Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума - Лазарчук Андрей Геннадьевич (полная версия книги TXT) 📗
А проходивший через Сабуровку странник уверенно заявил, что господа собрались в Беловодье.
Сам Кронид Платонович весной выходил в поле пахать, обряженный в одну длиннополую рубаху. Солнце играло на его лысине, обрамленной серебряным венчиком волос, зычный голос, выводивший какие-то незнакомые молитвы, разносился далеко вокруг.
Илья Кронидович находился поблизости и пытался передать молодежи свое особое понимание земли; он же ведал закупкой и сортировкой семян для будущих урожаев. Илья уже дважды стал отцом, а шурин его, Ицик Мордмиллович, занимаясь в далеком Петербурге биржевой игрой, обеспечивал финансовое могущество предприятия. О даре предвидения у Ицика в деловых кругах рассказывали легенды.
Платон Кронидович выписывал из-за границы самые дорогие научные приборы; во флигеле, занятом им под штудии, то и дело что-то ревело и взрывалось, сверкали молнии. А однажды над Сабуровкой поднялся, совсем как на ярмарке, воздушный шар, на котором намалеван был огромный глаз, и ученый муж пущал свои молнии прямо из корзины.
Молодежь, кроме того, по утрам занималась обязательной атлетической гимнастикой по учебнику профессора Брюхнера, а также метанием диска, бросанием копья и прочими старинными ристальными играми.
По зимам эта бурная деятельность не замирала, но попросту в особо лютые морозы перемещалась под крышу.
Фома Витольдович и Эшигедэй (про которого в Сабуровке говорили, что он и есть тот самый Белый Арап) целый год провели в экспедиции где-то на севере, у лопарей и самоедов. Вообще таинственные и долгие отлучки были среди обитателей Сосенок не редкостью — и, странное дело, мог человек пропасть на месяц, хотя никто не видел его покидающим имение. После своего путешествия Фома Витольдович сделал в Историческом обществе доклад и был оглушительно освистан.
От женщин, вопреки обыкновению, узнать было ничего нельзя — помалкивали и благородные дамы, и дворня. Даже известная своей языкастостью кухарка Татьяна. У нее только появилась странная привычка называть сабуровских своих ухажеров пигмеями. Мстительные ухажеры тут же связали ее имя со старым барином…
Один отец Георгий не принимал участие во всем этом. Сабуровский батюшка как-то враз постарел, осунулся и улыбался только детям — да и то лишь когда замечал их. Иногда он приходил к Крониду Платоновичу, и они подолгу спорили — после чего священник казался еще более подавленным. Попадья под большим секретом рассказала товаркам, что однажды ночью батюшка внезапно воскликнул: «Да какое же я право имею благовествовать до Христа?» — после чего поднялся и молился до рассвета…
ЭПИЛОГ
Прошло больше месяца. Крис постарел и ссутулился. Он перестал бриться, и щетина перла седая. Хасановна пыталась его воспитывать, но у нее ничего не получилось.
Он знал, что лучше бы пить — но пить не мог и даже почти не курил, целыми днями бродя по бульварам. У него появилось новое любимое местечко: на Страстном. Там можно было сидеть подолгу на белом пластмассовом стуле, за белым пластмассовым, уже надломанным с краю столом, понемножку пить пиво, заедать чипсами — и даже не глазеть по сторонам.
Люди медленно и легковесно пролетали мимо, совершенно ненужные и пустые.
Впервые в жизни он перестал их чувствовать. Это было как внезапная глухота. Поначалу — даже не страшно…
Он сидел там, когда зазвонил телефон. Лень было лезть в карман — лень и противно.
— Дядя, — сказала девочка, доедающая сосиску, — у тебя тамагочи обкакался.
Но это была Хасановна.
— Приходите, — сказала она, и голос был испуганный и обрадованный одновременно.
— Что такое?
— Гости.
— Клиенты? Я не принимаю. Гоните в шею.
— Гости. Настоящие…
Крис оставил недопитое пиво, подмигнул девочке и пошел вниз по бульвару.
За месяц квартира опустела: Альберт снял под офис «Аргуса» один из кабинетов своего бывшего НИИ, перевез туда технику; в том же направлении укатились Рифат и Нинка-Впотьмах; из старой команды лишь Паша Бурчало, переименованный за полное отсутствие растительности в Ёжика, заходил, пил чай с Хасановной и мечтал попасть к Крису в обучение. Но и он понимал, что если это и произойдет, то не скоро.
Дверь вновь не запиралась…
Слышались голоса.
На кухне сидели трое, уже вполне навеселе: Панкратов — в джинсах и не слишком свежей белой майке с плейбоевским кроликом на груди, и Марков с Терешковым — оба в безрукавых тельняшках, Терешков дочерна загорелый, плечи пятнистые, Марков не по-летнему бледный. Оба казались значительно, на многие годы старше, чем месяц назад… впрочем, Крис ни в чем не был решительно уверен. На столе возвышалась двухлитровая бутыль «Чивас Ригал» — культового виски чикагских мафиози.
Панкратов остался сидеть, а эти двое вдруг полезли обниматься, чего Крис вообще-то не любил, но тут вдруг — подкатило к горлу.
Они не видели его очень давно, очень давно… Сколько лет? Это смотря как считать. Туда-сюда-обратно…
— Да, — сказал Крис, когда объятия поутихли, а бутыль только наклонила горло к граненым стаканам, набитым льдом. — Пока не увлеклись…
Он сходил в бывшую приемную и выудил из ящика стола брошюрки, уже весьма помятые и захватанные. «Пролетарская машина времени…»
— Автограф, пожалуйста. Сами-то видели?
Марков и Терешков переглянулись.
— Ты первый.
— Нет, ты.
— Ты старше.
— Зато ты был начальник.
— Ну, ладно…
Они расписались: Марков изысканно, Терешков криво.
— А полный комплект хотите? — хитро спросил Марков.
— Ксерокопию, правда, — Терешков подпортил эффект. — В «дурке» был, его потом Ткач домой забрал… Но можно попросить.
— А чем все кончается? — спросил Крис.
— Наши победили, — засмеялся Марков, — как же иначе… Ну что, за встречу?
— Может быть, Дору Хасановну дождемся? — предложил Панкратов. — А то отправили женщину за закуской, а сами…
— Да мы ей отдельно нальем…
— Все равно нехорошо.
Возникла неловкость.
— Милиционер народился, — сказал Марков.
— Да… — Крис покивал. — Взамен убывших… Про наших что-нибудь слышно? Про Ираиду, про Ивана? Нашлись они?..
— Ну, Кристофор Мартович! — Панкратов раскинул руки. — В десятках томов сие описано, а вы вопросы задаете…
— И все же? Хочу прямой ответ, не в метафорах.
— Нашлись, конечно. Без осложнений, разумеется, не обошлось…
— Но вернуться не смогли? Или… не захотели?
Панкратов уставился на свой стакан.
— Мне — отсюда — трудно судить об этом, — сказал он наконец. — Там… захватывает. И очень трудно потом захотеть… или смочь. Понимаете?
— Наверное, — сказал Крис. — А почему вы все еще здесь?
— Вы еще спросите, не еврей ли я, — сказал Панкратов. — Убирайся в свой Израиль… Нет?
Крис неохотно засмеялся:
— Почти да. Какого черта, Панкратов? Вы ведь, в сущности, разорили Россию… а я тут с вами пью. И почему-то без отвращения. Кстати, плесните-ка… Чем вы это объясните?
— Я? Разорил? Сильно сказано… Хотя …Надо будет посчитать. Но, конечно, отщипнули порядочно. Спорить не буду. Да только и без нас… — Он вдруг задумался. — Черт его знает, что стало бы без нас. Не столько в том наша вина, что хапали себе, сколько в том, что других хапать учили.
— Чтобы спрятать мертвый лист, он сажает мертвый лес? — спросил Крис.
Панкратов продолжительным взглядом посмотрел на него, потом несколько раз кивнул — уже думая, похоже, о другом.
— Вот и Хасановна! — вдруг обрадовался Марков.
Он вскочил и побежал помогать.
— Если честно, то мне это так надоело… — сказал Панкратов. — Достали они меня, паразиты, как сорок тысяч братьев достать не могут… Ладно, когда жратву им туда, коньяк и лопаты посылаешь, а когда еще и танки… нет. Не желаю участвовать. Асы, ваны, пандавы, кауравы, титаны… надоели. И все.
— А чем там все кончилось у Сережи с Эши… с этим …с Эдом?
— Ничем хорошим, как вы понимаете. Не хочу об этом. Сережа… я чувствую, что виноват перед ним. Не нашел сразу, не узнал… моя вина. А потом, когда узнал, где он и кто он… надо было более настойчиво пробиваться к его памяти, к той, забытой личности. То есть я старался, но вижу, что недостаточно. Испугался, что у него начнется раздвоение. Он и без того… — Панкратов пошевелил пальцами у виска. — С проблемами. Вот я и решил тогда: буду поддерживать исподтишка… Он ведь и Эшигедэя не узнал, когда тот к нему пришел.
