Люди Истины - Могилевцев Дмитрий (лучшие книги .TXT) 📗
Завелись и кое-какие связи при дворе. Не друзья, – друг у него по-прежнему оставался один, Омар, – но союзники и должники, даже среди тюрок-военачальников. Многие следили за карьерой нового помощника визиря и видели, что султан благосклонен к другу своего звездочета, обладавшему диковинными талантами. Ходили слухи, что великий визирь скоро сделает его членом дивана, – совета, управлявшего делами государства. Хасан был на короткой ноге и с парой членов личного султанского совета, даргаха, и однажды удостоился султанской похвалы перед всем двором.
Он вкладывал деньги в торговлю. Припоминая уроки ар-Раззака, пользуясь знаниями, полученными из донесений, быстро богател, – но не спешил демонстрировать свое богатство. Нанимал посредников, пускал деньги в оборот. Познакомился даже с тем самым, обруганным ар-Раззаком, Мусой из Хоя, оказавшимся плюгавеньким, скверно пахнувшим старикашкой с живыми и пронзительными глазами. Наверняка единоверцы рассказали ему о способностях и перспективах Хасана, и потому он охотно согласился дать деньги на целый караван шелка.
Вскоре после этого пришло письмо от отца, что случалось редко, хотя Хасан раз в два-три месяца и посылал ему с оказией известия о себе. Старик был тяжел на подъем и до сих пор обижался на старшего сына, оставившего семейное дело в руках чужих по крови, нерадивых зятьев. Но теперь, упомянув мельком, что мать по-прежнему прихварывает, да и сам он уже не тот, хотя в седло еще садится, рассыпался в похвалах сыну. Да, уже и до Кума известия дошли, слухами земля полнится. Сын – гордость рода. Наконец древняя слава возродилась! А в конце отец написал, что зря все-таки Хасан оставил семейное дело на чужих людей. Нет в них радения, и не берегут добро. Вот, опять в долги залезли, мускатом и шафраном вздумали торговать, какая нелепость, видано ли, ни с того ни с сего в пряности деньги вкладывать, когда торговцы опытные и умелые не всегда могут концы с концами свести. Не мог ли бы Хасан найти с десяток тысяч? Не безвозвратно, конечно, но ведь он же не хочет, чтобы сестры его нищенствовали? Хасан плюнул в ярости и швырнул письмо в угол. Но деньги все-таки послал, хотя ради этого и пришлось пожертвовать будущим шелковым караваном.
Круговорот дел завертел Хасана с такой силой, что он перестал загадывать дальше чем на неделю вперед. Деньги, сделки, письма, люди двора, очередная смена налогов, придуманная Низамом, – все мешалось в причудливый вихрь, не отпускавший ни на минуту. Хасан даже удивлялся, как ему могло казаться, что бессмысленное убийство времени в скитаниях по пыльным и грязным дорогам могло что-то ему открыть. Скорее оглушить, убаюкать рассудок, отнять, – но не прибавить. Настоящая жизнь, настоящая мудрость и сила фонтаном били здесь, в самом ее средоточии, в сердце султаната, оживлявшем огромную страну, делающем ее страной, а не разрозненным скопищем поселков и воюющих друг с другом городов. И он, Хасан, ощущал самое потаенное биение этого сердца.
Но однажды в его ворота постучал запыленный странник. Хасан вздрогнул, когда слуга выговорил имя пришедшего, – будто откуда-то из истлевшего прошлого встал призрак и шагнул в мир живых.
Ибн Атташ выглядел все таким же плотным, округлым и крепким, только чуть прибавилось морщин вокруг глаз, а на правой щеке, чуть ниже скулы, появился короткий неровный шрам. Ибн Атташ с удовольствием осмотрел дом Хасана, выпил чаю, плотно поел, потом выпил чаю снова и заметил, сыто рыгнув: «Хорошая у тебя жизнь».
– Не жалуюсь, – сказал Хасан, стараясь скрыть раздражение.
– Многие твои братья позавидовали бы такой жизни.
– Моя жизнь, – для моих братьев, – ответил Хасан, чуть промедлив, вытягивая из дальних закромов памяти уложенное туда давным-давно.
– Не кажется ли тебе, что настало время подкрепить эти слова делами?
– Мои дела всегда шли впереди моих слов, – в этом мое отличие от тех, кто любит давать братьям в руки запечатанную смерть, а потом рассчитывать на их доверие.
– Брат Хасан, не обижайся на меня. И тем более на нашего раиса, – сказал ибн Атташ добродушно. – Он знал, что делал. Он тебе дал возможность самому написать рекомендацию на себя. Наш великий визирь ценит людей, способных быстро соображать в самых аховых переделках. А от Тутуша все и сразу попадает Низаму. За то визирь и сделал Тутуша главой доносчиков. У него нет своей души. Низам подобрал его на базаре в Раште, когда он рвал волосы и посыпал голову пылью, а мальчишки бросали в него навозом. Низам дал ему часть своей души, крохотный кусочек, пылинку рассудка, и почти весь свой страх. Тутуш – как палец на руке визиря. Он бы не посмел тебя тронуть, если бы визирь хоть на мгновение тобой заинтересовался. А раис сделал так, чтобы визирь заинтересовался.
– Пусть Музаффар и хотел мне блага, – возразил Хасан, – но я не верю в благо, рожденное обманом и предательством.
– Но наша жизнь только ими и заполнена, – парировал ибн Атташ. – Такийа. Ты еще помнишь, что это?
– Я не умею забывать. Я помню, что такийа – для чужих, а не для братьев. И я клянусь тебе, ибн Атташ, сам пожелавший называть меня братом, что для предателя, ради чего бы это предательство ни было совершено, у меня отныне и навсегда будут не слова, а железо. Запомни это, ибн Атташ. Те, кто испытывает названых братьев подлостью, сами подлее ночных воров.
– Брат Хасан, я не стану просить у тебя прощения за то, что считаю делом и смыслом всей жизни, – пробурчал ибн Атташ угрюмо. – Делал, что знаю, и буду делать.
– И потому нас до сих пор – горсть, мы прячемся и не доверяем друг другу, а все наши обманы утыкаются сами в себя, и мы мечемся, как крысы в колесе. Приучившись к жизни во лжи, мы отравили ею себя. А в мертвечине, брат мой, заводятся только черви.
– Я не стану препираться с тобой, брат. Я не за этим пришел. Я пришел спросить тебя: поможешь ты своим братьям или нет?
– Я согласился жить и умирать ради них, – ответил Хасан.
– Хорошо. Я узнал, что визирь учреждает все новые медресе в больших городах. И собирает улемов для них. Если среди них будут наши люди, нести Истину нам станет легче. Список этих людей вот, – ибн Атташ извлек из рукава скатанный лист. – Прочти его и сожги. Кроме того, настало время искать друзей при дворе. Я назову имена тех, кто уже посеял в свою душу зерно Истины. Они поддержат тебя. Но главная наша надежда – ты. Быть может, рано или поздно сам султан преклонит слух к твоим речам? Быть может, ты сам займешь место великого визиря? Говорят, ты уже ни в чем не уступаешь Низаму ал-Мулку.
Хасан вздрогнул.
– Брат мой, если в этот слух поверит и визирь, мой земной путь закончится очень скоро.
– Так пусть он и не услышит, – ибн Атташ ухмыльнулся, – пока не будет поздно, само собою. И еще: нам нужны деньги. Ты ведь уже перешел из разряда тратящих в разряд копящих, не правда ли?
Когда рыжебородый даи наконец переступил порог дома, первой мыслью Хасана было: а не послать ли слуг за ним следом? Вечер уже близок, а в темных переулках мало ли что случается. Потом устыдился глупости этой мысли. Наивно думать, что никто не знает о визите ибн Атташа, что никто не следит за домом. Но бешенство еще долго кипело в его душе. Этот человек уже дважды предавал его и смеет угрожать ему под крышей его собственного дома! Гнилосердый купчишка, вымогатель, брат Тутуша. Ему бы стать главой доносчиков, а не ищущих Истину!
Но, успокоившись, подумал: а с какой стати ибн Атташу доверять ему? Чем Хасан заслужил доверие? Только тем, что выдержал пару проверок, устроенных для сына богачей, ученого спесивца, привыкшего легко, походя брать то, до чего другие дотягивались лишь на цыпочках, скрипя зубами от натуги? Но другая половина рассудка, холодная и безжалостная, говорила: подлость не становится меньше от объяснения ее. Она остается холодной и тяжелой, как железо цепей, счет ее для всякого человека один – кровь. И, неожиданно даже для самого себя, Хасан поклялся себе: рыжебородый даи не проживет и дня дольше своей пользы людям Истины. И если никто другой не возьмется позаботиться об этом, за это возьмется лично он, Хасан.
