Полудержавный властелин (СИ) - Соболев Николай Алексеевич (книги без сокращений .txt, .fb2) 📗
— Так чьих будете? — подъехал он еще ближе, что называется, вперся в личную зону, заслонив конем солнце.
— Московские, — вздохнул я и принялся натягивать исподнее.
Сзади неслышно появился Волк, за ним понемногу собиралась в кучу свита, вылезали из воды и торопливо одевались рынды. Один из послужильцев, похоже, уже въехал, что шелковое белье вещь в наших краях редкая и все не так просто, как кажется. А вот его начальник все еще пер буром:
— Ты как следует сказывай, чьих будете? Кто послал, что делаете? Мне голове отчет давать!
Я надел портки, сапоги (а послужилец, зуб даю, отметил и хороший сафьян, и узоры по голенищам), влез в расшитую льняную рубаху и накинул перевязь с саблей.
— И встань, когда с береговым прикащиком говоришь!
Мда, кто же его такого в начальники определил? По родству, что ли? Остальные, вон, фишку уже просекли — отследили, как рында подал саблю в дорогих ножнах, с каменьями, да и вокруг уже сколько народу собралось, поди не заметь…
— Ты бы выражения выбирал, прикащик, — я шагнул поближе и придержал его коня за уздцы. — С людьми надо общаться вежливо, тем более, с незнакомыми. И не надо мне тут рыло корчить!
Последнюю фразу я сказал, уже поднимаясь в седло — коноводы подвели мне Скалу, а свита собралась целиком. Кто успел вздеть опашень персидского шелка, кто мурмолку с жемчужной запоной и прикащик, наконец, допер, что человек во главе такого десятка всяко не меньше положением, чем береговой голова, а то и сильно больше. Шапку Мономаха, что ли, с собой таскать, как доделают, чтоб сразу было видно ху из ху…
Басенок, наконец, задавил душивший его смех и гаркнул:
— Шапки долой! С великим князем говоришь!
Многословные и сбивчивые извинения берегового прикащика я отмел движением руки.
— Скачи к голове, доложи, что скоро буду. Стой, вот этого, — я указал на сообразительного послужильца, — с нами оставь, дорогу покажет.
Красный как рак сын боярский исчез практически мгновенно, ну и мы потихоньку тронулись следом, проводнику я показал на место рядом с собой.
Береговой поместный сторож, как следовало из названия должности, был помещиком. А учитывая, что его отец прозывался Ноздрей — то помещиком Ноздревым. Только по имени не Василием, как у Гоголя, а Затокой. Его-то я и расспросил про житье-бытье.
— Испоместили два года как, — поначалу настороженный, он понемногу отошел и отвечал охотно. — Восемь десятков четей, пахотной землицы половина, не добра, и не худа, так, в середке.
— Порядье заключил?
— А как же. Анфим с семьей, да Упадыш с семьей, с первого же года. Да только Анфим все одно осенью уйдет.
— Почему?
— Говорит, примучиваю сильно.
— Что, оброк высокий? Или барщины много?
— Какое там! Я частью сам пашу, с меньшим братом, тринадцать летов ему, еще не поверстан. А жалится… Я что в Серпухове на учении приказали, то и делать заставляю — каливку сеять да травы, зерно отбирать на сев, ил с перегноем на поля возить, ну и все прочее.
— Так урожай же больше?
— Малость больше, да только не по старине. Мы ведь как? — он искоса глянул на меня, опасаясь, не рассержусь ли, но, видимо, решил, что нет и продолжил. — Коли над нами не стоять, все как привычно сделаем, а не как указано.
Это точно.
— А над тобой кто стоит?
— А никто. Только земля-то твоя, княже, и твоим именем объявили, что кто наказ не сполнит, тому путь чист.
— Значит, тяжело в поместных?
— Тяжело. И не в службе дело, — поспешил он объяснить, увидев, что я нахмурился, — служба что, месяц в объездах так месяц дома. А вот надо и хозяйство обиходить, и воинскую справу, и коней, и за мужиками доглядеть, и чтоб они не разбежались…
Я когда в прежней жизни в первый раз в Америке оказался, еще по учебному обмену, так в патриархальном штате Айова, где все хорошо, видел дивный плакат о безопасности дорожного движения. На нем бодрый американский вьюнош рулил машиной, прижимая к себе девицу, а поверху шла надпись: если ты ведешь и обнимаешь одновременно, то хреново делаешь и то, и другое. Вот и всплыло в голове, здесь та же картина.
Затока тем временем помолчал, опять глянул искоса и просительно добавил:
— Вот если бы за жалованье и корм служить…
— Эка хватил, — рассмеялся я, — где ж я столько денег найду? Землицы-то у меня куда больше, чем серебришка.
— Или держать поместье на пару с братом, как подрастет — пусть хозяйство ведет, да оброки сполняет, а я — службу.
— Так мало вас, а Ока большая, всю прикрыть от набегов много людей надо.
— Ну тогда хотя бы выход мужикам запретить…
Та-ак, здрасьте-подвиньтесь, начинается! Трех лет не прошло!
— Что думаешь, коли крестьянин земле крепок будет, легче станет? — я даже придержал повод. — Не надейся. Разве что порядья заключать не придется, а все прочее останется. Да и рубеж, бог даст, на полдень сдвигать будем.
— Ну-у, я тогда лучше в городовые казаки подамся. Служба та же, а с землей не возиться.
— Может, так и сделаем, не решил еще…
Я подозвал Басенка, возившего казну, взял у него пару серебряных монеток и протянул помещику:
— Держи, за честность. Запомню я тебя, Затока Ноздрев, сыщу тебе службу.
— Благодарствую, княже, — поклонился до гривы поместный.
Вместо того, чтобы посмотреть, как там со строительством засек поперек шляхов южнее Оки, из Серпухова пришлось мчаться в Москву — меня огорошили известием, что Исидор, с окончания Собора застрявший в польских и литовских землях, уже в Вязьме. Так-то его ждали не раньше третьей недели нового года, а он уже тут!
Ладно, проверят засеки и без меня, тем более, я дал наказ, чего и как. А вот встретить архипастыря надо во всеоружии…
Москва ожидаемо гудела — еще бы, три года блудный митрополит шарахался в латинских землях, оставив собственную епархию на попечение вечного местоблюстителя Ионы. Мало этого, пускаемые с моей руки слухи, что Исидор продался латинянам, подкреплялись глухими свидетельствами епископа Авраамия, иеромонаха Симеона и сына боярского Илюхи Головни. Им было наказано грека не обличать, но если кто выскажет подозрение в отходе его от православия, не отрицать. Возводить очи горе, печалиться «Наказал нас Бог за грехи» — и все. И полгода таких недомолвок подействовали куда лучше прямых обвинений.
Исидор же не торопился, а подолгу останавливался в каждом городе, начиная с Кракова. Там он обаял королевское семейство — вдову Ягайлы Софью и их детей, избранного королем Польши Владислава и Казимира. Дипломат-то он отменный, вот и разрисовал, как процветут Польша и Литва при унии, как возлюбят Ягеллонов их православные подданные. Но вот за что ему надо сказать спасибо — не стал мирить «назначенного» Великим князем Литовским Казимира с действующим, с Михайлушкой Жигмонтовичем. Вернее, не самого Казимира (сколько ему лет, тринадцать, четырнадцать?) а ту партию, что провозгласила его князем. Вот тоже, гонор превыше всего — очевидный государственный интерес Польши срочно замириться с Литвой и восстанавливать позиции совместными усилиями, но нет. «Эй, литвин, ну-ка подь сюда! Дай-ка корону посмотреть… Ну-ка иди отсюда!» — вот примерно так. Ну и слава богу, чем больше там раздора, тем нам легче.
Затем Исидор объехал западные епархии — Перемышль, Львов, Галич, Белз, Холм, Брест, Волковыск, Троки и к середине лета добрался до Вильны, а оттуда двинулся на Смоленск и далее на Москву.
Въезд процессии из почти двухсот человек во главе с митрополитом это такое шоу, которое пропустить никак нельзя, и москвичи, как несколько лет назад на Шемяку, набежали всем городом.
Исидор не подвел — перед процессией несли латинский крест, что сразу же пресекло всенародную радость, народ, вопреки ожиданиям прибывшего, безмолвствовал. Более того, по мере приближения процессии замолкали и колокола церквей, стоило только звонарям разглядеть крест.
Да и широкополая шляпа красного цвета, с кистями добавляла градуса недружелюбности в общее молчание — моими трудами все уже знали, что такие носят латинские кардиналы. Да-да, кардиналы — Римский папа навесил Исидору почетное кардинальское звание и я использовал это в контрпропаганде по-полной. Тем более, что с ним приперлась куча примкнувших по дороге интересантов, не иначе, в надежде на теплые места в аппарате митрополита, на что я неустанно намекал клиру.
