Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 2 (СИ) - Токсик Саша (книги хорошего качества txt, fb2) 📗

Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 2

Глава 1

На фото всё было правильно. Доярка и корова. Ничего лишнего, и тем более сомнительного. Вот только вид они имели неподобающий для серьёзного печатного органа. Рупора райкома КПСС Берёзовского района. И, тем более, для его первой страницы.

Василиса доверчиво тыкалась большой рогатой мордой доярке в щеку. Агриппина улыбалась. Улыбка, чуть смущённая и счастливая преображала её простое лицо. На щеках появились лукавые ямочки. В уголках глаз наметились морщинки, которые появляются у людей, которые часто и охотно смеются.

Один снимок рассказывал об Агриппине больше, чем несколько страниц автобиографии. Но по мнению товарища Комарова в жёсткие рамки советской прессы такой образ не укладывался.

Не понимаю я товарища Комарова. Конечно, поорать на безответных сотрудников милое дело для чиновника любой эпохи. Тем более что своим криком руководитель проводит между собой и подчинёнными чёткую грань: "я не с вами, вы накосячили — вам и разгребать". Это даже не гнев, а защитная реакция.

Но в глазах "ответственного сотрудника" явно светится злорадство. В данном антураже совершенно неуместное.

Это даже не родственное: "а я тебе говорила" с которым матери льют зелёнку на разбитые коленки своих чад, торжествуя и сочувствуя разом.

Ведь ясно, что если влетит, то и ему в первую очередь. Но что-то такое есть, из за чего скандал вокруг газеты греет его жалкую душонку.

Может, он тоже влюблён в Подосинкину и своим диктатом хочет сломить её ранимую натуру?

А что? Повесить её над административной пропастью за очередной "залёт". Потом показательно спасти, обогреть, приласкать… Действует безотказно. На себе недавно ощутил её благодарность.

Присматриваюсь к Комарову. На Ромео он не тянет. Хотя в таких непрезентабельных омутах водятся самые жирные черти.

Про личную жизнь его я ничего не знаю. Тут нет соцсетей, которые в минуту вывалят всю подноготную.

Может у него дом полная чаша и семеро по лавкам. А, может, женат на карьере и коротает одинокие вечера в обнимку с партбилетом и в мечтах о должностях и регалиях.

В голове всплывает товарищ Сатанеев из "Чародеев". Похож? Если волосики на лысину зализать, то похож.

— .. у аппарата, — весомо говорит Комаров.

В глазах торжество.

— В курсе… Альберт Ветров постарался, вы слышали про него… Стажёр… При преступном попустительстве… Принимаем меры… Сделаем организационные выводы…

Он замолкает, взгляд становится злым.

— Ветрова прислать? — уточняет Комаров. — Его самого не нужно? Понял, Эдуард Ашотович, будет исполнено, — он быстро кивает, словно на другом конце провода увидят его рвение. — Завтра всё будет у вас…

Он ещё какое-то время прислушивается, а потом аккуратно кладёт трубку.

В кабине повисает тишина. Слышно, как в коридоре кто-то сопит. Судя по тембру, кто-то внушительный. Нинель или мужчина с эскобаровскими усами.

— Над вами всё "Знамя Ильича" смеялось, — трагически восклицает он. — Всей редакцией.

— И? — выдерживаю его взгляд. Разговор этим явно не ограничился.

— Статью берут в "Ленинец", кривится Комаров. — Человеческая история им понадобилась. Так что… доработайте свой материал. Добавьте в него… живости там, душевности.

— И фото берут? — уточняю

— Его тоже, — на лице Комарова искренне недоумение, — занесёшь мне в кабинет плёнки свои… негативы… я их в область отправлю.

— Там плёнки не нужны… — пытаюсь объяснить, что контраст я вытягивал на печати и лучше подойдет готовая фотография.

Мои слова летят ему в спину. Комаров выходит не слушая. Из коридора слышен возмущённый писк Нинели и шипение "ответственного работника". Он с ходу врезался в живую пробку, которую образовали в коридоре любопытные сотрудники.

— Так это, получается, хорошо? — удивлённо говорит Уколов. — В "Ленинец материал забрали. Не каждый месяц такая удача! Чего он взбеленился?!

"Ленинец" — это серьёзно. Пухлое еженедельное приложение к областной газете. В той же убогой двухцветной полиграфии, но уменьшенном, почти журнальном формате. На моей памяти он переживал упадок. Скатился в джинсу и заказуху, прежде чем сдохнуть, уступив дорогу глянцу.

Ваграмян его потом и задушит. А потом удачно приватизирует в свою пользу всё, что останется.

Зато сейчас, при полном отсутствии конкуренции, "Знамя Ильича" и "Ленинец" находятся на вершине пищевой цепочки. Вот и забирают из районок "сливки".

Никто не в обиде. Уколыч радуется. Наверно, ему гонорар заплатят. Интересно, перепадёт ли что-нибудь стажёру?

— Не знаю, что ему нужно, — устало машет ладошкой Подосинкина.

Эмоциональная встряска оставила редакторшу без сил. Тут же этим пользуюсь.

— Алик, ты куда?

— Плёнки относить, Марина Викторовна, — отвечаю, — слышали, что товарищ Комаров сказал.

Никакие плёнки я никуда, конечно, не несу. Он требовал "сегодня", а до вечера ещё далеко.

То, что фото взяли в "Ленинец" радует по двум причинам. С одной стороны — это престиж. Стажёр, в профессии без году неделя и печатается на всю область.

Тут же понимаю, что это чистая везуха. И повторится она, скорее всего, нескоро. Значит, строить серьёзные планы на основе подобных успехов не стоит.

Вторая причина весомее. Мой подход находит отклик. Наивная и человечная фотография понравилась кому-то из начальства, и сама пробила себе дорогу. Уверен, что на пути встретится ещё немало идиотов с собственным драгоценным мнением. Но радует, что ситуация в принципе не безнадёжна.

С этими мыслями завожу мопед и направляюсь в Кадышев. Людмила Прокофьевна не иначе как заждалась моего визита.

Богиня сельской торговли, как обычно, восседает в своей каморке без окон. Одной рукой она артистично препарирует стопу бумаг. Пальцы второй порхают над массивным агрегатом. Сначала мне кажется, что это какой-то древний ноутбук. Я даже на всякий случай глаза протираю, дабы избежать ошибки.

Нет, это всего лишь калькулятор. Цифры загадочно мигают зелёным. Кнопки сыто щёлкают. Но по сравнению с виденными в этом кабинете, это — верх прогресса. И более того скажу, ещё и пижонство.

— Подожди пять минут, — без всякого "здрасти" заявляет мне заведующая.

Киваю в ответ и устраиваюсь на стуле. Хуже нет, чем человека с мысли сбивать. В кабинете разглядывать особо нечего. Полки забитые папками. На стене несколько грамот и один вымпел. За спиной двухъярусный сейф, или точнее "несгораемый шкаф". На сейф это слегка облупившееся сооружение не тянет.

Хозяйка помещения с обстановкой резко контрастирует. На ней снова костюм, на этот раз темно-синий. Вместо брюк узкая юбка-карандаш, которая сидит безупречно. Макияж хоть и грешит модной синевой на веках, но не режет глаз. На шее сразу несколько золотых цепочек разной длины и толщины. На самой длинной висит кулон в виде ключика. Кулон игриво притягивает внимание к пиджачному вырезу.

Людмила Прокофьевна весьма хороша собой, и знает себе цену. Кажется, она замечает мой взгляд, но не обращает на него внимания.

Это редкость. Женщины всегда чувствуют, когда за ними наблюдают. Но реагируют по-разному. Одни начинают двигаться кокетливее, словно напоказ. Выставляют зрителю улучшенную версию себя.

Другие нервничают, дёргаются, начинают стесняться и ошибаться после чего, либо уходят, либо дают наблюдателю втык.

А у заведующей полный дзен.

— У вас что, бухгалтера нет? — спрашиваю, когда стопка бумаг заканчивается. — Или кто там этим должен заниматься по штату? Вряд ли вы.

— Деньги счет любят, — сердито говорит она, как будто в этот раз чего-то недосчиталась, — ты чего пришёл?

В интонации читается "припёрся", но она сглаживает углы. Не верю, что она не помнит о нашей договорённости. Просто решила показать характер.