Год мертвой змеи - Анисимов Сергей (книги полностью TXT) 📗
Поразительно, но «ДШК» за спиной все еще стрелял. Посмотрев назад, а потом снова на вражеские самолеты, Алексей вспомнил о переводчике и снова наклонился к нему. Он ощущал себя странно — похоже на временное сумасшествие, как будто все происходит не с ним, а с кем-то другим, а он управляет своим телом только «для порядка», по привычке.
Китайский офицер что-то невнятно сказал, но советник ничего разобрать не смог, потому что тот лежал боком, лицом от него. Подсунув и так-то перепачканные кровью ладони под плечи переводчика, Алексей с усилием перевернул его на спину — так, как только что лежал сам, но тот неожиданно начал хрипеть и биться. Испугавшись, капитан-лейтенант вернул тело Ли в прежнее положение и только теперь догадался посмотреть, куда и как именно того ранило. Дотронуться до изодранной спины было страшно — из прорех шинели текла дымящаяся на холоде живая кровь, свисали какие-то тряпичные клочья: то ли исполосованное сукно, то ли… Кровь была алая — легкие.
— Я хотел… — неожиданно сказал Ли по-русски. — Я так и хотел…
Голос был тихий, полный ничем уже не сдерживаемой боли. Чудо, что он еще говорил.
— Что, Хао? Что?
Понять — перегнувшемуся вперед, наклонившемуся над его лицом Алексею это почему-то показалось чрезвычайно важным. Этот парень спас ему жизнь, то ли сообразив, то ли почувствовав в последнюю секунду, как это все будет. Закрыл собой от осколков, выкосивших почти всех на палубе и на мостике. В Отечественную за такое давали Героя… да и здесь, в Корее, давали.
— Что? Что?!
— Тогда, в январе, помните?..
Ли произнес еще несколько бессвязных слов и снова открыл закатившиеся глаза. Изо рта у него негусто текло смешанной со слюной кровью, сразу скатывающейся вниз, по щеке, и ниже, по плечу.
— Когда в самый первый день… Или во второй… В Нампхо… Вы обняли матроса-моториста… Мы тогда и знакомы не были почти, но я…
Он снова замолчал. Алексей решил, что Хао уже умер, но тот закончил прервавшуюся фразу, пусть и таким невнятным голосом, что разобрать его стоило больший усилий.
— Я тогда, в ту секунду поклялся… Что если мне выпадет… судьбой… закрыть вас… я…
Можно было только догадываться, чего стоило ему заставить себя говорить на чужом языке в последние минуты своей жизни. И все же он сказал «вас». Еще несколько бессвязных слов — и все. Его бессменный переводчик несколько раз подряд сильно дернулся всем телом и просто перестал дышать. Глаза его омертвели за какую-то секунду. Самого момента Алексей почти не уловил, потому что как раз в это время американские штурмовики сработали по ним третий раз, наконец-то окончательно подавив их последнюю огневую точку — «ДШК».
На этот раз в корабль попала только одна ракета, остальные подняли высокие и тонкие водяные столбы, как разросшиеся до габаритов сосен карандаши. Попадание ухнуло в корпус почти потерявшего ход минзага, кренящегося на левый борт и заметно оседающего на корму. Осколки снова провыли на все голоса, заглушив треск огня и людские крики.
Открыв рот, стараясь прийти в себя, но неспособный это сделать из-за какого-то странного, смешанного с растерянностью остекленения, Алексей поднялся наконец на ноги. Они дрожали, с трудом выдерживая его вес. Взбежавший на мостик незнакомый кореец в грязно-серой куртке с крупными нагрудными карманами ухватил его за плечо, резко и отрывисто что-то говоря, но советник даже не сразу это осознал. Кореец бросил только один взгляд на лежащих, понял, дернул сильнее, и тут же развернулся, просто потащив командира корабля за собой. Это до какой-то степени помогло Алексею прийти в себя. Задержавшись на трапе и с силой выдрав рукав из руки продолжающего его стаскивать парня, он посмотрел туда, где был берег. Кабельтовых пять, может быть, шесть. Теоретически можно попытаться доплыть. На дворе март, вода ледяная — это не слишком-то похоже на впечатление о Корее как о стране тропиков и вечного лета, какое он вынес из детства, но теперь уже все равно. Кто-то, может, и выплывет.
Штурмовики с ревом прошли над головой: торжествующе, победно. Так ходят на параде. На палубе стоял стон — плохо различимый, даже если прислушиваться. Почему-то на секунду Алексей изумился тому, насколько сияюще-яркой и при этом пятнистой выглядит палуба, но потом сообразил, что так и должно быть, если каждую вторую доску выдрать из настила, расщепить вдоль, сломать в нескольких местах и бросить куда попало среди обломков железа и неподвижных человеческих тел.
Кореец опять сказал что-то грубо и резко. Подбежавший молодой парень без головного убора обменялся с ним несколькими словами и исчез куда-то, как растворился в воздухе. Этого Алексей тоже не понял и удивился. Потом на месте пропавшего появился тот старший капитан-разведчик, которого звали как-то особенно необычно для уха русского человека. Рядом с ним был еще один незнакомый тип со злыми, пронзительными глазами, затравленно озирающийся вокруг. На голову его почему-то была нахлобучена ушанка.
— Туда… — показал разведчик рукой. — Там Давай.
Почему-то «давай», — это было то русское слово, которое давалось корейцам лучше всего, и Алексей согласно кивнул. Минный заградитель осел в воду так, что кормовой срез уже почти касался воды. Крен при этом выправился — скорее всего, это случилось потому, что на таком маленьком корабле почти не имелось продольных переборок. Никакой особой борьбы за живучесть не велось, да и не могло вестись.
Алексей понял, что уже с полминуты смотрит, как старший капитан короткими, скупыми движениями привязывает себя к тому, второму человеку. Тот зло выругался, содрал с себя шапку и неожиданно оказался светловолосым, да и вообще явно не азиатом. На славянина он похож не был — скорее скандинав или англичанин. Так, значит, это и есть тот второй пленный, про которого было сказано «результат»? Старший капитан Ю не колеблясь с размаху ударил пленного в зубы, наклонился и точным движением нахлобучил шапку обратно.
— Волосы закрыть? — машинально спросил Алексей самого себя, вслух. Он до сих пор был как пьяный — судя повсему, его здорово оглушило.
Кореец не ответил. Подняв голову и проводив взглядом опять проревевшие над головой штурмовики, он подергал за соединившую его с пленным сдвоенную веревку, ухватил того за плечи и перешагнул через борт. Всплеска почти не было — вода была уже рядом, но крик раздался двойной — так человек кричит, когда его ошпаривают кипятком.
— Со-ви! — проорал Алексей, надеясь, что младший лейтенант отзовется откуда-нибудь. Того не было, по несколько человек, находившихся на палубе, обернулись на него. Случилась одна из тех малообъяснимых секунд, когда все молча застывают и смотрят друг на друга. Сам он в оцепенении глядел на ползущего среди обломков и вставших дыбом расщеплеиных досок матроса, придерживающего левой рукой собственный живот, трясущийся при каждом его движении. Палуба тоже дрожала: то, как истерзанный, пробитый насквозь кораблик погружается, чувствовалось слишком отчетливо, чтобы это игнорировать.
— Покинуть корабль! — во всю мощь глотки скомандовал Алексей. Он, командир корабля, единственный имел право на эту команду. Никто не мог его понять, никто здесь не знал русского, но корейцы, лихорадочно вдевая руки в сдергиваемые ими с крючьев спасжилеты, делали все, как нужно. Кто-то сунул ему в руки тонкую папку — корабельный журнал, кодовые таблицы, еще какие-то бумаги, и Алексей, проверив, что все правильно, начал плотно, крест-накрест, обматывать ее ремешком бинокля. Закончив и сильно размахнувшись, швырнул в воду, указал рукой — и матросы начали прыгать за борт один за другим.
Нос «Кёнсан-Намдо» начал заваливаться вправо: площади свободных поверхностей внутри корпуса перераспределились как-то ненормально и уходящий в воду корабль начало переворачивать. Раненый закричал — дико, пронзительно. Он не мог даже встать, потому что текущая кровью рана на животе расходилась, выпуская из своего зияющего зева кишечные петли и обрывки сальника.
Капитан покидает судно последним? Может быть — когда имеет такую возможность. Прыгая за борт, Алексей знал, что он последний из тех, кто имеет хотя бы долю шанса добраться до берега. Исключением был, может быть, тот запертый в канатном ящике в нутре задирающегося кверху носа корабля ненормальный пленный, который так хотел жить, если он был еще жив. Но о нем Алексей не вспомнил.
