Россия за облаком - Логинов Святослав Владимирович (читать книги .txt) 📗
Физиономия говорившего была совершенно не исламская: светлые волосы, россыпь веснушек на покрасневшей, не принимающей загара коже, пуговица носа с лупящейся кожей. Такому летом даже в родной Твери жарко, не то что здесь, в самом что ни на есть пекле. Но серые глаза из-под добела выгоревших бровей смотрели так, что всякий понимал: этот не пощадит. Исконному мусульманину незачем доказывать свою верность Аллаху, так что он может просто быть человеком, хорошим или плохим. А неофит – всегда фанатик, в какую бы веру из какой этот иуда ни переметнулся.
Никита слыхал о таких: бывших русских солдатах, попавших в плен и купивших жизнь ценой предательства, так что он ни минуты не обманывался ласковым тоном говорившего. Профессиональный мясник, прежде чем заколоть телёнка, тоже говорит с ним ласково и гладит по холке.
– Жить хочешь? – спросил калтаман.
Никита чуть заметно пожал плечами.
– О, мля, ты гляди, – воскликнул калтаман, – жить хочет, но стесняется!
Двое боевиков засмеялись, очевидно, они некогда принадлежали к исторической общности советских людей и по-русски понимали.
Никита ждал, не торопя событий. Получить пулю никогда не поздно, а пока бандиты разговаривают, они не стреляют. Протянешь время, а там может и помощь подойти. Фугас под «Уралом» долбанул – будь здоров, не исключено, что на блокпосту услышали взрыв, и их уже ищут.
– А ты не стесняйся, – произнёс командир. – Ты мне по-хорошему скажи: «Жить хочется, Рашид-бек, ажно мочи нет, все кишочки со страху слиплись». Тогда я тебя, может быть, и пожалею.
«Жалел волк кобылу», – подумал Никита, а вслух сказал:
– Какой ты бек? От тебя Рязанью за полверсты несёт.
– Между прочим, – резко подался вперёд самопальный Рашид-бек, – Рязань – исконные исламские земли. Касимовские татары живут там уже тысячу лет.
– Что-то ты на татарина не похож.
– Главное – быть мусульманином, воином Аллаха. А национальность перед лицом Аллаха вовсе ничего не значит. Так, труха. Признаешь Аллаха – будешь жить.
– А моего напарника вы, значит, отпустили? Он-то как раз татарин и природный мусульманин.
– Он предатель! – выкрикнул главарь. – Мы говорили с ним прежде, чем с тобой. Он отказался воевать за правое дело и, значит, предал Аллаха и будет казнён.
– Может быть, он просто остался верен родине и присяге?
– Аллах выше родины и присяги. В общем, так, кончай трындеть и решай: или ты принимаешь ислам и воюешь на нашей стороне, или отправляешься в расход вместе со своим напарником. На размышления тебе три минуты. Время пошло.
Рашид-бек снял с пояса флягу, налил немного в колпачок, скривившись, выпил, занюхал рукавом. О том, что это мерзость перед Аллахом, он, видимо, не знал, искренне полагая, что водку пить правоверным можно.
– У мусульман нет крещения, – сказал Никита, – а молитвы вызубрить и намазу обучиться за три минуты невозможно. Как тут прикажете принять ислам?
– Сердцем, мой дорогой, сердцем! Верность докажешь в деле, а обрезание сделаешь потом, когда закончится война. Первое испытание будет прямо сейчас. Ты пойдёшь и приведёшь в исполнение приговор предателю. Собственноручно расстреляешь его. А мы, – калтаман с усмешкой протянул руку за спину и вытащил любительскую цифровую камеру, – заснимем, как ты это будешь делать. Просто так, на всякий случай.
Чего-то подобного Никита ожидал с самого начала, так что предложение его ничуть не удивило.
– Выпить дай, – хрипло сказал он.
– Это – всегда пожалуйста! – согласился рязанский бек и кинул флягу Никите. – Пей хоть всё.
Тёплая водка была чудовищно противной, но Никита не отрывался от фляги, пока она не опустела. Никогда ещё ему не приходилось пить такую мерзость, портвешок, который силком вливали в него старшеклассники, был по крайней мере сладким, а синтетический пряный вкус немного заглушал спиртовую вонь.
Никита аккуратно завинтил флягу, положил её на пол, медленно встал.
– Гараев, значит, меня расстреливать отказался. И ты думаешь, что я после этого пойду его убивать? Не знаю, какой ты мусульманин, но человечишка ты дрянной.
– Ха-ра-шо!.. – протянул калтаман. – Ты свой выбор сделал. А за моё угощение ты ещё заплатишь. Педер сухтэ! Думаешь, пьяному тебе легче помирать будет? Нетушки! Ты меня о пуле умолять станешь, сапоги будешь целовать. Я тебе сначала отстрелю всё, что можно мужику отстрелить, а потом придумаю что-нибудь ещё…
– Давай, думай, пока башку не оторвало. На родину ты себе путь закрыл, нет у тебя родины, из Чечни еле ноги унёс, а тут тебе, скорей всего, и подыхать. Я-то умру человеком, а ты – собакой издохнешь.
– Пой, ласточка, пой! Думаешь вывести меня из себя, чтобы я тебя сразу пристрелил? Не выйдет… Пошли, сука, или я тебя прямо здесь терзать буду!
Никита повернулся к выходу.
– Меня, тебя, себя… по-русски научись говорить, мусульманин!
Никита вышел из развалины. Пятеро боевиков с автоматами на изготовку шли сзади. Солнце уже начинало клониться к закату, а ведь, кажется, так недавно они выехали с блокпоста. Где остальная часть банды, где калтаманы держат Саню Гараева, Никита не понял, да и не до того сейчас было. Он чувствовал, как сгущается вокруг пьяный туман безвременья. Заклятие, наложенное Гориславом Борисовичем, начинало действовать, этот мир уже не держал его.
Сейчас или никогда…
– На колени, собака! – заорал Рашид-бек.
И тогда Никита рванулся бежать.
Самое бессмысленное занятие – убегать, когда пять автоматных стволов смотрят тебе в спину. Первая же очередь перебьёт ноги, а дальше… об этом лучше не думать.
Вот только когда стреляешь по движущейся цели, нужно давать упреждение, а как это сделать, если человек бежит во времени? Пять автоматов промахнулись на пять секунд, а потом стрелять уже просто не имело смысла.
Не так представляла себе Александра семейную жизнь. У отца с матерью всё было понятно: как работают и откуда в семье достаток. А где работал Серёжа, Шура так и не узнала. Куда-то он ходил, с кем-то встречался, порой уезжал на несколько дней, но чаще спал до полудня, а потом уходил и возвращался затемно. Денег в дом не приносил вовсе, только одежду себе покупал, да, возвращаясь ночью, говорил, что сыт.
Вечерами, положим, Сергей вместе со всем ансамблем играет в ночном клубе «Паук», потому и сытым домой приходит. Ночной клуб – место, конечно, грешное, а что делать, если больше работать негде?
В остальном семейный бюджет держался на Шурке. Она устроилась бухгалтером в РОНО и ещё подрабатывала в двух разных ЖСК. А запутанные финансовые дела местной церкви разгребала за так просто, как сказали бы прежде – «на общественных началах». Ну а то, что дом на ней, уборка да готовка – это уже святое, Серёжа сам и картошки сварить не умел.
По субботам ходили в храм, и эти походы примиряли Шуру с семейной жизнью, которая складывалась не совсем так, как мечталось. Вином от Серёжи попахивало даже в среды и пятницы, и близости он требовал во всякую ночь, независимо от поста.
– Господь простит, – объявлял он так безапелляционно, что можно было подумать, будто господь лично посылал ему ангела с известием о прощении.
И киот устроить как следует Серёжа не позволил. Квартирка-то однокомнатная, где спать, там и молиться, а занавесочки перед образами Серёжа сорвал, обозвав Александру дурой и деревней.
– Смотрят они, – прошептала Шурёна. – Стыдно вот так-то, под взглядами.
– Занавеска от божьего взгляда не спрячет, господь сквозь любые покровы видит. Не прятаться от бога нужно, а молиться и в грехах каяться.
Легко о покаянии говорить, да нелегко каяться. Покаяние – это не просто сокрушение о грехах, но и твёрдое обещание, что впредь скверное дело не повторится. А какое – не повторится, если завтра Серёжа опять придёт после концерта выпимши и немедленно потребует любви? А ты – жена, значит, пост на дворе или мясоед, а велит муж – и ложись с ним в постель под самыми взорами святых угодников.
