Балаустион - Конарев Сергей (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
Перед ложей магистратов его опустили на землю. По обычаю он должен был вручить победный венок правителю родного города и принять из его уст поздравления и награду. Исад стоял, глядя на пестрое скопище знати, молча принимая оплаченную кровью овацию. Аплодировал даже римлянин Марцеллин. Впрочем, побагровевшее лицо, набухшие кровью прожилки глаз и нервная резкость движений выдавали его некоторую неискренность.
Зато Эвдамид Агиад радовался от чистого сердца. Это был и его триумф; пусть римляне видят, что за город есть Спарта, и чего стоит он в сравнении со всеми остальными. Темные глаза царя, обращенные к Исаду, как будто говорили: вот видишь! говорили же тебе, что все будет хорошо.
Исада затрясло, он решительно двинулся вперед. Эвдамид, сияя, поднялся с места, но Исад, словно не видя, прошел мимо. Не замечая наступившего молчания и начавших сползать с лиц улыбок, победитель прошел к месту, где сидели Пирр с Лихом. Опустился на колено, с усилием снял обеими руками с головы венок (правая, раненая, едва слушалась) и, протянув его царевичу, произнес ритуальную фразу:
– Государь, эта победа – священной Спарте и олимпийцам-покровителям.
В этот момент Исад поднял глаза и встретил взгляд отца. Одобряющий и преисполненный гордости.
И Пирр Эврипонтид, сын царя, возложив победителю руку на плечо, отвечал согласно обычаю:
– Встань, герой. Город мужей чествует своего сына.
– Бесподобно! А что же братья Эвдамид и Леотихид?
– Ха! Агиады сидели, как обкаканные! Это нужно было видеть! Унизить их сильнее было просто невозможно. Кроме того, этот поступок Исада вызвал всеобщий интерес к Пирру. До сей поры он был известен в основном как осквернитель Олимпиады.
– Наверное, эта история не прибавила ему любви правящих братьев?
– Мягко сказано, они просто взбесились. По возвращении в Спарту даже пытались привлечь Эврипонтида к суду за присвоение царских полномочий, но из этого ничего не вышло. Как-то само собой получилось, что Пирр не был больше изгоем, гонимым большинством знати и магистратов. Выступление Исада как будто прорвало стену отчуждения, рассеяло страх перед Агиадами. Все те, кто приветствовал возвращение царевича в гавани, теперь открыто перешли на его сторону и деятельно поддерживали его: и в суде, и в народном собрании, и в любом частном деле. Так продолжается до сих пор: город разделен на две части. Одни пособляют Агиадам, сотрудничают с ахеянами, македонцами и римлянами, другие стоят за Эврипонтидов, ратуя за старые лакедемонские доблести, свободу Спарты и всех греков.
– Но Пирр… Он так и не стал царем?
– Нет. Он не может сесть на трон при живом отце. А Павсаний, законный царь Спарты, до сих пор находится на Крите, в изгнании.
– И ничего не удается сделать?
– Как раз сейчас мы на пороге успеха. И именно поэтому я прибыл сюда, в Афины. Но… я слышу колокол. Смена внешней стражи?
– Неужели так скоро?
– Да. Тебе пора идти.
– Я обязательно приду завтра. И дослушаю твою историю до конца.
– До свиданья, богиня!
– До завтра, мой герой!
Эльпиника нехотя высвободила кисть из его теплых пальцев.
– Полита!
– Иду, госпожа! – тут же раздался звонкий голос. Раздался резвый стук сандалий, и из коридора показалась растрепанная и розоволицая нимфоманка-рабыня. Следом шествовал помятый, но очень довольный «людоед» Миарм. Из внешнего коридора появился тощий Алкимах. Он с почтительным полупоклоном открыл перед Эльпиникой и ее служанкой дверь.
– Госпожа, ожидать ли нам тебя и завтра?
– Ожидай, ожидай, бестия!
– Пожалуйста, мы гостям завсегда рады!
Дочь архонта презрительно фыркнула.
– Не мне ты рад, холуй, а золотым, что сыплются в твою мошну!
– Правда твоя, госпожа! – ощерил гнилые зубы Алкимах.
Подарив ему испепеляющий взгляд, и еще один – нежный – послав Леонтиску, Эльпиника нырнула в темный зев коридора. Алкимах, продолжая лыбиться, повернулся к «людоеду».
– Видят боги, золотой нам пленничек достался, дружище Миарм! – проговорил он, подбрасывая на ладони солнечно-золотой кругляш статера.
– Этточно, клянусь собакой! – прогудел Миарм, блаженно почесывая мотню. – Но я в выигрыше, спорю! Ни на какие монеты не променяю перепих с Политой. Какая кошечка, р-р-р!
– Каждому – свое! – философски пожал плечами Алкимах. – Не знаю, чего ты в ней нашел? Я за этот статер могу перетыркать половину афинских шлюшек.
– Да, но Полита – не обычная подстилка! – горячо воскликнул Миарм. – Как она любит это дело, как подмахивает, как стонет! У нее волшебная дырка, которая сама тискает твой конец, как рукой. А ее губы – умелые, ласковые, неутомимые! Не-ет, Алкимах, моя доля лучше, не спорь! Правда, волосатик? Ты ведь тоже баб любишь, трахаль спартанский?
Леонтиск, сидевший на своем соломенном ложе, повернул голову в сторону стражника, невидяще посмотрел на него, но промолчал. Его голова была занята совершенно другими мыслями, невеселыми и болезненными.
Вот уже восьмые сутки, как он торчит в этом проклятом подземелье. Безусловно, ежедневные визиты Эльпиники скрашивали его пребывание здесь. В ее присутствии Леонтиск отвлекался рассказами, был способен шутить и скабрезничать, и мог почти не думать о печальных событиях прошедшей недели, и еще более печальных, которые должны были произойти. Но вечером, когда девушка уходила, тревога, чувство вины и тяжелые мысли обрушивались на юного афинянина с убийственной силой. Что же делать?
В отчаянии Леонтиск поднял глаза на стражей, продолжавших ленивую перепалку о достоинствах блестящих металлических кругляшков и активных в развратном ремесле девиц. Решившись, сын стратега встал на ноги и приблизился к решетке.
– Эй, доблестные воины, – начал он, постаравшись выбросить из голоса малейшие нотки сарказма, – послушайте. У меня к вам предложение. Деловое и очень прибыльное.
Стражники замолчали, молча повернулись к нему. Леонтиск не нашел в их глазах, как ни искал, ни малейшего проблеска интереса.
– К тому же очень простое, – добавил он с уже меньшим воодушевлением.
– И что же нам хочет предложить храбрый волосатый мальчик? – противным голосом проскрипел Алкимах. – Небось, подслушал наш разговор о деньгах и хочет предложить кучу монет за то, что мы его потихоньку выпустим, а?
Миарм, запрокинув голову, загоготал.
«Спокойно! Спокойно, дружок, – мысленно проговорил сам себе Леонтиск. – Гнев все только испортит».
– А что, я бы предложил, – спокойно сказал он, глядя прямо в водянистые глаза тощего. – И предложил бы много, много столь любимых тобой звонких статеров.
Тут он сделал небольшую паузу, но, видя, что стражники развивать тему не торопятся, продолжал:
– Но мне почему-то кажется, что, предложи я это, вы бы отказались.
– Верно кажется, клянусь собакой! – хохотнул Миарм. – Денежки – вещь хорошая, но целые, а не выпущенные наружу кишки тоже чего-то стоят. Не-ет, пусть лучше они тихонько лежат в моем пузе, урчат и производят дерьмо!
В восторге от собственного красноречия Миарм согнулся в новом приступе хохота.
– Вот и я так подумал, – продолжал Леонтиск, подождав, пока он просмеется. – Зная вашего начальничка, Клеомеда, трудно ожидать, что он спустит вам с рук что-нибудь в этом роде.
– Во-во. В самую точку, волосатик, в самую точку!
– Поэтому я не подбиваю вас на столь опасные деяния. Мое предложение куда более безобидно: принесите мне принадлежности для письма, я черкну письмецо, а вы его доставите, кому я скажу. Здесь, в Афинах. И заработаете… скажем, ваше жалование за полгода, а?
– Ха! Ну-у, за это Клеомед, конечно, кишки не выпустит. Только за яйца подвесит. На час – полтора, не больше! А потом еще в бассейн с муренами опустит, тоже ненадолго. Они даже и откусить ничего не успеют, так, может, мелочь какую. Ха-ха-ха! Не-ет, волосатый, твои предложения нам…
Тут Алкимах, все это время внимательно глядевший на Леонтиска, коротко, как бы невзначай шевельнулся на скамье. Леонтиск, однако, смог углядеть, что костлявый локоть тощего двинул Миарма в бок, оборвав того на полуслове.
