Спасти Москву - Ремер Михаил (книги онлайн полностью TXT) 📗

Пятая часть

Время шло. Булыцкий, занятый делами по хозяйству, посвежел, порозовел. Плечи расправил, выпрямился. На башке вон ростки волосяные проклевываться начали, прикрывая «лесное озеро», как он в шутку звал свою лысину. Да и про спутников своих вечных – таблетки да капли – забывать начал. Даже про боли головные и бессонницу, несмотря на убогость топчана, вообще забыл напрочь. Да и характер помягче стал: лаяться меньше, да других слушать чаще и больше. В общем, меняться начал он на глазах.

С благословения Сергия поставил он за тыном место отхожее; признал старец полезным нововведение: «Нечего окрест осквернять. В одной пусть яме все будет, а смердение братии про суд пусть Страшный напоминает». А с другой стороны тына – место для омовений; четыре стены да колодец с водой студеной. Специально бродил пенсионер с веточками, выискивая место, воду дарящее. И нашел ведь!

Поднимаясь теперь чуть свет, обливался водой жгучей ледяной, как морж отфыркивался, обтираясь грубой рогожкой, пусть бы и мороз на улице. Потом, раскрасневшийся и довольный, шел на молебен утренний. Не то чтобы религиозный стал… Вера появилась, как с Сергием знаться начал. Вера, а с ней любовь, что ли, бесконечная. Любовь к миру этому, монастырю Троицкому да обитателям его. Любовь к деревушкам с их землянками убогими, что лепились теперь поближе к месту святому. Любовь к жителям, вечно навозом воняющим да из земли не вылазящим.

Теперь каждое его утро начиналось с вознесения хвалы небесам; и за себя, и за день новый, и за знакомых ему всех тех, в будущем оставшихся, и тех, что здесь появились. День в хлопотах пролетал, а потом – снова омовение из кадки с водой холодной, да молитва вечерняя, да благодарность небесам.

А тут еще вспомнились ему гимнастики: суставные да дыхательные. Что же, раз время позволяло, решил пенсионер и ими заняться. А потом, подметил он, и еще кое-кто из схимников присоединился. И еще. Даже Сергий, попробовав раз, заявил, что дело полезное и что сильный дух да в бодром теле только во благо Господне. Таким образом, авторитет пришельца снова возрос.

Потом и Зинаиду вместе с проигрывателем, окончательно разрядившимся, «похоронили». Так, чтобы голоса ангельские ее продолжали молитвы напевать. Отпетый самим Сергием Радонежским портрет снесли к зданию церквушки и захоронили по всем канонам и правилам, а на месте могилы свежей вырос вполне себе настоящий деревянный крест. И приснилась она пришельцу в ту же ночь, смеющаяся и счастливая, как в день их свадьбы. Такой он не видел ее вот уже лет пять, ни наяву, пока жива была она, ни во сне, как ушла. И груз с души ушел сразу же: отпели-таки Зинку! Пусть и на семь веков раньше рождения ее.

Хоть и начало понемножку все выравниваться, вот все руки чесались у Николая Сергеевича к князю на глаза попасть да диковинами новыми порадовать Дмитрия Ивановича. А там и про беду близящуюся напомнить; оно времени все меньше и меньше оставалось, и душа болела у пенсионера, как вспоминал он о том, ждало что столицу. Потому, чуть только выходив росток, направился он для разговора с Сергием Радонежским.

– Отпусти меня, отче, в столицу, – попросился он, улучив момент.

– На что тебе?

– С князем хочу видеться.

– Все про Тохтамыша?

– Верно.

– А захочет князь слушать тебя?

– А почему и нет? То раньше словесами глаголал пустыми да диковинами нерукотворными глаза мозолил. Теперь есть и своего что показать. Поросль молодая, свежая. Где видано, чтобы посреди зимы ростки просыпались?

– Твоя правда, – вздохнул старец. – Теперь есть что показать ему. Примет он тебя и, даст Бог, выслушает.

– Милована дозволь забрать с собой, – продолжал пенсионер. – Мастеровой он хороший да обучен, как самострелы делать. Я вернусь, он останется.

– А сам в столице остаться не хочешь?

– А за ростками кто следить будет? А уйду я, у кого премудростям поучаться буду?

– А случись с тобой беда какая, что делать? Князь, сам же видел, горяч бывает. Да и ты уж больно ерепенист; до худа норов твой так и гляди доведет.

– Ждан здесь. Он обучен теперь. Да ты не переживай. Сердце чует, что вернусь. Да и я уже научен; язык придерживать буду.

– Ой ли? – усмехнулся вдруг старец.

– Постараюсь уж.

– Ростки не застуди, – напутствовал его настоятель монастыря.

– Не застужу.

– Хотя, чужеродец, – чуть подумав, продолжал Радонежский, – горяч ты не по годам. Того и гляди, чудес навытворяешь.

– Тоже статься может, – виновато развел руками преподаватель. Мол, хоть и постараюсь язык за зубами придерживать, так все одно, кто там знает.

– С тобой пойду, – поднялся на ноги старец. – Глядишь, и от тебя самого беду отведу, пока ты княжество спасать будешь.

– Спасибо тебе, отче. Благослови.

– Благословляю.

В путь собирались недолго. Взяли по котомке худой с самым необходимым скарбом. Отдельным сокровищем упаковали окрепший росток помидорки. Специально для такого путешествия соорудили небольшой деревянный короб, обтянутый тремя слоями бычьего пузыря, внутри которого постоянно горела восковая свеча, дающая свет и предохраняющая тот пусть от весенних, но еще крепких морозцев, да отдельно упаковали в шкуры образцы эрзац-арбалетов. Им всем только благодаря и согласился Сергий на санях ехать. Хоть и просты дары да увесисты, чтобы на спинах тащить их вдаль. Да и быстрее на санях-то. Точно не поморозишь проросток драгоценный. Ну и само собой разумеется, диковины: банки, теперь уже пустые, айфон, неживой уже из-за батареи разрядившейся, зонтик, по настоянию Милована, да еще кое-что по мелочам.

– Ну, с Богом, – перекрестился Сергий. – И вас благословляю на дела добрые в отлучке моей, – осенил он крестом собравшихся на проводы схимников. Те дружно стянули потертые свои головные уборы и склонили головы.

– Н-но, милая! Пошла! – крохотная замызганная лошаденка, понуро опустив голову, поплелась, размешивая копытами подтаявший за день снег.

Впервые Булыцкому предстояло попасть в город того времени. И не просто город, но столицу одного из самых крепких княжеств. Крохотные селеньица, что попадались ему до этого, да те, что повыросли вокруг монастыря Троицкого, ну никак не вязались с его представлением о настоящем поселении. Так, землянки, в которых ладили свой быт коренастые мужики и в которые через какое-то время приводили они крепко сбитых, розовощеких баб. Одна, другая, третья. Кое-где уже пообжитые, с оравами ребятишек, где-то еще неуклюжие и кривые, но они таили в себе жизнь. Жизнь, которая, несмотря ни на какие трудности и препоны, будет упрямо пробиваться, формируя могучее, но постоянно терзаемое войнами и раздорами государство.

Долго думал Булыцкий на тему эту: а что, собственно, удерживает вместе все эти области да края, способные вроде прожить по отдельности, да вот только ответа не находил. Да, наверное, тут и сама история определила дальнейшие устои, как бы поучая: только разом – сила! Оно как кулак все чаще виделось Николаю Сергеевичу, что камень раскаленный держит. И разомкнуть бы его, выбросив прочь жгущий булыжник, да нельзя. Камень – боль. Боль – жизнь. Отпусти его, и все: внутри пустота и холод. Как зуб или дерево, что душой покинуты. Снаружи – исполин: грозен и могуч. А изнутри – коридоры, ветрами точенные. Того и глядишь завалится на бок от одного только облака прикосновения. Вот что есть камень этот горячий, Булыцкий все тщетно силился ответ найти. Вроде и нет ничего такого, что бы с тех самых времен удерживало вместе, и идеологии, веры да уклады столько раз менялись, что не пересчитать, ан нет: держится все же! Пусть под ветрами ссутуленный, пусть со всех сторон недругами окружен, а все же стоит великан, небо плечами подпираючи.

Может, и есть в том воля высшая? Люди как муравьи мечутся, что-то делают, о мошне своей пекутся, да все равно, как оно ни крути, а все в общее дело получается. Вроде как о себе, да о своей избе больше каждый озадачен, да чуть беда, так разом плечом к плечу. И забыли про прежние обиды свои. И снова представилась судьба ему, как река полноводная; все уже решено свыше. Кому спокойно века отсчитывать, ни войн, ни бед, ни притеснений веками не зная. Все, что река полноводная, неторопливо текущая, лишь на излучинах [50] неторопливо направления меняя.