Ход кротом (СИ) - Бобров Михаил Григорьевич (читать онлайн полную книгу TXT) 📗
— Без чинов! Что там? Только не ори, тут госпиталь, раненым покой надо.
— Йе-есть! — шепотом «отрубил» пацан. — Товарищ Зиньковский, пятая группа доносит, шо над Юзовкой в сторону Мариуполя летят аж три этих… Как их… Дирижбабеля, вот!
— Сам ты дирижбабель! — не удержал смешок грозный Лев Зиньковский. — Все бы вам бабы. Цеппелины это, если не соврали и не перепутали ничего.
Подросток пошевелил губами:
— Цеппелины… Цеппелины… Ага. Товарищ Зиньковский!
— Ну?
— А если в школе учиться, потом правда на машиниста цеппелина выучиться можно? Нам учитель говорил, что ему профессор сказал в городе, что можно.
Лев развел могучие ручищи:
— Уж если сам профессор говорил, так наверняка можно. Меня что спрашивать, я всего только и знаю, что цеппелин сложная штука.
Цеппелин сложная штука. Пожалуй, на сегодняшний день самая сложная машина, выдуманная людьми. Даже громадные линкоры попроще — те все же по воде ходят. А цеппелин держится на воздухе — вот как? Воздух же не твердый!
Величиной новейшие немецкие воздушные корабли уже сравнялись с кораблями морскими, да не с чумазыми угольщиками, а с «Олимпиком», удачливым sistership того самого «Титаника».
Снаружи цеппелин выглядит вытянутой каплей. Округлая широкая голова переходит в постепенно сужающееся туловище, а затем в острый хвост — чисто тебе кит из учебника биологии. Разве только хвост у кита плоский, а у дирижабля крестом. Ну и брюхо кита гладенькое, а у дирижабля снизу выступает главная гондола, где капитан и рулевые: по высоте и по направлению. С боков топорщатся темные капельки — шесть моторных гондол на почти незаметных стальных распорках. Наконец, ближе к хвосту, вторая гондола с мотористами и седьмым двигателем.
Обычно в гондолах пассажиров не бывает, но сегодня случай особый. В «семидесятый» цеппелин погрузили Великих Князей из Алапаево. Вторая машина, «L-72», приняла Николая Романова, его камердинера полковника Труппа, лейб-медика доктора Боткина, уцелевших офицеров-заговорщиков и повара Харитонова. А флагманский «L-71» под командой самого Петера Штрассера принял наиболее деликатную часть: Александру с горничной Дарьей, дочками и малолетним Алексеем, которому снова стало хуже. Пожалуй, в иных обстоятельствах и у царицы Аликс отнялись бы ноги, но тут сделалось не до шуток. Хорошо еще, что у начальника отряда, матроса-анархиста Корабельщика, сыскался неведомого происхождения порошок, от которого мальчику делалось очевидно легче.
Немцы из экипажей говорили, что сам Корабельщик не матрос и не анархист. И совсем даже не человек, а пришелец то ли с Марса, то ли откуда подальше, чуть ли не вовсе из преисподней. Дескать, об этом уже знает вся Москва, где Корабельщик возник в синей вспышке прямо на совещании Совнаркома. И послан Корабельщик заоблачным ревкомом извести на Земле всех честных людей, отдав ее во власть голодранцам и митинговым паяцам.
Слово свое, однако, пришелец держал. Дирижабли без обмана держали курс на Ливадию, как доложил корректный немец, очень смешной в кожаном полетном реглане и дамской меховой муфте для мерзнущих на высоте рук. С офицерами кайзера семья Романова общалась свободно. Все-таки царица выросла именно в Германии, да и культурному человеку приличествовало знать европейские языки. Погода стояла великолепная, дирижабли шли на высоте в четверть версты, и внизу расстилалась панорама приазовских степей — желтых и серых, там и сям прорезанных зелеными узорами оврагов, на дне которых текли закрытые листвой реки.
Седьмой мотор «L-71» не пускали, не было необходимости. Седоусый немец-моторист развернул на кожухе двигателя landkart и показывал средним дочерям с Алексеем, над какими городами они сейчас пролетают. В гондоле стояла приятная тишина, позволяющая старшим женщинам беседовать, не повышая голоса.
— …Но, mama, — с французским ударением на последний слог сказала Татьяна Николаевна, — все же я настаиваю на этом разговоре. Вообразите: вот мы в Ливадии. Что же далее? Чьими игрушками мы сделаемся там? Сколько же можно ждать неизвестно чего?
— Ах, да я уже не знаю, что вам сказать. Вы уже взрослая. Поступайте, как знаете!
И бывшая императрица громадной империи с тяжелым вздохом проводила глазами старшую дочь, решительно вставшую на нижнюю ступеньку стремянки.
Татьяна, закусив губу, взобралась по стремянке к потолку гондолы. Собралась с духом, выставила голову на воздух. Ничего страшного с ней не произошло. Тогда девушка снова заработала руками и ногами, поднявшись из подвешенной кабинки в самое брюхо громадного цеппелина.
Изнутри дирижаль оказался похож на кринолин, широченную парадную юбку бального платья. Такие же обручи, обтянутые тканью. Каждый обруч представлял собой решетчатую квадратную трубу, вблизи широкую, но по сравнению с диаметром дирижабля буквально нитяной толщины. Из таких решетчатых квадратных труб — немцы называли это «der Farm» — собирался каркас небесного кита, разделенный изнутри сплошными дисками на одиннадцать отсеков. Припомнив любезные пояснения герра Штрассера, Татьяна сообразила, что сейчас она в девятом. Решетчатые Farm уходили высоко-высоко наверх, замыкаясь в громадные кольцевые ребра. Иные Farm соединяли все это вдоль корабля в единое целое, das Fachwerk. Самая нижняя продольная Farm называлась «нижний коридор» и сделали ее нарочно такой высоты, чтобы внутри свободно проходил человек.
По нижнему коридору Татьяна прошла до диафрагмы восьмого отсека, чувствуя себя Ионой во чреве китовом. На металлических балках там и сям слабо мерцали надписи, сделанные фосфорической краской. Над головой мерно колыхались громадные шары из ткани «бодрюш», сиречь верхней кожи бычьих и овечьих кишок, прокленных изнутри бумажной материей. Помнится, немец что-то говорил о начатых испытаниях прорезиненой ткани, и тот самый Корабельщик вмешивался в разговор с очевидным знанием дела. Сердце дирижабля — именно вот эти шары с газом. Обтянутые сеткой прочных канатов, они передают подъемное усилие вот на эту самую нижнюю Ferme, на металлический хребет всей громадной машины, в рукотворность которой сложно поверить. А наружная обшивка «аэродинамической» формы — чтобы уберечь газовые баллоны от непогоды, солнечного жара и порывов шквала… Татьяна поежилась. Нижний коридор сквозной, просматривается до самого носа. И безо всякого шквала коридор изгибался! Плавно, едва заметно, но несомненно. И это еще герр Штрассер говорил, что цеппелины «жесткой» схемы. Каким же надо быть храбрецом, чтобы летать на «полужестких» Шютте-Ланцах или вовсе на «мягких» Парсевалях!
Татьяна спохватилась, что закусывать губу неприлично воспитанной дворянке, но удержаться, признаться, было весьма сложно. По зыбкому коридору, поминутно вздрагивая от его плавного качания, девушка прошла до середины восьмого отсека. При погрузке кто-то из мужчин — кажется, тот студент из монархистов-заговорщиков — спросил, где же тут бомбы? Прежде немца с пояснением успел Корабельщик. «Вот, ” — сказал он, постучав каблуком по настилу, — «прямо под нами створки бомболюка. Отсюда мы вас над Ливадией и высадим. Будете хорошо себя вести, так даже с парашютами.»
Мужчины покосились друг на друга и скривились. Очевидно, шутка была непристойная, и потому ее не развивали дальше. Татьяна просто ничего не поняла, а вспомнила шутку лишь потому, что дошла как раз до этого самого места. Слева и справа показались железные клещи, словно бы оковы для пленных великанов. Потянулись провода и трубы, фосфорецирующие немецкие надписи «Bombegruppen 1», и так далее, до нумера 12.
А вот и нужное, шестой отсек. Сверху опускалась еще одна стремянка. Узкая, длиннющая — герр Штрассер говорил, что диаметр цеппелина более пятидесяти метров. Татьяна еще раз вздохнула. Нет уж, решила спрашивать — надо идти до конца. Закусив губу, девушка полезла вверх, следуя ввинтившейся между газовых пузырей стремянке. Слева и справа тянулись решетчатые металлические ребра небесного кита. Дышали громадные баллоны, волновались в сетках. Запах талька и умягчающей кожу мази окутывал запыхавшуюся девушку при каждом колыхании баллонов. Звон далеких моторов передавался сюда чуть заметной дрожью, а здешние звуки представляли собой словно бы жизнь механического сада. Что-то негромко щелкало, что-то сопело, скрипело, шумно прогоняло воздух, с гудением протягивало в стальных трубах натянутые струнами рулевые тросы. Сплетение балок и Ferme ничем не напоминало мистические готические замки из романов, но сердце билось тревожно, как у героя, пробирающегося меж таинственных надгробий. Успокаивая себя словами немца, что-де водород человеку сам по себе не опасен, Татьяна одолела несколько десятков ступеней и приостановилась отдохнуть.
