Женское оружие - Красницкий Евгений Сергеевич (читать книги без сокращений .txt) 📗
Прошка опять помолчал, в очередной раз переменился в лице и заговорил, будто купец, расхваливающий свой товар на торгу:
— А если кто из вас считает, что у щенков жизнь лучше вашей, раз им все только в удовольствие, ну так переходите тогда и вы к нам — в дураки! Дураком-то быть хорошо — беззаботно и весело. Вот вернемся мы вечерком в свое жилье, набегавшись, утомившись, проголодавшись, а там уже миска с едой нас ждет и другая — с водой чистой, прохладной. Поешь досыта, напьешься, да и спать завалишься — никаких тебе забот! Правда, спать в клетке приходится, и ночью по нужде не выйдешь, а если нагадишь, то утром носом в свое же добро тыкать станут, ну так и потерпеть можно. И так каждый день — побегал, потявкал, ежели повезло, так поймал и съел кого-нибудь, а вечером покормился и спать. Хорошо-то как! Ни тебе забот, ни хлопот и отвечать ни за кого не надо… Правда, убьют потом, — напевный говор Прошки вдруг стал резким и лязгающим, — если ничему путному не выучишься или хозяин по лености своей не выучит. А вырастешь бесполезным, так убьют и шкурку на забор повесят — сушиться.
В голосе Прохора явственно чувствовались слезы, да и девчонки подозрительно зашмыгали носами.
— Но это когда еще будет, да и будет ли? А если мысли все же одолевать станут, так можно ночью и на луну повыть. Сядешь этак в клеточке, морду к небесам задерешь и… — Прошка вдруг перешел на тоскливый крик, чуть ли не вой: — «Не убива-айте меня, лю-юди до-обрые! Что ж вам, пары мисок еды жалко? Ну не виноват же я, что не выучился ничему! Не убивайте, я же такой хороший, ласковый, веселый! А ежели вам дурное настроение сорвать не на ком, то меня и побить можно, я стерплю, только не убивайте. Вы же мудрые, сильные, добрые! Не убивайте! Вас-то, если ничему не выучитесь, никто не убьет, и шкурку вашу на забор не повесят, так за что же меня-то? Неужто из-за пары мисок еды? Вины-то моей в моей никчемности нету никакой! Это девки меня не научили… Ну что вам стоит? Не убивайте, а?»
У Анны от таких слов мороз по коже пополз.
«Ну если это скоморох, то из тех, кто и Великому князю Киевскому правду в лицо сказать не побоится. Господи, ведь мальчишка еще, но как же он все живое чувствует! Это ж надо было так в собачью шкуру влезть. Да, щенков-то он понял, а вот про девок не договорил… Недоученный-то пес свою хозяйку защитить не сумеет, и тут уже не про его шкурку на заборе речь пойдет. Не забыть бы дурехам моим про это потом сказать».
— А утречком опять, как всегда, — голос Прошки снова стал веселым и зазывным, — из клеточки выпустили, под кустиком опростался, миску с едой опорожнил да вылизал, и гулять! Легка жизнь наша и завлекательна! Переходите, девоньки, к нам — в дураки! Дураком быть хорошо — беззаботно и необременительно… если… — Прошка опустил голову и уставился в землю, — если не думать. Это легко — у дураков оно само собой получается, без усилий.
И снова тишина, только слышно, как шмыгнула носом одна из девиц, да, почуяв настроение хозяйки, заскулил тихонечко щенок. Малолетний наставник, громко сглотнув, поднял голову и обвел девиц таким взглядом, словно только что проснулся и еще не понимает, где он очутился и что надо делать.
— Вот так вот. Уяснили наконец? Вас-то наказывать, если щенки ничему не выучатся, никто не станет, это они за вашу дурость и леность расплатятся. Шкурой на заборе. А теперь щенков напоить надо — жарко же. Пошли к реке, а то в колодце вода ледяная, застудим еще скотинку. В колонну по одному! Щенки слева! Команда «Рядом!». Шагом… ступай!
Алексей взял поводок из рук у задумавшейся и забывшей о притихшем возле ее ног Угольке Анны и вручил его Прошке, не вдаваясь в объяснения. Парень солидно кивнул и каким-то чудом сразу окоротил шкодливого щенка, так что тот засеменил рядом. Прошкин же голос снова стал тягучим и занудливым:
— А я вам уже сколько раз говорил: собаки не потеют, шкура у них завсегда сухая, а то, что жарко им, по языку видно. Чем сильнее он из пасти вывален…
Анна махнула рукой Арине, подзывая ее к себе — та все еще стояла в стороне, не желая мешать разговору боярыни и старшего наставника. Арина подошла, поклонилась Алексею, поздоровалась с ним, но совсем иначе, не так, как давеча с Глебом, а приветливо и с уважением. Анна в который раз подивилась тому, как она умеет без слов выразить так много.
«Сразу чувствуется, что Арина в Алеше с одного взгляда достойного мужа признала, потому и смотрит на него вон как… он даже приосанился. И ведь как умудрилась-то, оценила именно по-женски, а все равно нет в ней того зова и томления бабьего, что у дур ратнинских аж хлещет из глаз, когда на него пялятся. Да и он красоту и стать бабью по-мужски отметил, и только… не то что Глеб…
Держит она себя — комар носа не подточит, и с людьми управляться умеет, этому ее хорошо научили, не отнимешь. А вот что она в Прошкиных словах услышала? Заметила ли, что в глубине спрятано? Сейчас и спрошу. Да и Леша пусть заодно послушает, лишний раз оценит ее, глядишь, и мне что посоветует…»
— Ну что, удивил тебя наш мудрец?
— Вот же… какой отрок интересный. — Арина посмотрела вслед Прошке, шедшему сбоку от неровной цепочки девок со щенками. — Ведь мальчишка совсем, а как он их! И говорил вроде шутейно, про скотину бессловесную, а словно про людей.
— И что же ты услышала… про людей?
— Да вот подумалось, — вздохнула Арина, — что не только щенки за леность хозяев поплатиться могут. Порой за неразумность или леность властителя его люди своей шкурой расплачиваются. А за нерадивость наставников — ученики.
Она улыбнулась немного смущенно, будто извиняясь, что сказала что-то лишнее, и добавила:
— Видела я людей, что, как щенки эти, не могут или не желают думать, а главное, решения сами принимать. Проще им, когда за них кто-то другой решает. Князь там или боярин… или просто хозяин. Самим-то за себя отвечать — оно хлопотно и страшно, чужим умом и волей жить проще. И на ум им не приходит, что так и их шкурка на заборе может оказаться, а не только собачья.
«Я в Прошкиных словах одно услышала, а Арина его по-своему поняла. В самом деле, непрост парень-то, такие вещи высказывает… Интересно, что девки из его слов вынесут? А Леша? Он-то в этих словах что нашел?»
— Да не на ум не приходит — там и приходить-то некуда! — Алексей перебил ее мысли, как будто отвечая на них, но при этом в голосе прозвучала даже не досада, а ожесточение. — Такие одним днем живут, о будущем не думают. В колыбели бы их давить…
— Да ты что? — вырвалось у Анны. — Души ведь живые.
— Да! — Теперь в голосе Алексея звучала уже откровенная злость. — Души-то живые, но это все, что у них есть, да и то без труда, само по себе досталось. Ни учиться, ни трудиться не хотят или неспособны, а требуют себе всего того же, что и у остальных есть, — того, что трудами добыто! Почитают себя ничем не хуже других и ненавидят тех, у кого есть что-то, чего у них недостает. Один разговор: дай, дай, дай! Не получится выпросить, возьмут обманом, а коли выйдет, так и силой. Взамен же чуть что — «а почему это я должен?».
Несмотря на то что Алексей отвечал вроде бы Анне, смотрел он на Арину. Смотрел в упор, не отрываясь, а та… нет, она не смутилась и не отвела взора, но и даже тени вызова в нем не было, только удивление и беззащитность. И совершенно непонятно, почему Анне при этом показалось, что требовательный и подавляющий взгляд разозленного Алексея не мог преодолеть какой-то невидимый и неосязаемый рубеж, гас, не достигая цели.
«Он же ей отдельно что-то говорит… не словами — голосом да глазами, а она вроде и понимает, и… его унять пытается! Нет, не спорит и не отбивается, но ударить он все равно не может. Ну да! Она же перед ним открыта и беззащитна, а он от этого теряется! Любого мужа бы, наверное, уже ударил — не хуже Андрея. Оттого он и злится еще больше, и сам себя распаляет… Ой, Лешка, и упертый же ты! Ну да, как это он бабе позволит верх взять, даже и так… Ну-ка, а дальше что будет?»
