Битвы за корону. Прекрасная полячка - Елманов Валерий Иванович (книги онлайн полностью бесплатно txt) 📗
– И правильно, – засуетился он. – Непременно спроси. А коли хотишь, – он перешел на заговорщический шепот, – я расстараюсь головой его тебе выдать, и учиняй с ним что твоей душеньке угодно. Одна просьбишка – над бездыханным телом глума не творить. Ну да ты ж у нас, чай, не латин поганый, православной веры, таковским заниматься не станешь. Верно?
– Верно, не стану, – согласился я. – Но, признаться, что-то не особо хочется за тебя перед Дмитрием заступаться. А злато-серебро, кое ты мне предлагаешь… Неужто ты думаешь, будто потомки шкоцких королей ради тысячи рублей, да хоть бы и двух-трех, станут ложью свои уста марать?
– Отчего ж ложью? – И Шуйский, демонстрируя свое возмущение, привстал с лавочки, но я бесцеремонно осадил его парой фраз, из которых он понял, насколько хорошо я осведомлен об их заговоре.
Шуйский ответил не сразу. Выгадывая время, он вновь принялся вытирать пот, но на сей раз без обмана – лицо боярина и впрямь покрылось обильной испариной. Поначалу я не торопил его, но спустя минуту не выдержал.
– Будешь так усердствовать, скоро всю голову до дыр протрешь, – выдал я насмешливый комментарий.
Шуйский в ответ поморщился, тяжело вдохнул и пошел ва-банк, но начал с угроз:
– А к чему тогда противишься, коли сам о нашей сказке ведаешь? Должон понимать – жизни ему, тебе и твоим людишкам ровно до того часа, когда стрельцы сюда подойдут.
– И я их жду с нетерпением, – отозвался я. – Только ошибся ты, боярин. Придут они, чтоб вас вязать.
– Э нет, – не согласился Шуйский.
Я иронично хмыкнул, и он заторопился с пояснениями:
– Я к тому, что ныне к ним князь Голицын поехал уговариваться, а Василий Васильевич – баюн известный, живо подскажет, на какую сторону вставать. Стало быть, либо они за нас встанут, либо в стороне останутся, а нам и того довольно.
– И снова у тебя промашка, боярин, – возразил я. – Он к ним теперь поехал, а я со стрелецкими головами давно потолковал… о том да о сем.
Шуйский недоверчиво уставился на меня. Пришлось подтвердить:
– Да-да, имелось у меня время, не сомневайся. Я ж предусмотрительный, загодя стараюсь просчитать.
– А чего ж ты тогда тут сидишь, коль такой предусмотрительный? – криво усмехнувшись, поддел боярин.
Я развел руками:
– И на старуху бывает проруха. Никак не ожидал, что вас столь много соберется. Полагал, сотни две-три, не больше, а ты аж тысячу насобирал.
– Полторы, – буркнул он. – А скоро еще тыща добавится. Мы уже послали за ними… Потому все едино – возьмем вас. А про байки… Ты Василия Васильевича худо знаешь. Он их сколь хошь наплетет, да всяких разных, токмо слухать поспевай.
– Стрелецкие головы – не дураки, – парировал я. – Лучше скажи, откуда столь много народу взял, чем соблазнил?
– Ты нам и подсобил, – криво усмехнулся он. – Ты да Димитрий. Эва, чего Освященный Земский собор по твоей подсказке выдумал. Чтоб мы за каждого холопа подати платили. Да мало того, и за закладчиков раскошеливались. Это ж сущее разорение. А царь на то согласие дал.
Я молча кивнул, переваривая новость и досадуя на себя – мог бы и сам догадаться, дело-то нехитрое. Сработал Дмитрий-«ледокол». Одна беда – слишком много льда оказалось на его пути, потому и увяз.
– Так как насчет?.. – И Шуйский, не договорив, вопросительно уставился на меня.
– А никак, – заупрямился я. – Сдается, ты так ничего и не понял из моих слов. Тогда поясняю: это не мне надо думать о спасении своей жизни, а тебе. Поздновато, конечно, но, пока стрельцы не подошли, время есть.
– А на что тебе самому этот ляшский свистун сдался? – горько спросил он меня. – Али мыслишь, мне неведомо, сколь меж вами неладов приключалось? Сказывал мне как-то Лыков, яко он тебя, будучи в Путивле, к смертушке приговорил. Еще б чуток, и его казачки тебя бы беспременно на тот свет отправили. А в Серпухове я сам видоком был, яко он тебя в узилище саживал. Да и когда ты опосля учиненного побоища на Волге в Москву возвернулся, тож в Константино-Еленинскую башню угодил.
– Но не казнил, – напомнил я. – Как видишь, сижу перед тобой живой и здоровый.
– Не казнил, – протянул Василий Иванович. – Рад за тебя, от души рад. – Но в голосе, вопреки словам, чувствовалось такое огромное сожаление, что я чуть не рассмеялся, а он меж тем продолжал: – Да ведь оно, учитывая таковские его капризы, токмо до поры до времени. Сказывают, бог любит троицу. Выходит, на четвертый раз ты, как знать, можешь и не спастись. О том не помышлял?
– Больше такого не повторится, – отрезал я.
– Это он тебе, поди, сказывал? – усмехнулся Шуйский. – Дивно мне такое из твоих уст слышать. Вроде и умен ты, князь, эвон как лихо наши тайны выведал, а ему веришь. Нашел кому. У него ж семь пятниц на кажной седмице. Ныне он покамест к тебе с Годуновым и впрямь со всей душой, за Эстляндию благодарен, а ты погляди, что он далее, через месячишко запоет, когда про нее запамятует. А теперь сам посуди – стоит он того, чтоб ты за него кровь свою проливал да живота не щадил. Мы ведь все одно – вовнутрь пройдем, поверь, ибо нам теперь иной дорожки вперед вовсе нет.
– Как же нет? – удивился я. – А на плаху?
– То не дорожка, то крестный путь, – мрачно пробурчал боярин. – И не вперед, а вверх. Но тебе с того проку не будет, поверь. Нас не станет – иные сыщутся, а нет… Дмитрий же известный сумасброд, потому такого наколобродить может – вся Русь кровушкой умоется.
Вообще-то прогноз был верным, но не человеку, сидящему предо мной, выдавать такие предсказания, и я озлился. Виду не подал, но спросил без обиняков:
– И что предлагаешь? Стать таким, как ты, и предать доверившегося мне человека?
– Не предать, – покачал головой Шуйский. – С таким я бы к тебе не пришел. Ты, князь, хошь и в ином стане, но в подлости тебя и ворог не попрекнет. А вот перейти на нашу сторону – иное. Перейти и нас… возглавить. Ну до прибытия Федора Борисовича. А далее его на царство и посадим, потому как он не просто законный наследник, но ажно двойной – и батюшки свово, и Димитрия.
– И проку? Вы ж потом и Федора на тот свет отправите, – усмехнулся я.
– Грешно тебе, князь, такое сказывать, – строгим голосом сделал мне замечание боярин. – Нешто мы нехристи какие али душегубы? Молодой Годунов – царь хоть куда, а главное – православный он.
– И Дмитрий православный, – возразил я.
– Перекрестился он у ляхов в поганое латинство али нет, мне доподлинно неведомо, – честно признался Шуйский, – но ты призадумайся, с чего подле него попы ихние вьются и отчего он их прочь от себя не гонит, ась? То-то и оно. Да и иного довольно. Ты сам, князь, погляди, чего он творит-то. – И он принялся загибать пальцы, обстоятельно повествуя о многочисленных грехах последнего царя.
Дескать, банями брезгует, после обеда не спит, телятину лопает. Святой водой запретил себя сбрызгивать, когда куда-нибудь из палат направляется. Другой обычай, чтоб его во время торжественных выходов бояре под руки поддерживали, тоже отменил… Всего я не запомнил, но к тому времени, когда боярин закончил перечислять государевы нарушения старого доброго порядка и вековых устоев, он успел загнуть все пальцы на обеих руках.
Досталось и Марине, которая кощунственно целует икону богородицы в губы вместо смиренного лобызания ее руки, предпочитает польское платье царицыному убранству, от русской пищи отказывается, а в кушанья, подаваемые ей за трапезой, вместо ножа тычет, прости господи, какими-то бесовскими вилами, точно такими же, коими в аду черти подсаживают грешников на сковороды. И даже на венчании своем она отказалась от предложенного патриархом причастия. Одно это говорит о многом.
– Вот и призадумайся. – И он выжидающе уставился на меня.
– Действительно, чего-то не того выходит, – вздохнул я, сделав вид, будто начал колебаться, и нерешительно протянул: – Раньше я как-то всего этого не примечал, да и не до того мне. Ты ж, боярин, сам знаешь, я в Москве всего ничего бываю. Можно сказать, набегами, в промежутках между Костромой и Эстляндией, а теперь, когда ты мне глаза открыл…
