Покров над Троицей. "Аз воздам!" (СИ) - Васильев Сергей (книги онлайн без регистрации полностью TXT, FB2) 📗
Багряное марево рассвета нежно коснулось золотистого купола обители, большой монастырский колокол отозвался упоительным благовестом, солнечные лучи сорвали с облаков грузные замки сновидений и высветили небесный лик спящей юной девы, покоящийся на белоснежной воздушной подушке.
— Матерь Божия! — завороженно прошептал Ивашка, сползая с коня и падая на колени. — О Пресвятая и Преблагословенная Дево, Владычице Богородице… — начал он молитву об укреплении веры и вдруг запнулся, замолчал, не переставая осенять себя крестным знамением.
— Почему остановился? Слова забыл? — послышался горячий шёпот Юрко.
— Ты же видишь, спит она… — шикнул на попутчика писарь, не отрывая взгляд от неба.
— И просить ничего не будешь?
— Нет, — покачал головой Ивашка, не спеша поднимаясь на ноги, — не хочу будить. Сколько таких, как я! И все просят-просят… Посмотри, умаялась, сердешная…
— И то ладно, — чернецкий ратник обнял писаря за плечи, — идём, Иван, сами справимся!… — он чуть отстранился, пробегая изучающим взглядом по лицу пришельца из будущего, — а ты — молодец!..
— Давай в поводу, — кивнул Ивашка на коней, подхватил своего жеребца под уздцы и пошёл скорым шагом по дороге, не оборачиваясь и не замечая, как глаза спящей девы приоткрылись, и сомкнутые губы тронула улыбка… А может быть, это облака, обведённые огнём восходящего солнца, чуть быстрее побежали по небу, обгоняя друг друга, светлея и распадаясь на бесформенные комки ваты.
С полверсты прошли, не разговаривая, думая каждый о своём. Непроглядная чаща, теснящая дорогу частоколом стволов, нависающая над ней ежовыми рукавицами вековых елей, тянущаяся к путникам костлявыми остовами нижних, засохших веток, заслонила светающее небо, вернула Юрко с Ивашкой обратно в предрассветные сумерки, навевая на писаря тягостную хандру. В голову снова полез отупляющий, загнанный вглубь, но не ушедший страх непонятного появления в прошлом, туманного, неопределенного будущего, волнение за оставленных в грядущем, боязнь подвести Троицкого игумена, не выполнить поручение и еще множество других тревожных мыслей, настойчиво и беспорядочно роящихся в голове, как мошки на закате, бегущих без всякой надежды вырваться из замкнутого круга вопросов без ответов.
— Господи! Ну за что мне это? За какие грехи? — вслух взмолился Ивашка, подняв глаза в небо и встретившись взглядом с Юрко, севшим верхом на своего роскошного, ослепительно белого скакуна.
— Не за что, а зачем, — назидательно подняв указательный палец вверх, поправил Ивана Георгий. — Давай, садись в седло, брат. Поясню тебе, как сам разумею.
Слегка замешкавшись с непривычки со стременами, запутавшись в длинной, неудобной рясе, Ивашка, в конце концов, взгромоздился на смирную каурую лошадку, тронул шелковистые бока, пуская вперед неспешным шагом, а сам приготовился внимательно слушать не по годам мудрого ратника, сдвинув назад скуфейку, чтобы не закрывала уши. Однако воин начал не с ответа.
— Как ты сам считаешь, брат, что хотел сказать Спаситель, придя в этот мир? — поинтересовался Юрко, глядя на дорогу, которая в этом месте делала крутой поворот, скрывая свое продолжение среди густого подлеска.
— Ну как же? — удивился писарь, — грехи наши тяжкие на себя взять…
— И что? Грехов стало меньше? — губы Юрко тронула чуть заметная улыбка.
Ивашка смутился и впервые задумался — не была ли жертва Христа напрасной, ведь он своими глазами видит, как живут, снедаемые страстями, в суете сует его родичи и братья, да и он сам, грешный… Подумал и испугался своей мысли — «богохульство-то какое»… А Юрко тем временем продолжал.
— Давай по-другому спрошу тебя, брат. Чем отличаются христиане от язычников?
— Бог Един… — промямлил писарь, — а язычники — многобожники…
Юрко снова улыбнулся и покачал головой.
— А чем отличаются христиане от фарисеев? У них вера в единого Бога, Завет. Что не так?
— Они Спасителя не признали, — буркнул сбитый с толку Ивашка, чтобы сказать хоть что-то.
— Не признали, — согласился Георгий, — а ты бы признал? — он повернулся к Ивашке и устремил на него свои синие глаза. — Вот представь, как обитель посетил неизвестный странник, зашёл в храм Троицкий и сказал с порога в глаза братии: «Горе вам, книжники и лицемеры, что очищаете внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды.»(**)
Ивашке даже жарко стало, как представил такую картину. Надо бы что-то сказать в ответ, да в голову не лезет ни одна толковая мысль, а всё какая-то несуразица — то богохульство, то глупость… Впрочем, Георгий на ответе не настаивал. Он дернул поводья, заставляя своего жеребца идти резвее.
— Что пришел сделать Иисус? Что он изменил? Чем христиане стали отличаться от других? — Юрко поторапливал коня, а Ивашка, поспешая за ним, уже не пытался угадывать. — Обычно отвечают: он пришел взять на себя наши грехи. Но это слишком просто, потому — неверно… Да, Спаситель взял на себя наши грехи, а завтра мы новых наделаем. И что тогда?
— Что? — эхом повторил писарь.
— Эта традиция осталась с глубокой древности. Когда в жизни людей накапливалось много страха и боли, они выбирали «козла отпущения», чтобы тот один страдал за всех. Так проще. Так снималась вина со всех и перекладывалась на одного. Принесите жертву, и все наладится, станет как прежде. Простое решение. Безопасное. Ударь приговоренного к смерти, будь как все…
Юрко натянул поводья, приостановился, внимательно посмотрел на Ивашку и, убедившись, что тот его внимательно слушает, продолжил.
— Жизнь и смерть Спасителя, как факел в ночной тьме, осветили истинный Путь на Небо, даже когда в качестве жертвы был избран он сам….
Чернец перехватил ивашкины поводья, потянул к себе, заставляя коней прижаться боками друг к другу, и, потемнев лицом, сурово отчеканил, громыхая над ухом писаря:
— Никого нельзя приносить в жертву, кроме себя! Понимаешь? Всё остальное не по-христиански!…
— Я понял, — испуганно прошептал Иван, — вот те крест!…
— И крестимся мы, и нательный крест носим, выказывая готовность принести в жертву себя по примеру Спасителя нашего, а не украшения ради…
Ивашка молча кивнул. Юрко отпустил поводья, и кони отпрянули друг от друга.
— Христианская жертвенность подняла нас над суетой и приблизила к Творцу, — продолжал Георгий спокойным голосом. — Главное — раскаяние, понимание, что мы сами виноваты в чем-либо. Мы самим просим у Бога прощения и прощаем других…
Юрко вздохнул, взгляд его стал жёстче, скулы заострились, глаза сверкнули холодным синим огнем. Писарю показалось, что лицо ратника изменилось, постарело, молодую кожу прорезали глубокие носогубные складки и шрамы.
— Но, как и тысячу лет назад, есть те, кто облегченно хлопает в ладоши, когда жертве режут горло. Фарисейский канон — привычное, удобное решение проблем.
Юрко замолчал, тяжело дыша. Ивашка опасливо покосился на взволнованного попутчика…
— Ты меня напугал, — тихо произнес писарь, — своей ненавистью…
— Во мне её нет, — торопливо ответил Юрко, распрямился и превратился в прежнего. — Это ярость. Как у Спасителя, когда он переворачивал столы, изгоняя менял из храма…
— А как отличить одно от другого?
— Ненависть всегда личная и обращена на собственное благо. Она безжалостна, стремится уничтожить врага и всегда питается первобытной животной энергией. Ярость иная. Она несет в себе Свет, а не Тьму. Она жертвенна и обращена на благо тех, кто тебе дорог. Она — во имя Жизни. Она жалеет врага, как заблудшую душу, которую еще можно спасти, а потому не стремится уничтожить его любой ценой, но лишь сделать безопасной исходящую от него угрозу. Ненависть лжива, бессильна и бесплодна. Она ведет в пропасть и небытие. Ярость — благородна, могущественна и животворяща, ибо от Бога. Она защищает Жизнь на Земле.
— Трудный выбор, однако…
— Об этом я и хотел тебе рассказать, да видишь — увлёкся… Гордыня обуяла. — Юрко обернулся, сверкнул белозубой улыбкой, и подняв глаза к небу, промолвил, — прости мя, Господи! — затем толкнул Ивашку локтем, — отпустишь грехи мне, Иван?
