Морской волк. 3-я Трилогия (СИ) - Савин Владислав (читать хорошую книгу TXT) 📗
Черт, отвлекся на Лючию! Откуда у немки в руке появился пистолетик? Влад не видел, я ему линию перекрыл, Мазур на фюрера смотрел, раскрывши рот, а Рябой с автоматом, стрелять не мог, нас бы положил! Страшный удар в грудь, падаю на пол, натыкаюсь на опрокинутый стул. И тут Лючия в невероятном прыжке перелетает через здоровенный стол, припечатывая немку обеими ногами, обрушивается на нее — за секунду до того, как успевает подскочить Рябой.
Я поднимаюсь. Вроде особой боли не чувствую, куда это мне попало? В карман разгрузки, где магазины к автомату! И пистолетик смешной, подбираю, ну точно калибр 6.35, Аня Лазарева с похожим бегала — парабеллум бы насквозь прошиб, и стал бы я как минимум, трехсотым! Лючия на полу лупит немку, слышен лишь визг, хрип, и выкрики на итальянском. Рябой стоит над ними с автоматом — вроде, его помощь не нужна?
— Прекратить! — рявкаю — этого пакуем, Влад, отвечаешь! Мазур, дома накажу за раззявость, а пока собрать документы, какие найдешь! Рябой, что у вас?
— Порядок — отвечает тот, наконец отвлекшись от созерцания дерущихся женщин — в крайнем купе два эсэсмана были, один жмур, второму мы помогли. И еще одного в коридоре — а больше никого нет.
— Можно я пристрелю эту (непереводимое итальянское слово, означающее крайнее неуважаемую женщину), мой кабальеро? — спрашивает Лючия, поднявшись и наконец вспомнив про свои «беретты».
— Отставить! — я оглядываю избитую немку. А кто она вообще такая? Портрет Гитлера мне хотя бы по карикатурам знаком, а вот как Ева Браун выглядела? Если в той истории она со своим любимым Адольфом оставалась в Берлине до конца, то может быть, и здесь? Черта с два опознаешь — была вся физиономия в крови, так еще и Лючия хорошо коготками прошлась, как только глаза не выцапала? Берем тоже — пристрелить всегда успеем!
А фюрер так и не произнес не слова, когда ему Влад руки вязал, хрен развяжется! Подхожу, смотрю в упор. И говорю:
— Осназ Красной Армии. А тебя, урод, ждет дорога дальняя, на Лубянку, и петля в конце. Доигрался!
И бью в морду. Не по-настоящему — так бы я его убил — а как мальчишки дерутся, в нос, до крови, чтоб лишь больно, и унизительно. Фюрер дергается… и начинает что-то орать! С моим немецким, я ничего не могу понять, какой-то бессвязный набор слов! Он что, умом тронулся от такого? Так мы не виноватые — каким есть, товарищу Сталину его представим, а после пусть с ним в застенках кровавой гебни разберутся!
Тут Лючия тоже влепляет Гитлеру оплеуху. А ну прекратить самодеятельность!
— Мой кабальеро, ты же сам велел, «делай как я»?
Грохот откуда-то с головы состава. Бой продолжается? Так выстрелов не слышно! Штаб, что там у вас?
— Центр, я Штаб, порядок. Мост взорвали, вместе с бронепоездом!
После уже мне Кравченко рассказал, что головной бронепоезд, очевидно по радио услышав, «на нас напали, обстреливают», решил вернуться. И что он мог видеть с той стороны — особый состав потерпел крушение по ту сторону каньона, метров за пятьсот, но вроде боя там нет, не стреляют? На вызовы по радио ответа нет, стрелять в направлении поезда фюрера, боже упаси, и что произошло, толком непонятно! Нет, могли бы фрицы и десант высадить и по мосту пустить — но то ли решили, что так быстрее, то ли понадеялись, что это обычное крушение, диверсантам проще было бы мост взорвать? — но сунулись на мост, на скорости. А там полтонны тротила, под опорами — и Кравченко не зевал. Выживших быть не могло, когда все это с двадцати метров, в овраг, с разгона!
А стрельбу слева, с северо-востока, мы услышали чуть позже. Это концевой поезд охраны чуть отстал, и теперь его расстреливали самоходки. Как Роммель после будет это объяснять — не наши проблемы.
Из одного из соседних вагонов наши вытащили очень толстого фрица, «ну совсем как Геринг, может все же он?», в бессознательном состоянии, до машины его переть пришлось вшестером. Фриц был явно в немалых чинах, судя по мундиру, и в сопровождении адъютанта, пострадавшего относительно мало (оказал сопротивление, и был побит и помят). Больше в поезде живых не осталось — еще нескольких раненых, не показавшихся нам ценными, мы добили, а по неосмотренным вагонам отработали из «рысей», и хорошо же горело! Неиспользованные мины подорвали — восстанавливать путь, это тоже проблема фрицев. Хотя радиовзрывателей было жалко — но после такого, еще и снимать мины, поставленные на «неизвлекаемость»? Прочтите у Федорова, что это была за процедура!
Вызывало опасение, выпустят ли нас немцы? Нет, в обусловленной «точке выхода» нормально обменялись пароль-отзыв, после чего в сопровождении фельджандармов продолжили путь. В Тальхайме нас встречали все те же, сам Роммель, Рудински, и еще какой-то штатский. Нас вежливо попросили (не приказали) показать пленных. Осмотром остались довольны — причем Гитлер пришел в дикую ярость, и стал орать, предатели, продали русским меня, и отдали Германию азиатским ордам! Роммель же ответил что-то типа «я служу не вам лично, а Германии, и я решил, что так будет лучше для нее».
После было — путь до аэродрома, погрузка, взлет. В самолете я вырубился, и проснулся уже, когда мы садились. Помню толпу НКВДшников, которым мы сдали наших пленных. И встречавших нас Большакова с московским куратором, чью фамилию я так и не мог вспомнить. А потом было самое муторное — написание подробного отчета.
Толстяк действительно оказался Герингом. Вот любопытно, это байка или правда, что он был знаком со шведкой Астрид Линдгрен, и она приписала своему Карлсону «некоторые черты от одного пилота прошлой Великой Войны», и его же характерные фразочки вроде «я в меру упитанный мужчина в самом расцвете лет», и «пустяк, дело житейское» — читал я когда-то о том в инете? Немка, которая меня чуть не убила, оказалась все же не Евой Браун, а секретаршей, Гертрудой Хумпс. А вот тот, кого мы приняли за адъютанта Геринга, оказался адъютантом же, но самого Гитлера, Николаусом фон Беловым (который в нашем времени о том мемуары написал, вот интересно, что он сейчас напишет, и напишет ли вообще?).
Ну а я получил вторую Звезду — надо полагать, по совокупности, и за Папу, и за Гитлера (первая была за уран от «Манхеттена»). И отдельно еще, обещанную награду от Ватикана, вместе с Лючией — но это уже другая история.
Тальхайм
Это было очень странное совещание. Помимо фельдмаршала Роммеля, за столом были четверо в штатском. Разговора не было, висело молчаливое напряжение, пили чай. Наконец вошел адъютант.
— Принято радиосообщение — доложил он — «посылка пришла».
— Самолеты благополучно приземлились — сказал один из штатских, когда адъютант вышел — ну что, теперь можно перейти к обсуждению. Герр фельдмаршал, представьте меня вашим гостям!
— «Господин Иванов» — ответил Роммель — простите, иного вашего имени и звания не знаю. Но я полагаю, что сейчас это не столь важно?
Русский кивнул.
— То, что случилось, это всего лишь начало. Скажите, господа, а что теперь намерены делать вы?
— Я полагал, что все уже решено! — ответил Роммель — поскольку главой нашего объединенного заговора, по заверениям герр Рудински, присутствующего здесь, является герр Зейс-Инкварт. То нам надлежит, обеспечив вооруженной силой должный орднунг на территории Бадена и Вюртемберга, ждать дальнейших политических решений, первым из которых будет заключение мира. Не так ли, господа?
Двое штатских кивнули. Рудински усмехнулся, первым поняв, куда клонит «господин Иванов».
— Тому есть три возражения — заявил русский — во-первых, как вы представляете, управление Вюртембергом из Амстердама, притом, что между нами территория, занятая враждебными нам силами? Во-вторых, СССР имеет перед союзниками обязательства, не заключать сепаратного мира, так что признать ваше «правительство» законным не сможет. В-третьих, герр Зейс-Инкварт слишком одиозен и запятнал себя, а потому никак не может занять любой пост в правительстве будущей ГДР. Нет, мы выполним свои обязательства, и гарантируем ему жизнь — но категорически не можем принять его главой «сражающейся Германии».
