Увечный поручик или приключения советского сержанта в 19 веке (СИ) - Алексеев Дмитрий Анатольевич
Он заранее сообщил по телеграфу дату приезда и в Курске его ждал знакомый экипаж. Женя с жадностью наслаждался деревенским воздухом и аккуратными рощами вдоль дороги.
«Господи, зачем эта вся цивилизация, железные дороги, моторы, самолеты, когда красивее природы все равно не сделаешь, а вот испоганить — запросто!» — манерничал мысленно молодой человек, отлично понимая, что сам намерен внести посильную лепту в войну с этой красотой.
— Захар, что нового в имении? — налюбовавшись видами, спросил граф у возницы.
— Хорошо, Евгений Львович, только ваш немец-управляющий приболел, но так сын его справляется. Шибко ушлый молодец. Да народ маленько бузит, все им мало. Уж, казалось, волю объявили, землю дали, так теперь жадоба их мучит. Скупают друг у друга землю, лодыри не хотят хлеб растить, в город навострились.
Захар настроился на критическую волну и принялся обвинять земляков во всех смертных грехах, поминая бога и черта в каждом предложении. Аркадьев перестал его слушать, но понял, что разворошил муравейник своим реформами.
«Видимо придется здесь задержаться, правильно говорят: если за душой ничего нет, то и беспокоится не о чем, а раз дал людям надежду на лучшую жизнь, то и подай все разом», — трезво рассуждал Евгений, но затем, по русской традиции, отложил решение на будущее и продолжил любование природой.
Анна Семеновна встретила его у крыльца в светло-сером модном платье и сильно напоминала эмансипированную слушательницу курсов. На свежем лице без морщинок и в больших серых глазах было столько радости, что Евгений решил сегодня не задавать вопросов про имение, а говорить только про любовь. До ужина время еще было, и они уединились в спальне. Едва прикрыв дверь, он впился в ее мягкие губы, одновременно пытаясь освободить ее от новомодного наряда. Это оказалось не просто и пришлось отдать эту работу в женские руки. Разглядывая ее стройное тело, Женя невольно вспомнил фотографии с американского конкурса красоты: «А пожалуй, она была бы там в лидерах, с поправкой, конечно, на возраст».
Возраст-то, конечно, возрастом, но заездила она Евгения за все полгода воздержания. Усталый любовник настроился на умиротворенно-созерцательный лад, а вот у Анюты, как называл ее Женя наедине, наоборот, проснулось желание поболтать:
— Ну что, сравнил меня с петербургскими красотками?
— Близко к лучшим образцам, но нужно побольше тренироваться и сойдешь за профессиональную жрицу любви, — осторожно пошутил он, понимая, что может получить оплеух.
— Понятно, чему ты там учишься, надеюсь не куришь и не пьянствуешь?
— Один-никогда, а вот в компании…
— Ладно, вижу, врешь, все со своим мотором днем и ночью.
— Он не просто мой, это будет мировое достояние, а ты потом будешь извиняться за свое неверие в мою гениальность.
— Ну ты же простишь глупую мамочку?
— Я тебя прощаю на сто лет вперед.
Они еще долго несли влюбленный бред, пока не раздался осторожный стук в дверь и горничная сказала, что обед готов.
Глава 17
Почему-то считается правильным подольше скрывать от человека трагические или неприятные события, видимо в расчете, что все рассосется. И только, когда эта надежда не сбывается, открывают правду. Анна Семеновна явно знала что-то нехорошее, но упорно молчала все утро, тогда Евгений объявил, что немедленно едет в Вяземское, решив на месте разобраться с конспираторами.
Поехал он верхом, но за ним следовал экипаж, на непредвиденный случай. Отвыкший от верховой езды, Аркадьев пустил коня неторопливой рысью, но намного обогнал экипаж. Опасения были напрасны, конь послушен, и поездка совсем не утомляла. Он вспомнил, что Пушкин в деревне всегда с утра несколько часов скакал на лошади, а потом уже садился за стихи. «Наверно, поэтому и здорово рифмовал, что день со скачек начинал», — тоже срифмовал граф и решил обязательно перечитать любимого «Онегина».
Каменный дом управляющего уступал по размеру некоторым крестьянским домам, но в нем чувствовалась основательность и аккуратность. Даже забор не имел изъянов и играл разными цветами.
«Немец, он и в России немец», — подумал Евгений, слезая с коня.
Ворота без скрипа отворились, молодой человек, очень похожий на Фридриха Мюллера, поздоровался в поклоне:
— Позвольте представится, господин граф: Артур Мюллер, выпускник земледельческого училища.
— Евгений Львович, так и зовите без всяких «господин граф». Если подружимся, то можно и Женя. Что с Фридрихом Федоровичем?
Губы молодого Мюллера дрогнули:
— Кажется, чахотка.
«Твою мать!» — выругался про себя Аркадьев и пошел в дом за Артуром. Надрывный сухой кашель был слышен уже в сенцах и у Жени заныло под ложечкой: «Господи, как не вовремя!»
На кровати, на высоких подушках лежал старший Мюллер, сильно похудевший на лицо, которое по бледности мало отличалось от подушек. Увидев Евгения, управляющий присел в кровати и хрипло произнес:
— Как же я вас подвел. — И покачал головой.
Аркадьев обнял старшего Мюллера, правда, задержав дыхание и не прикасаясь к лицу.
— Вы не думайте, многое сделано по вашему плану, да и сыну я все передал, — торопливо прохрипел Фридрих. — А то, что мужички недовольны — это временно, осенью получат расчет зерном и забудут обиды.
Евгений успокоил больного и сказал, что он здесь надолго. Потихоньку он приложил руку ко лбу: температура была высокой.
— В конце мая не уберегся и промочил ноги, а переобуться времени не было, — покачал головой управляющий. — Старый дурак!
«Не похоже на чахотку, скорее воспаление легких, значит шанс есть», — подумал Аркадьев, а вслух сказал, обращаясь больше к Артуру:
— Я еду за доктором в Курск, а ты, Артур, найди в деревне травницу и сделайте отвар из солодки, мать-и-мачехи, ромашки и поите непрерывно. Еще настой чеснока в молоке три раза в день. Да, обязательно найдите барсучьего жира, по ложке с молоком. Температуру компрессами не сбивайте.
Он старался вспомнить, чем еще лечили воспаление в 1970 году, но ничего больше не вспомнил, кроме пенициллина.
— Так был фершал, говорил охлаждать тело надо, — озабоченно проговорил старший немец.
— Вот именно, фершал, хорошо не коновал, а я доктора привезу, — уже выходя сказал Женя. — Больше пейте воды, завтра буду с доктором.
Выйдя из ворот, он увидел подъехавший экипаж и скомандовал вознице:
— Захар, разворачивай, едем в город, не заезжая в Климово. До обеда надо доехать.
— Так, барин, лошади притомились, да и покормить надо.
— Полчаса даю, покорми лошадей и едем.
Женя пошел с Артуром к бабке-травнице, которая была по совместительству повитухой, нашли у нее все травы, а вдобавок сушеной малины. Захар уже сидел на козлах с насупленным видом, а конь был привязан сзади.
— Все помнишь? — спросил Евгений Артура и дождавшись кивка, бросил:
— Трогай.
Ехали молча и не быстро, Захар жалел лошадей, а Аркадьев понимал, что спешить уже поздно. В городе он увидел аптеку и велел остановится. Владелец аптеки Норин оказался пожилым и добродушным, а на просьбу указать лучшего доктора в городе ответил категорически:
— Лучший Карл Миронович Унру, до его приемного отделения минут десять ехать прямо по улице.
«Опять немец, но это даже лучше», — усмехнулся Аркадьев.
Ровно через десять минут он увидел вывеску доктора и дал полтинник Захару:
— Вон трактир, иди поешь, но водки одну стопку, понял? Жди там, я скоро.
Доктор принимал не один, еще два фельдшера работали рядом в соседних кабинетах, так что очереди к доктору не было.
«Видимо дорого берет, эскулап», — промелькнуло в мозгу.
Карл Миронович, несмотря на свою национальность родился в России и на немецком говорил с акцентом. Родитель его держал аптеку в Киеве, там же дал сыну медицинское образование в университете Святого Владимира. Убедившись в избытке врачей в Киеве, отправился временно в Курск, да так и живет здесь уже 25 лет, обзаведясь обширной частной практикой и солидным домом. Пользуясь известностью, он брал за лечение несколько больше других коллег, но и клиенты его были не бедные; для бедных он держал фельдшеров.
