Наследники по прямой. Книга первая - Давыдов Вадим (электронная книга TXT) 📗
Шлыковцы тихо и мгновенно окружили четверых всадников — только кони завертелись на месте.
— Кто такие, с чем пожаловали? — хмуро спросил вахмистр, придерживая карабин на сгибе локтя. Очень ему этот приём, Гурьевым продемонстрированный, понравился. Да и выстрелить из такого положения было легче лёгкого, — проверено.
— Ты что, Фрол Игнатьич?! Своих не узнаёшь? — подал голос один из казаков.
— Чего ж не узнать, — согласился Нагорнов. — Узнать-то я тя узнал, Иван Капитоныч. А свой ты или нет, это попозжей выясним… С чем пожаловали, спрашиваю?
— Ротмистр Шерстовский, — отрекомендовался офицер в полевой форме и фуражке с кокардой вместо привычной папахи. — Имею поручение к полковнику Шлыкову.
— Ясно, — кивнул Нагорный. — Полковник наш ранен, выздоравливает потихоньку.
— Кто командует отрядом? — напористо спросил Шерстовский. — Котельников?
— Осади, ваше благородие, — усмехнулся Нагорнов. — Забирай выше.
Ротмистр с сопровождавшими переглянулись. Нагорнов это отметил, снова кивнул:
— Поезжайте, коли так. Тока смотри, не балуй, — они этого не любят.
— Кто — «они»?!
— Узнаете, — загадочно усмехнулся вахмистр. — Зыков! Проводи гостей к атаману.
— Есть! — совсем юный казак молодцевато вскинул руку к папахе, явно рисуясь перед приезжими.
И Шерстовский, и казаки, бывшие с ним, с нарастающим удивлением смотрели на шлыковцев. Форма подогнана, погоны немятые, кони лоснятся, у самих — морды гладкие, выбритые, усы закручены залихватски, и замашки, как у индейцев Фенимора Купера. А взяли их как! Захоти пострелять — ахнуть бы не успели. А ведь и они не зелень необстрелянная. Что за чертовщина?!
Надеждам на то, что удастся дорогой разговорить сопровождающего, не суждено было сбыться. Зыков на вопросы отвечал либо «не могу знать», либо «не положено», вежливо и с достоинством, но твёрдо, хотя и было видно, что парня так и распирает от желания похвастаться. Тынша при въезде поразила «инспекторов» ещё сильнее: никакой суеты и суматохи, хотя отряд в две сотни сабель — напряжение серьёзное.
— Сейчас на постой вас определим, гости дорогие, — вдруг сказал Зыков. — Утром к атаману, а теперь — самое время вечерять-то. Вон, вторая хата, справа, за Шнеерсоном сразу.
— За… кем?!? — едва не выпал из седла Шерстовский.
Казак указал нагайкой на вывеску, освещённую двумя керосиновыми фонарями:
— Так портной наш. Уж на всё Трёхречье молва идёт. Неужто не слыхали?
— По… По… Портно-о-ой?!
— А то как же, — Зыков приосанился в седле. — Мы — Русская Армия, нам форма положена, и офицерам, и казакам рядовым. А как же! Вот Яков Кириллыч и велели. Специалиста, — по слогам выговорил казак недавно выученное слово. — Сами за ним в Харбин ездили-от, — солидно добавил парень. И такое благоговение звенело в его голосе, что у Шерстовского неприятно засосало под ложечкой.
Всё ещё не веря собственным глазам, Шерстовский вылупился на вывеску. «З.Р. Шнеерсонъ. Пошивъ военной формы, дамской и мужской одежды». Не может быть, простучала, будто подковами по брусчатке — от виска к виску — у ротмистра мысль. А Зыков, как ни в чём не бывало, продолжал:
— Так это что! У нас и сапожник теперь есть свой, получше вашего из Драгоценки будет. Да из Хайлара к нам теперь ездят! Ахмет Сагдеевич. Его обувка-от.
— Его… тоже — Яков Кириллович?!
— А то как же! — гордо и важно кивнул Зыков. — Кому ж ещё-то?
И в самом деле, криво усмехнулся Шерстовский. И в самом деле. Кому же ещё. Он повернулся и окинул взглядом свой небольшой конвой. Казаки, начисто забыв о существовании офицера, таращились по сторонам, словно ирокезы в Париже.
— А… вывеска зачем?
— Как же без вывески? — пожал плечами Зыков. — К нам народ разный заезжает, чтоб не шлялись без толку по станице. У нас тут военные объекты есть, для чужих глаз не предназначены.
Шерстовский опять дёрнулся. Да что же это делается-то, Господи?! Куда это я попал?! Откуда это всё?! Неужели?!
— Это что, — постепенно разохотился Зыков. — У нас и школа-от есть, и церковь выстроили, сейчас вот в Харбине решают, когда батюшка приедет.
— А почему жида-то?! Что, русского портного не нашлось?!
— Видать, и не нашлось. Россия наша велика, ни конца, ни краю у ней нету, — наставительно произнёс Зыков, и этот тон у молодого, много моложе его самого, парня, — нет, не обидел, не оскорбил Шерстовского, но сотряс до самых глубин души. — И людей в ней всяких полным-полно. Завсегда вместе жили, не цапались. А как почали рядиться, кто кого лучшей, так и сами поглядите, вашбродь, куды закатились, — ажник под самое море японское. Много ли толку? А Рувимыч человек правильный, дело знает, да и трезвый завсегда. Не шинкарь какой — ремело у его в руках знатное. А детей мне с ним не крестить. Видали, вашбродь, какую форму-от нам спроворил? Небось пальцы-от исколол все. Бабам, опять же, подобается. Обходительный. Журналы у его модные, с самого Парижу. Обновки у нас теперь справить — не хитрость.
— Вот как, — буркнул Шерстовский, всё ещё косясь на вывеску. — И атаман станичный не возражает?
— А чего, — повторил Зыков. — Атаман свой шесток знает-от. Егойное дело — за порядком следить. А Яков Кириллыч — у их ум светлый, оне глядят, как чего сделать, чтоб народу со всех сторон способнее было. Вот, к примеру-от, — Зыков указал нагайкой куда-то в сторону. — Кто не знал, что у Тыншейки-от — дно золотое? Все знали. А к делу-от тока Яков Кириллыч приспособили. Таперича и детишкам в школе грамоту докладывают, и електричество имеется, и доктор у нас живёт, что заместо Пелагеюшки, царствие ей, голубке, небесное, бабам, значит. С самого, говорят, Питер-граду, профессор, Илья Иваныч-от. Топоркова велели перевезти тож. Таперича нам хайларский шорник-от без надобности.
— Топоркова? — удивился один из спутников Шерстовского. — А он-то?! Пьяница горький Топорков. Я его давно знаю. А после того, как краснюки-то… Совсем спился, поди!
— Да он и смотреть на самогонку таперича не смотрит, — засмеялся Зыков. — Как Яков Кириллыч повелели его к нам сюдой, так и всё. Оне Топоркова иголкой кольнули, в глаза глянули и говорят: не пей. Зелье, говорят, тебе енто не на пользу.
— И?!?
— А как отрезало! И как, грит, я её пил-от — а таперича и смотреть на её не могу, окаянную!
— Колдун, что ли?!
— Да не, какое колдовство, — Зыков чуть привстал в стременах, высматривая что-то, ему одному известное. — Колдовство — енто супротив. А Яков Кириллыч не ворожат — оне человека так встрясывают, что всякая шелуха враз-от и слазит. Ну, вот. Прибыли, слава Богу.
Слушая всё это, Шерстовский чувствовал, как у него шевелятся волосы на затылке.
— Прямо Святой Лазарь какой-то, этот ваш Яков Кириллович!
— Ну, про святого, вашбродь, не заикались бы, коли б видели, как оне краснюков-от шашкой ихней пластали, — Зыков вздохнул и перекрестился. — И шашка-от у них не простая, старые казаки сказывают, ни камень, ни железо ей нипочём, а уж человек-от — и вовсе. Ну, отдыхайте, до завтрева, мне в дозор-от ещё возвращаться.
Курень, служивший им постоялым двором, был чисто выметен, в горнице — занавески на окнах и скатерть на столе. Поев, улеглись. Шерстовскому, впрочем, несмотря на усталость, не спалось. За ночь ротмистр едва дырку в лавке не провертел. Несколько раз выходил на крыльцо, дымил папиросой. Едва рассвело, снова появился Зыков:
— Ну, гости-от дорогие, ждёт атаман. Пошли, что ли?
У штаба, которым сделалась теперь изба Пелагеи, стоял караул, а над крыльцом висел флаг. Штандарт Императора. Только вместо чёрного двуглавого орла были вышитые буквы: дугой поверху — «О.К.О.», дугой понизу — «М.К.В.». Ой, мама дорогая, совершенно с одесским акцентом подумал Шерстовский. Караул тоже был поразительный — не прохаживался и не лузгал семечки, а стоял. Как полагается. И вестовой только тогда поднялся в курень, когда бумаги приезжих караул счёл заслуживающими доверия. Ну и ну, подумал Шерстовский. Всё это было так не похоже на основательно пододичавших за последние годы казаков, вынужденных огрызаться то на набеги красных, то на хунхузов, то ещё непонятно на что.
