Наследники по прямой. Книга первая - Давыдов Вадим (электронная книга TXT) 📗
— А я — останусь, — закончил Шлыков.
— То есть?
— А вот то есть, — набычился полковник. — Соберёшься с силёнками — вернёшься, Яков Кириллыч. А мы тебя подождём. Подготовимся.
— Погодите, господа, — Шерстовский переводил растерянный взгляд со Шлыкова на Гурьева и обратно. — У меня такое чувство, что я очутился как раз посередине какого-то вашего давнего разговора и решительно не понимаю, какое это имеет отношение…
— Самое прямое, — отрезал Шлыков. — Самое прямое. Мне Сумихара тоже сказал — слушайте его, вам же лучше будет. Ты посмотри на меня, Виктор Никитич. Я ведь сюда умирать пришёл. А они с Пелагеей…
Шлыков отвернулся и шарахнул кулаком по столу:
— А они меня из могилы вытащили. Яков Кириллыч и Пелагеюшка, царствие ей небесное, голубушке нашей. И две сотни краснюков он вот, — Шлыков ткнул в Гурьева пальцем, — положил, ни одного убитого, все мои люди, — его люди, — живы-здоровы. Им теперь море по колено и сам чёрт не брат. Они теперь с ним краснопузую дивизию в шматки расхерачат, дай только срок! Ты так умеешь, Виктор Никитич?! И я не умею. Никакой наш Яков Кириллыч не наследник, на это даже моих куриных мозгов хватает. А только я себе лучшего командира… А может, чем чёрт не шутит, и Государя — не пожелаю. А ты, Виктор Никитич, сам решай.
Шлыков умолк, посмотрел в окно. Молчал и Гурьев, кидая желваки по щекам, неласково щурясь. Шерстовский потряс головой:
— Ну и ну. Чёрт возьми, да это просто уму непостижимо!
— Доложите Григорию Михайловичу правду, — тихо проговорил Гурьев. — А генерала Сумихару я сам поблагодарю. Связи вот нет, и это самое ужасное во всей истории. Воевать мы будем, никуда не денемся, но — сами. А вы — лучше не мешайте.
— И скажи спасибо, что он вам не мешает, — с усмешкой добавил Шлыков. — А ведь захоти он…
— Иван Ефремович, — Гурьев провёл рукой по лбу и вздохнул.
— Вот как? — напрягся опять Шерстовский. — Мы для тебя теперь — «вы»? Быстро же ты перестроился, Иван Ефремович.
— Я не перестроился, — Шлыков собрал на переносице густые брови. — Я в строй встал. Наконец-то. Как полагается.
Шерстовский хотел что-то возразить, но не успел. В горнице, потирая друг о друга ладони, возник… Вот это и есть петроградский профессор, ошалело подумал Шерстовский. Загряжский?!? Здесь?!? Сейчас?!? Не может быть!
— Доброе утро, господа! Нуте-с, нуте-с, — профессор широким шагом подошёл к Шлыкову, бесцеремонно, по-докторски, уложил его на лавку, закатал рубаху, осматривая почти зажившую рану. — Делаете успехи, молодой человек. Яков Кириллыч, коллега, вы как, пользовали уже нашего больного?
Гурьев, улыбаясь, кивнул.
— Лимонник! Лимонник, доложу я Вам, — воодушевлённо произнёс Загряжский. — Народным средствам нужно самое пристальное внимание уделять! Это же просто не знаю, как чудесно, что Вы меня, Яков Кириллыч, сюда вытащили!
— Илья Иванович, — Шерстовский, не узнав собственного голоса, прокашлялся. — Простите, Илья Иванович… Это… Вы?!
Профессор, кажется, только теперь заметивший ротмистра, выпрямился и вгляделся, поправляя очки, в его лицо. И всплеснул руками:
— Боже мой! Витенька! Какими судьбами?! Голубчик! — и шагнул ему навстречу, протягивая обе руки.
Когда первые восторги узнавания поутихли, Загряжский проговорил, улыбаясь:
— Возмужали Вы, Витенька, Вас сразу и не узнать. Не знал, не знал, что Вы в Манчжурии, иначе давно разыскал бы! А я тут теперь, изволите ли видеть, проживаю, совершенным магнатом Потоцким, почти, можно сказать, по-старорежимному! Ну, что это я разболтался, — оборвал он себя. — Не буду, не буду мешать. А Вас, Витенька, как милостивый государь наш Яков Кириллыч с военного совета отпустит, пожалуйте, жду. Наливочка здесь на лимоннике настоянная, просто нектар божественный! Лимонник! Женьшень — это полная, доложу я Вам, Витенька, ерундистика! Вот лимонник! Всё, всё. Ретирада, ретирада!
Профессор исчез так же непостижимо, как явился. Шерстовский встряхнулся, как выбравшийся из воды пёс, одёрнул зачем-то френч и уставился на Шлыкова в совершенной прострации. А Шлыков, язва такая, осклабился да ещё и подмигнул:
— Что, ротмистр? Расклад улавливаешь?
Ответить на это Шерстовскому вновь не удалось. На пороге возник вестовой с несколько растерянным видом.
— Что такое, Малышкин? — недовольно, хотя и ровно произнёс Гурьев. — Я же просил — не беспокоить.
— Так японец к Вам, Яков Кириллыч!
— Какой?! О, чёрт. Пусть заходит, — Гурьев поднялся.
Вестовой вышел и секунду спустя вернулся с высоким японским офицером. Тот поклонился и сказал на чистейшем русском языке:
— Доброго утра, Гуро-сан. Генерального штаба майор Такэда. Прибыл в ваше распоряжение по приказу его высокопревосходительства генерала Сумихары. Со мной — взвод маньчжурской армии и боеприпасы для вашей части.
— Благодарю, — поклонился в ответ Гурьев, стараясь не выдать охватившего его волнения. — Присаживайтесь, Такэда-сан.
— Сабуро, — улыбнулся японец, снова кланяясь. — Моё имя Сабуро, Гуро-сан.
— Прошу, Сабуро-сан, — Гурьев протянул руку к столу и кивнул вестовому: — Малышкин, собери на стол.
— Есть!!!
Шерстовский, закрывая рот, громко клацнул зубами.
После того, как со стола исчезли остатки трапезы, Такэда достал из планшета карту:
— Прошу внимания, господа. По сведениям разведки, усиленный батальон Красной Армии пересёк границу вот здесь, — офицер указал точку на карте. — Если мы правильно понимаем их замысел, они собираются запереть ваш отряд, Гуро-сан.
— Я понял, — кивнул Гурьев, склоняясь над картой. — Ну, что ж. Значит, не успокоились.
— Виктор Никитич, останешься? — спросил Шлыков. — Каждый человек на вес золота, особенно с твоим опытом?
— Останусь, — не задумываясь, ответил Шерстовский, и только после этого посмотрел на Гурьева и на полковника. — Донесение напишу атаману, найдите, кого послать с письмом.
— Не нужно никого посылать, — заулыбался Такэда. — Я имею установку радиотелеграфа с собой. Можете телеграфировать его превосходительству отсюда прямо.
— Связь, — просиял Гурьев. — Превосходно. Я даже надеяться не мог!
Такэда поклонился:
— Его высокопревосходительство генерал Сумихара велел передать Вам, Гуро-сан, что долго думал над Вашими словами и сообщает о своём решении моим прибытием, — Такэда отвесил новый поклон. — Гуро-сан.
— Телеграфируйте генералу мою искреннюю признательность. Ну, и давайте определимся с планом боевых действий. Судя по скорости их продвижения, сутки у нас есть.
— А что ты ему сказал? — шёпотом спросил Шлыков. — Какое там решение?
— Да так, — скромно потупился Гурьев. — Потом, Иван Ефремыч. Не до этого. Вот совершенно.
Командир усиленного почти до семисот человек батальона, видимо, никогда не слышал о тактике Ганнибала, позволявшей последнему громить превосходящие его по численности и вооружению римские легионы. Во всяком случае, ошибку римлян он повторил с удивительной точностью: растянувшись на марше в погоне за крошечным отрядом, врубился в ущелье Тыншэйки и угодил сначала под ставший уже визитной карточкой Гурьева залп стрелков-охотников, выбивший старших и большинство младших командиров, а затем под кинжальный пулемётный огонь. Конница, атаковавшая остатки красных со склонов, довершила чудовищный разгром.
То, что разгром был чудовищным, Шерстовский с изумлением убедился лично: дюжина раненых в шлыковском отряде, двое убитых и шестнадцать раненых — у маньчжурцев, за две сотни трупов и столько же раненых — у красных. Двести с лишним пленных, трофеи — полтысячи винтовок, шесть пулемётов «Максим», четырнадцать «Дегтярёвых», не счесть гранат и патронов, подводы, лошади, упряжь. Самому Шерстовскому пуля легко оцарапала щёку. Всё.
Шлыков об этом ещё не знал. Маячил на околице, сидел на табурете, что притащили ему, ожидая возвращения отряда, курил отрывисто и сердито, щурился. И резко поднялся, поморщившись от тянущей боли в животе, увидев, как пылят по дороге босые, в цыпках, мальчишечьи ноги, и услышав радостный, заполошный и звонкий крик:
