Морской волк. 3-я Трилогия (СИ) - Савин Владислав (читать хорошую книгу TXT) 📗
У нас, кроме уже названной мной «тройки» достало еще пятерых, причем три машины сгорели. Одна, как заверил Тимофеич, через час будет на ходу. И опять же, «святое благословение», ни один экипаж полностью не погиб! Но — девятнадцать убитых, и тридцать раненых, это считая с теми, кто у мотострелков! За считанные недели, а то и дни, до Победы!
— Это и есть русский фанатизм — спросил пленный немец-врач, когда я появился в «обозе», четыре сотни метров позади нашей главной «линии обороны» — или фатализм? Или вас бы расстреляло бы ваше НКВД, если бы вы отступили?
— Да пошел ты… — отвечаю — жить, конечно, хочется, только чтобы вы все при этом сдохли, фашисты проклятые. После того, что вы у нас творили — тесно нам с вами на земле. Азаров, переведи!
Немец стал что-то торопливо говорить. Наш разведчик слушал, и усмехнулся.
— Спрашивает, вот у него трое детей в Магдебурге, так неужели их тоже расстреляют? И просит забрать их в «detdom» и воспитать как русских, пусть никогда не узнают про свою родину и родителей, но останутся жить! Он что, издевается над нами?
— Нет — отвечаю — культура европейская такова. Если тебя победили, то сиди и не рыпайся. Знаешь, что в Германии партизан отродясь не бывало, даже когда их Наполеон топтал — это только наши, русские, могли, взять топоры и вилы, и в леса. Переведи — пусть не трясется. Товарищ Сталин сказал, народ немецкий останется, это фашистов мы уничтожим — тех, кто считает себя избранной нацией. А если он и его дети так не думают — то пусть живут, нам не жалко!
Гремело на юге — где наши от Зеелова шли прямо на Берлин. Гремело на севере, где немцев выбивали с их последнего плацдарма на правом берегу, у Цедена. И шли над нами на запад краснозвездные эскадрильи, а немецкую авиацию в этот день я видел лишь однажды — два «фоккера» прошли в стороне, преследуемые «яками». К шестнадцати часам наконец с юга подошли правофланговые части соседней, Сорок Седьмой армии, теперь в наших руках была и железка, и северная дорога, фронт был от Нойлевина до деревни (или городка, у фрицев это различить трудно) Нойтребин, дальше по восточному берегу озера Китцер-Зее, и по автостраде Врицен-Зеелов. Наконец отправили в тыл раненых — и наших, и фрицев. И продолжили выполнение боевой задачи.
Теперь предстояло штурмовать Врицен. Этот городок стоял в шести километрах на запад от Нойлевина, перекресток дорог, здесь сходились две железки, автострада, и северная грунтовка. И речка, прикрывающая с востока, и полоса леса позади. А в тридцати километрах к юго-западу от Врицена — Берлин!
Из протокола допроса
— Фамилия, звание, должность, часть?
— Рядовой Филип, господин офицер! Простите, не разбираюсь в ваших званиях и погонах. Я не эсэсовец, и даже не немец, я француз! Это только мундир со знаками СС, но это гнусная провокация! Я совершенно не хотел попасть на эту войну, но меня заставили!
— Вы не ответили на вопрос, к какой части принадлежите.
— 599-й штрафной пулеметный батальон, господин… Мне предлагали идти в армию Еврорейха, воевать в Африке, еще прошлым летом, но я сказал, что война не для меня! И вот, мобилизовали принудительно!
— Если это случилось только сейчас, то следовательно, вы работали на Рейх?
— Господин офицер, я был всего лишь актером в «Пти Паради», маленьком парижском театре! Веселил публику, даже в эти тяжелое для Франции время! А не был мобилизован потому что… Мой отец, коммерсант, был близок с кем-то из оккупационной администрации, он хлопотал, чтобы меня не трогали.
— Ваш отец работал на германскую армию?
— Господин офицер, но в бедной, несчастной Франции сейчас без этого нельзя! Кто не работает на войну, тот подлежит мобилизации. А жить более-менее богато может лишь тот, кто наиболее полезен немцам. Но я был дружен с теми, кто без сомнения, входил в Сопротивление!
— И чем занимались в Сопротивлении лично вы?
— О, господин офицер, быть настоящими бойцами Сопротивления могли лишь истинные герои! Храбрые как львы, в совершенстве владеющие оружием, обученные всяким тайным штучкам, как в кинобоевиках. Ну а я был всего лишь маленьким человеком, ничему из этого не обученным. Но я сочувствовал вашей армии и солдатам генерала де Голля, и с нетерпением ждал, когда освобождение придет! А мои друзья говорили про немцев такое… наверняка они или сами были связаны с Сопротивлением, или знали таких людей. А я молчал, никого не выдал, хотя нам было строжайше велено, обо всем доносить в гестапо! Я не сказал ничего, даже когда меня арестовали и били на допросе!
— За что вас арестовали?
— Не знаю! Скорее всего, потому что на одном из спектаклей я позволил себе… Я там играл черта, так прилепил ему усики и скорчил рожу, как Гитлер на трибуне, я видел в кино. Наверное, кто-то донес — на следующее утро за мной пришли. Меня держали в невыносимых условиях, жестоко избивали! Затем погрузили в вагоны, это было ужасно, как скотину! — и выгрузили уже здесь. Нам сказали, что Рейх предоставил нам последний шанс доказать свою лояльность! Но я слышал разговор двух немецких офицеров — о том, что будто бы Гитлер потребовал еще солдат на Восточный фронт, и Кох, ставший во Франции главным, когда Достлера отозвали, отправил арестантов, «потому что они уже пойманы и собраны вместе», и что «если наловить любых других, нет никакой гарантии их большей лояльности».
— Однако же вы оказались в рядах добровольческого батальона СС. Приносили особую присягу?
— Нет! Меня никто не спрашивал! Нас привезли, выдали эти мундиры, оружия не давали — затем объявили, что мы все мобилизованы в войска СС! И что любой из нас будет немедленно расстрелян за малейшее неповиновение, за нахождение без дозволения вне расположения части, за отступление с позиции без приказа, за попытку сдачи в плен! Хотя там впереди русский фронт, а все знают, что эсэсовцев русские в плен не берут. Но нас все равно держали как под арестом.
— Вас лишали свободы?
— Фактически да! Огороженная территория, и вооруженные часовые вокруг. Рота — два взвода по пятьдесят человек. Про остальные роты батальона не знаю, они наверное, были на участках рядом. Каждый взвод — смена, нас дважды в сутки отводили в первую траншею, и приковывали к пулеметам, ключи были только у немецких унтер-офицеров! И — двенадцать часов дежурства, в дзоте, или даже открытом окопе, негде было укрыться! Почти без еды и воды — только фляжка, и горсть сухарей. И у нас не было никакого оружия, только пулеметы, тяжелые, станковые, их не поднять и не развернуть.
— МГ-42 на станке?
— Нет, наши Гочкисы, или «модель 08» на салазках. Нам было сказано, если русские пойдут в атаку — то стрелять, это будет единственный способ спасти свою жизнь!
— Однако вы сдались, не выстрелив ни разу?
— Господин офицер, я разумный человек! Когда начался ваш обстрел, я упал на дно траншеи, и молил Бога, чтобы он сохранил мне жизнь. А затем я увидел русских солдат, бегущих прямо на меня, их было очень много! И я подумал, что если я буду стрелять, то все равно не отобьюсь, зато гарантированно живым не останусь — а если подниму руки, есть шанс! Первый русский, что добежал до меня, едва не воткнул мне штык в грудь — но заметил, что я прикован, удивился, и не стал меня убивать. Уже после, другой ваш солдат ударил меня по лицу, крича «эсэс», но это пустяк. Затем русский сержант вынул из моего пулемета ленту и затвор, приказал мне повязать на шею мою же портянку, вместо белого флага, и как я понял, велел сидеть и ждать, когда за мной придут. И русские пошли дальше — вернулись где-то через час, уже другие, взвалили на меня мой же пулемет, так и не отцепляя, и погнали в свой тыл.
— То есть вы шли вместе с пулеметом, к которому были прикованы? И как далеко?
— Наверное, километра четыре. Там с меня наконец сняли цепь. И еще заставили тащить «гочкис» на склад.
