Одиссей покидает Итаку - Звягинцев Василий Дмитриевич (читать книги онлайн полные версии .txt) 📗
Самолет здесь оповещает о своем приближении характерным и издалека слышным гулом, скорость у него совсем игрушечная, пятьсот максимум, да и то для истребителей. А бомбардировщик ползет по небу так медленно, что можно перекурить, увидев его, дождаться, пока долетит, рассмотреть и посчитать сброшенные бомбы, прикинуть, куда они упадут, и лишь потом начинать прятаться.
Танк – тем более. Скорость около тридцати, обзора почти не имеет, пушка не стабилизирована, самонаведение снарядов – про такое здесь и не слышали.
Стрелковое оружие – простая, честная пуля, которая, даже попав, чаще всего не убивает насмерть, не то что гидродинамические пули, оперенные иглы и прочая гадость.
А самое главное, сознание того, что если тебя нельзя увидеть в полевой цейссовский бинокль по открытой прямой директрисе, – значит, и вообще нельзя. Какие там фотографии со спутников ночью при свете твоей же горящей сигареты…
И еще – темп жизни и способ реагирования. У людей сороковых и восьмидесятых годов они настолько отличаются, что даже трудно сравнивать. Кто желает, может посмотреть таблицы спортивных рекордов или средние скорости движения автотранспорта. Еще в пятидесятые годы машины по улицам ездили километров по тридцать в час. Кто жил тогда – помнит, как катались на коньках, зацепившись крюком за идущую полуторку. Сейчас получится?
Неспешно жили люди и воевали так же.
За день Воронцов отшагал не меньше двадцати километров и не встретил никого и ничего. Левее все время грохотали морские пушки укрепрайонов, и означало это, что укрепрайон нормально держится. В таких условиях слишком зарываться гудериановские танкисты не будут, скоро остановятся, подождут подтягивания пехоты. Шансы на выход к своим тем самым повышаются. Найти хотя бы мотоцикл… А для этого придется выходить к дороге. Знать бы, где ее искать, глушь вокруг неимоверная.
По небу время от времени пролетали немецкие самолеты, на восток – четким строем, а обратно как придется, группами и в одиночку, значит, над фронтом им доставалось прилично.
Один раз он увидел и наши самолеты. Штук двадцать «П-2» низко пронеслись над лесом, а минут через пятнадцать они же вернулись, тесной стаей, крыло к крылу, до предела форсируя двигатели и отстреливаясь из всех стволов от преследующих «мессершмиттов».
Насколько мог судить на глаз Воронцов, потерь теперь они не имели и на скорости, почти не уступающей истребителям, могли благополучно долететь до своего аэродрома.
Он пожелал им всяческой удачи.
Ночь наступала медленно, словно нехотя. В десятом часу небо еще оставалось бледно-серым, однако в лесу тропа стала едва различимой. Ночевать на голой земле Воронцову не хотелось, и он продолжал идти, надеясь выйти на поляну со стожками сена, какие не раз встречались раньше.
А потом он увидел впереди свет. Едва уловимый, на пределе восприятия, свет костра.
Сойдя с тропы, маскируясь за деревьями, Воронцов с винтовкой наперевес, словно индеец Фенимора Купера, подобрался к огню вплотную, удачно миновав охранение, если оно вообще было выставлено.
Костер на поляне горел не один, а пять. Между ними двигались темные силуэты, много людей толпилось у огня, еще сколько-то невидимых оповещали о своем присутствии всевозможными звуками, а родные армейские словосочетания не оставляли сомнений в их национальной и профессиональной принадлежности.
Воронцов забросил винтовку за плечо на ремень и походкой своего человека направился к ближайшему костру.
Здесь сидели, лежали, дремали, подложив под голову вещмешок или просто прикрытый пилоткой кулак, курили, разговаривали, жевали хлеб, сухари, свежесваренную картошку человек пятнадцать бойцов. Были они из разных частей и родов войск, окруженцы первого дня, не потерявшие пока воинского вида. Все в форме, со знаками различия и оружием. Люди, сомнения не вызывающие.
На Воронцове поверх гимнастерки была надета танкистская кожанка без знаков различия, поэтому внимания его появление не привлекло, тем более что и вооружен он был по-солдатски.
Разговор у костра тянулся, похоже, давно, и тема его была та же, что у сотен других подобных костров, в окопах переднего края, в бесчисленных ротах, батареях, эскадронах и эскадрильях. О войне. Почему она все же началась, почему немцы нас жмут, когда это все кончится, что нужно делать командованию.
У этого костра разговором владел немолодой, лет за сорок кавалерийский капитан. Говорил он вещи по тем временам смелые. О том, что царская армия, при всех ее недостатках, к войне была подготовлена лучше, не зря же ее первые операции были активно-наступательные, и если бы не Ренненкампф, Восточно-Прусскую операцию она бы безусловно выиграла. А мы, напротив, если бы не спохватились в последний миг, сейчас вообще неизвестно где были бы. Может, и под Москвой уже.
Воронцов поразился, насколько четко капитан уловил суть событий. И подумал, что, как всегда, люди, умеющие непредвзято, здраво и широко мыслить, отчего-то оказываются совсем не на том месте, не в той роли и не в тех чинах, что заслуживают. И как требуют интересы дела. Ну кто этот капитан? Командир эскадрона, помначштаба полка, никак не выше, а мог бы и на генеральских должностях служить, если б вовремя его рассмотрели кому положено. Или лес пилить, что вернее, тут же решил Дмитрий. А может, уже и попилил…
– Забываетесь, капитан, – прозвучал с другой стороны костра уверенный и начальственный голос, подтверждая правоту последней мысли Воронцова. – Думайте, что говорите, вас бойцы слушают.
– Ну и пусть слушают, на пользу пойдет. То, что я сказал, в любом учебнике написано. В середине августа четырнадцатого, если помните, русские войска на всех фронтах наступали, так что немцы из Франции, в разгар наступления на Париж, войска снимать начали. Не так? А чем мы с вами, товарищ старший батальонный, сейчас занимаемся? Поясните, если я чего не понимаю…
Возражал капитану, как рассмотрел Воронцов, старший батальонный комиссар с малиновыми пехотными петлицами. И возражения его были вполне для тех, и не только для тех, времен стандартными. Насчет коварства, внезапности, гения товарища Сталина и неизбежной грядущей победы. По сути близко к истине, но настолько не к месту, что даже и среди бойцов, к кому он апеллировал, поддержки его слова не встретили.
Впрямую, конечно, никто не возразил, но все как-то отвлеклись. Кто начал колоть штыком картошку в котелке, проверяя, не сварилась ли, кто заговорил о своем вполголоса. Комиссар это тоже ощутил, и то ли он тоже был умный человек и говорил по должности, то ли решил подождать другого момента, но бросил беззлобно:
– Вот, пожалуйста, и результаты ваших речей. – И без паузы спросил: – Закурить ни у кого не найдется? Весь день без табака…
Воронцов протянул ему свою «Пальмиру». Нашлись и еще желающие, пачку расхватали вмиг, оставив деликатно хозяину четыре штуки.
Дмитрий продвинулся поближе к капитану. Тот его заинтересовал, и свою компанию заводить требовалось, одиночкой долго не просуществуешь.
– Вы не историк? – спросил Воронцов.
– Нет, я экономист. А история… Ленин, кстати, писал: «Смешно не знать военной истории».
– Это верно. Однако, – понизил голос Воронцов, – иногда и Ленина нужно цитировать поаккуратнее…
Капитан посмотрел на Воронцова пристальнее.
– Полковник? Или полковой комиссар?
– Комиссар, – не стал уточнять Воронцов.
– Что-то я вас раньше не приметил.
– Я только что на вас вышел. Весь день в одиночку пробирался. Машина сгорела. Кто тут у вас старший? Или каждый сам по себе?
– Нечто среднее. Начальников много, толку мало. Есть тут один майор, пытается руководить, но выходит у него слабо. Беда, что ядра нет. Был бы хоть один взвод со своим лейтенантом, тогда вокруг него и остальные бы формировались. А так… У меня есть пять бойцов, но я пока присматриваюсь. – Капитан махнул рукой. – Еще посмотрю, да, может, снова сам пойду. Обидно из-за чужого бардака пропадать…
– Ну-ну, – сказал Воронцов. – Утром сориентируемся. Вы возле меня держитесь со своими людьми, может, что и придумаем. У вас кони есть или пешком пробираетесь?
