Тонкая линия (СИ) - Иванов Петр Иванович (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗
– Цыган это кто?
– Княжна это, тут все ее так кличут. Злая стерва и дорогая, но умеет всякие барские штучки делать ртом, господа обучили ха-ха…
– Что и в самом деле княжна?
– Незаконная дочь князя Заболотова, помер он лет десять назад, и ее наследники в приют сдали, ну а оттуда дорога ихней сестре только сюда.
Цыган опрокинул стопку водки и продолжил.
– Что ее хочешь позвать? Сейчас сделаем, Верка!!! Поди сюда, грош на леденцы дам!
От буфетной стойки на зов прибежала девочка лет восьми…
– Мамка свободна? Вон кавалер для нее есть.
– С ними? Да что вы дяденька, он же ейного "кота" седни прибил! Нет ни в жисть, умучит ведь опосля!
Малолетняя сводница, получив мзду, мышкой исчезает, а у нашего героя появляется законный повод отказать всем местным жрицам любви. Спутники Сашки один за другим в обнимку со своими дульцинеями перебираются на второй этаж в "нумера". Последним отправился Цыган, в обнимку с двумя в дым пьяненькими девицами, когда они успели так набраться загадка, вроде только что были трезвыми. Что же делать нечего, если женщин нельзя, то надо хоть выпить, что ли. Порывшись в карманах, Александр нашел маленький листочек чистой бумаги, протер стакан и облупил яйцо на закуску, водка, а точнее сивуха оказалась на редкость мерзкой…
Сослуживцы уже успели спуститься вниз в зал, выпить, закусить, обменяться подругами и снова отправится в обитель любви. Цыганков опять поволок своих девок наверх, только теперь уже у каждой по синяку под правым глазом. Красавица "княжна" прекратила петь, вероятно, работает ртом теперь где-то там, в "нумерах", на обшарпанных подмостках теперь кувыркается всякая пьянь…
– Чух!..Чух!..Чух!.. Ни молодок, ни старух! – Размахивая руками и валяя то кувырком, то вприсядку, пропитым голосом вытягивает местный бомж отвратного вида, тогда как многие из зрителей громко отбивали в ладоши такт, а сам буфетчик, схватившись за живот, надрывался от неудержимого смеху и дико взвизгивает по времена:
– Ух-ти!.. Жарь его!.. Валяй!.. Поддавай пару!.. Лихо!..
Наш Сашка все так и сидит с недопитой наполовину стопкой и печально смотрит по сторонам. Слева, за двумя составленными вместе столами, помещалась компания мастеровых в пестрядинных халатах, с испитыми лицами, на которых установился определенный серо-бледный колорит – верный признак спертого воздуха душной мастерской, тесного спанья артелью, непосильного труда и невоздержной жизни. Эту коллекцию небритых и длинноволосых, по большей части украшенных усами физиономий с наглыми взглядами, как бы говорившими: "Мы – не мы, и хозяин – не хозяин!" – угощал пивом такой же пестрядинный халат, вмещавший в себе какого-то спицеобразного подростка лет шестнадцати. Пацан этот, видимо, желал показать, что взрослый и чувствует свое достоинство – потому: капитал имеет и угощать может. Он то и дело старался представиться пьяным и потому громче всех орал, поминутно и без всякой нужды ругался, как бы самоуслаждаясь гармоническими звуками этой брани, поминутно размахивал своими истощенными, худыми, как щепки, руками, вообще ломался, "задавая форсу". Компания мастеровых поощряла его то объятиями, то словами, то, наконец, приятельской руганью и во всю глотку нестройно горланила похабную песню.
Вот тоже без баб обошлись, философски отмечает Сашка, и вдруг краем глаза замечает справа какое-то движение. Вот она подошла, ранее оккупировавшие их столик девицы отогнали невезучую соратницу пинками и затрещинами. Небольшого роста, очень худощавая на вид девочка, лет ей может быть около тринадцати, но во всей ее маленькой, болезненной фигурке сказывается уже нечто старческое, немощное, нечто отжившее даже не живя. Какие-то ситцевые лохмотья, платье грязное, оборванное и штопанное-перештопанное, кое-как прикрывает ее худенькое тельце, сбоку вырван, очевидно в драке, значительный клок этого лохмотья и волочится по полу, а подол обтрепался до последней возможности и драными космами бьется по голым голеням, сверху у рукава – большая прореха и сквозь нее выставляется наружу бледное костлявое плечо, ворот разорван и расстегнут, так что позволяет видеть часть плоской, болезненно впалой детской груди, спутанные и бог весть когда не расчесанные темно-каштановые волосы липнут к влажному лбу и спадают слабо вьющимися недлинными космами на плечи, еще более выдавая худобу вытянутой шеи… А уж лицо – на него и взглянуть невозможно без сжимающего душу сострадания! Лицо это в очертаниях своих носит следы некоторой красоты, но какая голодная алчность светится в этих лихорадочно горящих запавших глазах, обведенных темными, синеватыми кругами – явный признак неестественного истощения. Девица бросает на стол с едой, нетерпеливые, алчные взоры, то и дело нервно поводя мускулами своих щек. Похоже, она была голодна, верно, потому, что сегодня ей не довелось ничего заработать себе на насущный кусок хлеба.
– Хочешь есть? – неожиданно спросил он девочку, но она даже и внимания не обратила на вопрос, по-видимому, никак не предполагая, что он мог именно к ней относиться.
И снова, и притом яснее, он повторил его. Девчонку нервно передернуло, и она с величайшим изумлением молча повела на Сашку своими глазами. Молчание. Пришлось в третий раз повторить то же самое предложение.
– Есть? – недоуменно проговорила она.
– Ну, да, есть!.. Мне сдается, словно бы тебе очень хочется.
– А хоть бы и хотелось, тебе-то что? Видно было, что она подозревает намерение дразнить и издеваться. Голос ее сипел и дыхание было хриплое, короткое, перерывчатое.
– Если хочешь, так ешь вот, – сказал он и подвинул к ней свою миску, но девочка не решалась до нее дотронуться, несмотря на свое смертельное желание, и все продолжала глядеть недоверчивыми, изумленными глазами. Ей было непривычно, а потому дико и странно слушать такое предложение, делаемое не в шутку.
– Да ты это как? – спросила она, наконец, после значительного колебания, – ты как это? На смех ведешь, или взаправду?
– Чего тут на смех? Просто есть не хочется.
Девица еще раз поглядела, колеблясь, затем недоверчиво протянула руку и робко подвинула к себе порцию. Еще неуверенно сделала она первый глоток и, несмотря на сильный аппетит, приостановилась на минуту и глянула на него искоса, исподлобья, желая по верней удостовериться, нет ли тут ловушки. Так точно, с такими же приемами и почти с таким же выражением берут голодные, бездомные и запуганные собаки кусок пищи, брошенный рукой близко стоящего, незнакомого им человека. Еще два-три таких движения, два-три таких взгляда – и наконец, удостоверилась, что скверной шутки над ней выкидывать, никто не намерен. И, боже мой, с какой жадностью, с какой голодной быстротой в тот же миг принялась она пожирать эту селянку! Ему казалось, и вероятно не без основания, что она нарочно ест с такой быстротой, торопясь поскорей очистить миску, из боязни, чтобы не отняли бы вдруг от нее пищи. Было жалко и больно глядеть на это несчастное создание. Миска очень скоро оказалась пустой; но она далеко еще не насытилась.
– Хочешь еще чего-нибудь? Если хочешь, так скажи, я закажу тебе.
– Битка хочу, – отрывисто и не глядя на собеседника ответил ребенок.
Пока там готовили биток, Сашка захотел поближе рассмотреть этого дикого зверька.
– Как тебя зовут? – спросил, к новому ее удивлению, лишь бы завязать разговор.
– Зовут? – повторила она. – Крысой зовут.
– Нет, это, стало быть, тебя только дразнят Крысой, а имя… Есть же у тебя имя какое?
– Имя – имя есть.
– Какое ж?
– Да Крыса же, говорят тебе!
Очевидно, она даже не знала своего имени или, быть может, с детства забыла его.
– А мать у тебя есть? – продолжал он.
– Как это мать?.. Какая мать?
– Ну, как обыкновенно бывает. Крыса поглядела на него пристальным и совсем недоуменным взглядом. Ей казался диким и странным этот естественный вопрос, потому что доселе едва ли ей кто предлагал его.
