Ермак. Телохранитель - Валериев Игорь (читать книги полные .txt) 📗
— И ты это можешь доказать? — откашлясь, спросил Пляскин.
— Все письма у начальника училища, — ответил я.
— Снимай мундир и нательную рубаху! — громко скомандовал "полковник" Баженов.
"Хорошо, — подумал я. — Сниму, и так уже однокурсники косятся на мой шрам на виске слева над бровью. Короткая стрижка, однако. Всё равно скоро в баню. А там и все остальные шрамы увидят".
Я расстегнул ремень, снял мундир, а потом стащил с себя нательную рубаху, которую до этого не снимал во время сна и умывания. В помещении опять установилась полная тишина, которую прервал "полковник" Баженов.
— Серьезные отметины. Больно было?
— Не жалуюсь. А отметины хунхузы поставили — ответил я и, подумав, добавил — Они тоже не жаловались.
— В смысле? — влез в разговор Пляскин.
— Покойники не жалуются.
— И много покойных хунхузов было? — поинтересовался Баженов.
Я задумался, подчитывая. До боя с китайскими солдатами было тридцать, потом семь моих китайцев, пятеро под вопросом. Их можно на меня и Ромку записать. При нападении на цесаревича, двое точно моих, и один под вопросом: убитый или раненый. "Тридцать девять подтверждённых и шестеро под вопросом", — используя терминологию будущего, ответил я.
— В смысле, подтвержденных и под вопросом? — ошалело спросил меня "полковник".
— Тридцать девять убитых мною подтверждены свидетелями и участниками тех событий, а по пятерым есть вопрос, кто убил, так как в них кроме меня ещё попали. А один неизвестно, убит был или только ранен.
В спальном помещении после моих слов опять наступила звенящая тишина.
— Охренеть! И не встать! Тридцать девять хунхузов-покойников! Больше взвода! — опять прозвучали слова юнкера, так похожего на актёра, сыгравшего Григорий Мелехова в моём мире.
Портупей-юнкер Баженов вышел из-за стола и подошёл ко мне. Провёл пальцем по свежему шраму на моей левой грудной мышце и утверждающе произнёс: "Значит Ермак, который спас цесаревича — это ты?!"
Теперь в осадок от удивления пришлось выпадать мне.
"Хорошо. О моём участии в спасении цесаревича можно было догадаться, но откуда мой позывной здесь известен. Две с лишним тысячи вёрст от станицы до Иркутска. Интернет и телефония отсутствует. Особо о нападении не должны были говорить, по указанию генералитета. Опять "казачий телеграф" сработал"?! — в смятении думал я.
— Чего молчишь? — задал очередной вопрос Баженов.
— В спасении цесаревича от нападения хунхузов я участвовал. А боевое прозвище или, как мы называем между собой, позывной Ермак мне дали ученики казачьей школы станицы Черняева, — подбирая слова, осторожно ответил я.
— Ты Государя Наследника собой от пули закрыл? — Баженов не спрашивал, а утверждал.
— Так получилось, — ответил я, думая про себя, что не рассказывать же всем, что не я это прыгнул, а Тимоха — моя погибшая вторая сущность.
Мой ответ как будто прорвал плотину тишины, и вокруг разом загомонило три десятка человек. Не сразу, но всеобщую говорильню, которая в основном сводилась к возгласам удивления, вопросам и эмоциям, "совету" удалось остановить. Мне дали команду одеться, и обязали сделать подробный рассказ-доклад о нападении на цесаревича, после окончания процедуры знакомства. Вернувшись в строй-толпу своего отделения, получил несколько восторженных ударов по плечам и изумлённо-восторженный взгляд юнкера Васильева.
Когда после окончания процедуры знакомства я кратко рассказал о нападении на цесаревича, потом о моей, точнее уже нашей с первым десятком школе в станице, вскользь упомянул о разгроме банды Золотого Лю, как и о схватке с красными волками последовало интересное решение "совета". Общим голосованием старшего класса с учётом вынесенного советом предложения, мне впервые в истории взвода было единогласно присвоено звание "хорунжего" в младшем классе с обязательством сдать экзамены по военным дисциплинам до присяги, чтобы быть официально переведённым в старший класс училища. Так закончилось наше знакомство, и начались обычные учебные будни.
Дни полетели один за другим — подъем, туалет, зарядка, утренние процедуры. Затем молитва, чай, занятия, завтрак, занятия до и после обеда. Ужин. Вечерний цук по тренировке шенкелей и шлюсса со стороны старшекурсников. И только два часа перед сном мы были предоставлены сами себе. Я в это время зубрил учебник по тактике, которой отводилось семь часов в неделю, уставы, учебники по фортификации и военной топографии. Так же мне необходимо было до присяги освоить и сдать за младший класс военные администрацию, гигиену и законодательство, методику обучения низших чинов и иппологию. Присяга в отличие от остальных юнкерских училищ в Иркутском принималась не в октябре, а шестого декабря в день Святого Николая Чудотворца — небесного покровителя училища. Так что у меня было три месяца. А по такой дисциплине как сведения об оружии, я и сам мог рассказать больше, чем было написано в учебнике.
Из всего начального этапа обучения мне больше всего запомнилось наше первое занятие в манеже по верховой езде. Специально для нашего взвода в училище содержалось сорок коней, уход за которыми осуществляли казаки. А старшим над ними был дядька Игнат Филинов.
Когда наше отделение прибыло в манеж, там нас уже дожидался ещё один офицер училища сотник Коршунов Михаил Фёдорович, который перешёл на данную должность из Иркутской конной казачьей сотни. Похожий на Лермонтова и внешностью, и телосложением молодой сотник оказался отличным кавалеристом и педагогом, в чём мы очень быстро убедились.
В небольшой манеж вывели наших коней, породу которых я определить не смог, что-то среднее между башкирской и алтайской. Практически все жеребчики были в холке на ладонь, а некоторые и на две повыше привычных мне амурцев и монголов. Хотя, мой Беркут был такого же роста.
Кони были поседланы только попонами, которые туго обтягивали их спины. Взобравшись на доставшегося мне жеребчика, я с трудом охватил его шенкелями. "Сейчас увидим, кого охлюпкой гоняли, чтобы научить крепко сидеть на коне", — подумал я.
За почти пять лет пребывания в этом мире, я стал неплохим конником и надеялся не осрамиться на выездке. Тем более, по первому разряду еще два года назад джигитовку на соревнованиях сдал.
Пока первая смена из восьми юнкеров, в которую я вошел, шла шагом по кругу манежа, всё шло благополучно, но едва сотник подал команду "рысью", как двое из нас почувствовали определённые неудобства. На втором круге один из них слетел с коня.
Дальше началось избиение младенцев. Коршунов, пощипывая краешек уса и злорадно усмехаясь, приказал нам завязать узлом поводья на шее у коней и расставить руки в стороны на уровне плеч. В такой позе и я после команды "рысью" почувствовал себя не в своей тарелке. Когда перешли на галоп, стало чуть легче держать равновесие, но тут казаки внесли в манеж барьер для прыжков и установили его на нашем пути. Опытные и выдрессированные кони шли как заведённые по кругу, совершенно не обращая внимания на своих беспомощных всадников. На этом упражнении в опилки манежа легла половина смены. Мне данной участи с трудом удалось избежать, так как дед в своё время также заставлял ездить с разведёнными в сторону руками и управлять конём одними шенкелями. Но вот прыгать через барьер в такой позе, да ещё без седла! До такого изуверства даже мой дед не додумался.
Дав нашей смене роздых, сотник принялся за вторую, в которой сразу отличился юнкер Васильев, который только с третьей попытки смог взгромоздиться на коня. Слетел или "зарыл репу" Васильев уже при попытке его жеребчика по команде перейти на рысь и, как следствие, к последующему упражнению допущен не был, а пересажен на деревянную кобылку-станок. Таких станков рядом с ареной манежа располагалось пять штук. Там за него взялся кто-то из нижних чинов, показывая и объясняя правильную посадку.
