Кровь на эполетах (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗
Я открыл глаза. Надо мной стоял Яков со свечой.
– Что случилось? – сиплым голосом спросил я, садясь на кровати. Мне опять снилась хрень с мертвым Наполеоном. Меня вновь привязывали к столбу и расстреливали из ружей мертвецы.
– Человек к дому вышел, – торопливо проговорил Яков. – Вас спрашивает. Одет как купец, говорит, что ваш проводник.
Чарны? Как он нас нашел?
– Вы бы поспешили, ваше сиятельство! – добавил Яков. – Плох он. Как бы не помер.
Черт! Я вскочил и торопливо оделся. Лакей сунулся помогать, но я рявкнул на него – у самого скорее выйдет. Через минуту мы уже спускались по лестнице. Чарного я нашел в прихожей. Он сидел на лавке, привалившись спиной к стене и свесив голову на грудь. Вокруг толпилась полуодетая дворня.
– Расступитесь! – приказал я и присел на корточки перед поляком. Тот с видимым усилием поднял голову и глянул на меня. Черт! В своем мире я повидал немало смертей, и сейчас отчетливо видел: жизнь покидала поляка.
– Господин… капитан… – прошептал он.
– Отойдите! – велел я дворне. Что бы ни сказал лейтенант, лучше обойтись без лишних ушей. – Свечу оставьте!
Яков поставил толстую свечу на пол, и вместе с дворней отошел к лестнице.
– У меня…
Чарны с видимым усилием поднял руку и заскреб пальцами по армяку. Я распахнул его и вытащил пакет, завернутый в коричневую бумагу.
– Генерал… – прошептал он.
– Понял, – кивнул я. – Что с вами?
– Ночь скакал… – слова давались ему с трудом. – Потом день. Казаки… Стреляли… Ушел, но они попали…
Голова его вновь упала на грудь. Я похлопал его по щекам.
– Говори! Нас как нашел?
– Следы… – улыбка тронула его побелевшие губы. – От Чарного не скроешься… Кони пали, пешком брел… На дороге – баррикада, хлопы костер жгли. Обошел – и к дому. Генерал…
Он захрипел и повалился набок. Я бросил пакет и подхватил обмякшее тело. Уложив на лейтенанта на спину, приложил пальцы к сонной артерии. Пульса нет. Повернув тело к свету, я разглядел на спине входное отверстие от пули. И он еще шел!
Я уложил поляка на спину, поднял с пола пакет и повернулся к дворне.
– Умер.
Они закрестились.
– Яков! Бери свечу и за мной!
В столовой я отослал лакея, велев оставить свечу. Взломал сургучную печать на пакете. На стол выпали листок бумаги и нечто плотное, сложенное в несколько раз. Первым делом взял записку.
«Выполняю свое обещание, господин капитан. На этой карте – маршрут движения императора. Из Красного он выступил в ночь на 27 ноября. Императора сопровождает охрана – два эскадрона личной гвардии из польских шеволежеров. Они отличные воины, но у вас, по словам лейтенанта Чарны, есть пушки и две сотни егерей со штуцерами. Великолепный шанс отличиться. У меня будет просьба: император не должен попасть в плен. И еще. Лейтенанту надлежит исчезнуть навсегда. Сделайте это в благодарность за полученные сведения».
Твою мать! Я торопливо развернул карту. Путь, по которому, если верить Маре, двигался Наполеон, был отмечен чернилами. Я попытался найти на карте Залесье. Не сразу, но это удалось. Прикинул масштаб… Неизвестно, с какой скоростью движется Наполеон, но это вряд ли более 50 верст в день. Быстрее лошади не выдержат. Скорее всего, даже медленнее. Если выступить сейчас, есть шанс перехватить вот тут…
Я отложил карту и задумался. Подстава? Маре решил отловить попаданца и замутил хитрую комбинацию? Капитан Руцкий объявлен личным врагом Наполеона, и на его поимку брошены лучшие силы Великой армии? Смешно. Эта армия сейчас драпает во все лопатки, и единственное ее желание – унести ноги из России. Это раз. Второе: отправляя Чарного, Маре не знал, где мы находимся и, тем более, не предполагал, где мы устроим засаду, и устроим ли вообще. Чарны мог нас не найти. А вот если грохнем Наполеона, во Франции поменяются расклады. Ситуация для нее сложится лучше, чем в моем времени. Кто бы ни пришел на смену Бонапарту, продолжать войну он вряд ли захочет. Это у Наполеона свербело… Хорошо ли это для России? Да лучше не придумать!
Удивлен ли я, что Даву решил предать Наполеона? За Маре стоит маршал, сам бы генерал на подобное не решился. В моей реальности Даву был самым верным сторонником императора. После его отречения отказался приносить присягу Бурбонам, вышел в отставку, а затем с энтузиазмом присоединился к Бонапарту в знаменитые «100 дней». После Ватерлоо угрожал союзникам развязать войну во Франции, чем спас жизнь многим генералам. Но потом пошел на службу Бурбонам. Почему? Потому что Наполеона отправили на остров Святой Елены – навсегда. Некому стало блюсти верность. Здесь Даву знает, что ждет Бонапарта. Он нашел красивый выход: император погибнет от русской пули. Светлый лик гениального полководца не испачкает позорный плен. К слову, если кто не знает, терпя поражения от союзников, Наполеон сам мечтал о такой смерти и остервенело лез под пули и ядра. Не срослось…
Я вспомнил мертвого лейтенанта. Эх, Чарны, Чарны! Кому ты служил так верно и самоотверженно? Хозяевам понадобилось, и тебя, как телка, без колебаний приговорили к смерти – так же, как и десятки тысяч других поляков, вписавшихся за Наполеона. Много лет они лили свою и чужую кровь по всей Европе, пока не зашли в Россию. И что выслужили? Куцее Герцогство Варшавское, доживающее последние дни? Поддержали б русского царя, и получили б Польшу в исторических границах. Александр I пошел бы на этот шаг – он к ляхам благоволил. В моем мире после войны он создал Царство Польское в составе России, но со своей конституцией и большими свободами. Поляки даже монету свою чеканили. Только не в коня корм. На протяжении следующих столетий Польша будет выбирать союзников среди таких Франций, за что заплатит миллионами жизней. Карма у нее такая, что ли?
Не умри Чарны сам, исполнил бы я просьбу Маре? Без сомнения. Чарны враг, причем, опасный и умелый. Он узнал дорогу к имению, где я оставляю дочь…
Позвав Якова, я велел ему принести бумагу, перо и чернил и разбудить офицеров. Пока он этим занимался, написал на карте у дороги, отмеченной Маре: Le chemin du cortège de l'empereur (путь кортежа императора). Очертил линию ниже и пометил: «Le chemin de la grande armée» (путь великой армии). После чего взял лист бумаги и быстро написал записку Хрениной – тоже по-французски. Рано или поздно она приедет в имение. Не знаю, когда вернусь в Залесье, и вернусь ли вообще, но о Маше следует позаботиться.
Я как раз закончил с письмом, когда в столовой стали собираться заспанные офицеры.
– Извините, господа, что не позволил отдохнуть, – начал я, когда все расселись за столом. – Тому есть веская причина. Мной получены важные сведения. Помните нашего проводника купца Артюхина?
Офицеры закивали.
– Лежит внизу мертвый, – я жестом призвал к вниманию начавших переглядываться офицеров. – Перед тем как испустить дух, поведал, что перехватил на дороге французского гонца с пакетом. Вот он, – я указал на коричневую обертку. – В схватке купца ранили, но он сумел добраться до Залесья по нашим следам. К дому вышел из последних сил, и уже здесь приказал долго жить.
– Царство ему небесное! – сказал Синицын и перекрестился. – Геройский оказался купец, хотя мне не показался.
Мне тоже, но об этом промолчим.
– В пакете оказалась карта, – мой палец указал на лежащий на столе лист, – и записка коменданту Борисова, – продолжил я легенду. Лепить можно безнаказанно – никто из офицеров не знает французского. Они же из солдат вышли. – Из них следует, что Бонапарт со своим кортежем сегодня окажется неподалеку от нас. Есть возможность перехватить его на дороге.
Офицеры переглянулись.
– Приказывайте, Платон Сергеевич! – сказал Синицын.
– С ним будет два эскадрона личной гвардии – польских шеволежеров, – продолжил я. – Это самое малое четыре сотни всадников – хорошо обученных и умелых. Возможно еще кто присоединится. Короче, дело ожидается опасным, сложить голову можно запросто. Неволить никого не хочу. У меня нет приказа перехватить Бонапарта, никто и никогда не упрекнет нас, что мы этого не сделали. Вчера мы говорили о том, чем займемся после войны. Так вот, если ввяжемся, может случиться так, что ничего не последует: ни моей женитьбы на графине, ни ваших лавок и трактиров. Ляжем в поле, как наши товарищи под Бородино, и еще неизвестно похоронят ли по-христиански.
