заняты подготовкой к предстоящей схватке, и ни о чем другом всерьез думать было невозможно. Сейчас, когда беда миновала и напряжение последних дней схлынуло, исчезло, они внезапно ощутили, что находятся вдвоем в уютной теплой избе, в звенящей тишине на околице спящей деревни, то есть фактически одни-одинешеньки, окруженные непроглядным сумраком ночи.
– Михась! – голос Анюты был незнакомым, чуть хриплым.
Сердце Михася почему-то забилось учащенно, им овладело странное чувство, в котором была смешана тоска, тревога и одновременно какое-то сладостное томление.
– Михась, иди ко мне! – Анюта выдохнула эти слова из самой глубины груди, в них ощущалось трепетное биение ее сердца.
– Анютушка, – голос дружинника сорвался, дрогнул, каждое произносимое слово давалось ему с трудом. – Анютушка, у меня есть невеста...
И запинаясь, перескакивая с одного на другое, Михась скороговоркой рассказал Анюте о леди Джоане.
Анюта не произнесла ни звука, отвернулась к стене, прижалась лбом к холодному шершавому бревну. Горькая тоска и отчаяние овладели всем ее существом. Такого горя она не испытывала ни разу в жизни. Даже угрозы и издевательства Никифора оказались ничтожной мелочью по сравнению со словами, произнесенными сейчас Михасем. Ей хотелось кричать, плакать, биться головой о стену, вопрошать небеса: почему? За что? Неужели она не достойна любви? Разве это справедливо, что прекрасные и отважные предназначены только боярыням и принцессам, а она, Анюта, выходит, достойна лишь, не разгибаясь, ковыряться всю жизнь в земле и навозе? Значит, весь этот огромный и чудесный мир, заморские страны, захватывающие дух приключения, ослепительный блеск нарядов и доспехов, остроумные беседы о возвышенном – это не для нее? Но почему?! Все наставления отца Серафима о сущности христианства, вековая мудрость ее сородичей – русских крестьян-землепашцев – словно выпали из ее сознания, растворились, сгинули в этом немом оглушительном крике: почему?! За что?! Почему Михась любит не меня, а какую-то заморскую госпожу, богатую и знатную?! Чем я хуже?! В чем и перед кем я провинилась?!
Анюта словно застыла, окаменела телом и душой. Михась, будто почувствовав на расстоянии состояние девушки, тоже лежал без звука, боясь пошевелиться, нарушить эту гнетущую пронзительную тишину. Они так и не заснули этой ночью.
Утром с первыми лучами солнца Анюта поднялась со скамьи, оделась, собрала на стол нехитрый завтрак.
– Как встанешь – поешь. А я пошла, – произнесла она совершенно обычным тоном.
У Михася при звуках ее голоса, такого же, как и всегда, словно камень упал с души.
– Счастливо, Анютушка! Жду тебя к вечеру, – преувеличенно весело и ласково ответил дружинник.
– Жди.
Анюта улыбнулась одними губами и вышла из избы. Ну что ж. Книги, которые научил ее читать отец Серафим, разбудили в ней рассудок, любовь к дружиннику оживила чувства. А еще Михась научил ее сражаться, и она уже ощутила вкус одержанной победы, уверенность в собственных силах. Как там частенько приговаривает Михась? Прорвемся? Вот-вот. Конечно, ей еще предстоит многому научиться, многого достичь. Анюта подняла глаза, взглянула в серое сумрачное небо, словно бросая ему вызов, и резко, с шипящим выдохом, ударила коленом воображаемого противника, рванув обеими руками чью-то голову к своему правому плечу.
Вечером, ужиная вместе с Анютой, Михась по-прежнему испытывал в ее присутствии смущение, боялся взглянуть девушке в глаза, словно он в чем-то сильно провинился перед ней, обманул ее. Но Анюта ни словом, ни интонацией, ни жестом не показала, что что-то изменилось в их отношениях за прошедшую ночь.
Когда они завершили свою не слишком обильную трапезу и Анюта убрала со стола, Михасю стало совсем не по себе. Он впервые за их довольно долгое знакомство и длительное совместное проживание не знал, о чем ему дальше говорить с девушкой, боялся ее вопросов и упреков. Но Анюта не стала садиться, как он ожидал и как это она всегда делала ранее во время их ежевечерних бесед, за убранный стол напротив дружинника, а, поставив в печь горшок с оставленной на утро кашей, подошла к дверям, взглянула на Михася и произнесла решительно:
