Пес в колодце (ЛП) - Вольский Марчин (версия книг .txt) 📗
Но вот когда я раскрыл страницы, относящиеся к двадцатому веку, ужас заставил волосы встать дыбом. Человечество, достигая все более замечательного цивилизационного уровня, сумело высвободить из своего лона такие силы жестокости и преступлений, о которых и не снилось Гелиогабалу, Атилле или Тамерлану.
В кандалы заковали целые народы, в том числе и собственные. Да, Луна была завоевана, но перед тем в одну секунду было уничтожено сотни тысяч японцев. Была отравлена земля, вода и воздух… И как раз в такой мир я попал.
Я отложил книгу, разрываемый самыми противоречивыми чувствами, размышляя над тем, как такое могло произойти, несмотря на победу над такими бедствиями как голод, неграмотность, эксплуатация и власть Церкви. Почему? Где же совершили ошибку?
Пришла Моника, а вместе с ней молодой, встрепанный человек с колечком в ухе, в голубом потертом костюме, заставляющем вспомнить сельского работника. Тем временем, это был знаменитый, якобы, юрист, синьоре Проди. Он пожал мне руку настолько мягко, что я его чуть не поцеловал в верх ладони.
- Мы тут размышляли с Анджело, какую форму должен принять наш с тобой договор, - начала девушка.
- Говорите, чего вы желаете, - ответил на это я. – Если я и вправду являюсь тем самым Гурбиани, и с вашей помощью смогу вновь обрести свой статус, вас встретит награда.
- Мне кажется, - сказал синьор Анджело, а по мягкости его голоса я сделал вывод, что он из тех, кто любит иначе, - что наиболее выгодной формой будет брачный договор.
- Брачный договор! – даже подскочил я и, повернувшись к своей сиделке, воскликнул: - Так я – что – должен на синьоре жениться?!
- Да, и при случае такая романтическая версия пояснила бы общественному мнению твое долгосрочное исчезновение, - сообщила Моника. – Опять же, я не желаю беспокоиться о будущем, а моей наилучшей гарантией будет запись, что в случае развода я получу одну четвертую всех твох активов.
- Но Церковь?... Разве она согласится на развод?
- Мы заключим гражданский брак, так как Церковь не подпустила бы Гурбиани на сотню метров рядом с любым из своих храмов, - засмеялась девушка. – Понятное дело, нам и не обязательно жить совместно, а после того, как договор вступит в силу, мы ради приличия переждем какое-то время, и только лишь потом возьмем развод. Такое тебе подходит?
- Это весьма разумное предложение, - поддержал Монику Анджело. – Я бы согласился, не раздумывая.
- Признаюсь, я весьма изумлен.
- А ты предпочел бы вернуться в больницу в качестве живого банка органов? Помимо всего, ты страдаешь от амнезии, и кто-то уже пытался избавиться от тебя, и он может захотеть сделать это снова, так что тебе будет хотеть иметь рядом дипломированную медсестру.
- Естественно. Но, прежде чем мы предпримем такое решение, мне хотелось бы узнать… а точнее, я должен вспомнить, кто такой этот Гурбиани.
Они поглядели на меня, как на сумасшедшего. А может, говоря по правде, я таким и был.
13. Новый, великолепный мир
И во второй раз приснился мне сон: странный, нереальный, страшный. Трудно сказать, когда я видел этот сон в первый раз. То ли в колодце, то ли в клинике по трансплантации органов, то ли ночью, проведенной среди нищих? Но сейчас он повторился с самыми мельчайшими подробностями. Так вот, я очутился в преддверии преисподней. А может, это ад и был. Выглядел он словно Розеттина, новая, наложенная на ту старую; Розеттина, охваченная горячкой, не то карнавала, не то пляски смерти. И тут шли по городу когорты дьяволов обоего пола под ритм странной, безумной, буквально разрывающей барабанные перепонки музыки. Лица у них были ужасным образом обезображены, покрыты сумасшедшей окраской, у них были кольца в носах и губах; тела их были покрыты гадкими татуировками, прикрыты кусками шкур с шипами, гвоздями и когтями. Все они несли свои знаки и знамена. Их сопровождали нагие женщины, разрисованные в разные цвета, у одних головы были выбриты по иудейской моде, у других груди были переделаны под рыбьи головы. У других из срамного места бил световой луч. А кроме них тут же плясали, явно выставленные на глумление, вьюноши, переодетые в священников и монахов, в шапках с чертовыми рогами, и в монашенок на котурнах, с отверстиями для вымени-грудей, в куцых рясах до половины бедра. Тут же тащили живую карикатуру на наместника Христова с павлином и попугаем, у которого на голову натянут был кондом, а вместо посоха пилигрима держал он кадуцей, оплетенный двумя гигантскими фаллосами. А над улицей развевались транспаранты: "Да здравствует терпимость!". На газонах, на лавках и тротуарах копулировали всякий с каждым, не обращая внимания на возраст, пол или нацию, да еще и устраивали конкурсы копуляции на скорость. И все, казалось, были одурманены какими-то препаратами, в особенности – несовершеннолетние дети, поскольку зрачки у них были расширены, речь бессвязная… Взрывы неконтролируемого смеха смешивались со спазмами изумления и плача.
И я там был, принимая знаки необыкновенного почитания и уважения от окружения, словно бы я был королем или покровителем всего этого безумия. И я был им. Ибо у меня было тело Люцифера. Я стоял на поднятой трибуне с вилами в руках рядом с нагой женщиной с формами Афродиты в венке из черных роз, а проходящие подо мной приветствовали меня: "Ave diavolo, ave diavolo!".
Я желал проснуться, поскольку одновременно давили меня страх и глубокое отчаяние, только кошмар все продолжался и продолжался среди грохота и фейерверков, в конце концов я и сам погрузился в водоворот черного наслаждения и был всего лишь частицей того Левиафана, заполняющего своей тушей широкую аллею. Как бы стремясь к самоуничтожению, пил я самые разнообразные напитки, потягивал предлагаемые мне самокрутки. Мысли мои путались, картины смазывались. Тут же пустился я в пляс с девицей, лет, возможно, тринадцати, в муслине, более прекрасная, чем сама олимпийская Геба. Я давил в поцелуях ее розовые уста и жадно искал ее только-только расцветающие грудки.
- Не тут, в машине… - шептала та, тоже трясясь, вне всякого сомнения – от возбуждения. Мы прошли на стоянку. И там неожиданно пал на меня мрак, что-то накрыло мне башку, заткнуло рот. Незнакомый голос хрипло воскликнул:
- Мы его схватили!
Я и хотел проснуться, но не мог. Я западал в глубину, в самого себя, в какой-то провал, в бездонный колодец.
Согласно легенд, распространяемым подчиненными ему средствами массовой информации, Альдо Гурбиани был ребенком улицы, жуликом, членом молодежной банды, неудачником, контролирующим сам себя, который много чего попробовал в жизни, сделавшись, в конце концов, экспертом как по сточным канавам, так и по Парнасу. Во всем он благодарил самого себя, у него не было ни образцов, ни учителей, а к успехам пришел трудом и врожденным умом.
В действительности же был он родом из типичного среднего класса. Альдо был розеттинского адвоката и оперной певицы, которая через десять лет после рождения сына сошла с ума, сбежала в Катманду, где предавалась платному разврату со всем и каждым, не исключая йети. Отец Альдо, по имени Джироламо, ценя для себя прежде всего покой, посылал сына в самые лучшие школы, от Гштаад до Тринити Колледж, где юный Гурбиани попробовал всего: от травки до педерастии, хотя – как утверждал сам – больше всего любил играться в лесбиянку.
В обучении ничем особенным он не отличался, его же тогдашние коллеги заметили лишь одержимую нелюбовь Гурбиани к закону божьему и демонстративное избиение коня на уроках по воспитанию. Впоследствии я заказал более тщательное исследование генеалогии типа, которого не могу называть иначе, как актуальным коконом собственного сознания. Результат был поражающим.
Карло Розеттинский, сын мой и Марии, принял власть над герцогством после смерти Ипполито, который удавился куском жаркого, пожираемого во время великого поста 1649 года от Рождества Христова.. Наследник трона, воспитанный, как мне это обещал эрцгерцог в подземной тюрьме, в казармах, особых способностей не проявлял. Даже в качестве военного. Тем более, что во время войн в Нидерландах (тогда ему было восемнадцать лет) французская картечь оторвала ему руку, так что ему не дано было испробовать свои силы ни в живописи, ни в музыке, ни в литературе. Несмотря на этот дефект, жил он долго. Женившись на германской княжне, потомков он наплодил столько, что и теперь нет, похоже, ни одного титулованного семейства в Европе, которое бы не вело род от него, следовательно, от меня. В свою очередь, приятно осознавать, что я мог бы говорить всем этим Бурбонам, Виндзорам, Габсбургам и Романовым: "Мои вы внучки дорогие". Из всех его наследников никто особо не выделился, так чем можно выделяться в территориально обкорнанном, из года в год разоряющемся государствишке, живущем в тени имперского гегемона.
