Драмы - Штейн Александр (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗
Коновалов вынимает портсигар.
И не пробуйте разить Жемчуговых — зряшное занятие. Я, например, в войне с такими, как он, давно уже чувствую себя совершенно беспомощным.
Коновалов. А все-таки воюете?
Батенин. Воевал.
Коновалов. А теперь?
Батенин. Наблюдаю. А вы?
Коновалов. Яс фашистами воюю.
Батенин. Ничего, что я с вами так откровенен?
Коновалов. На опальный товар много купцов. Валяйте.
Батенин. Возьмите меня с собой.
Коновалов. Куда?
Батенин (страстно). Всю неделю, что вас не было, я ложился и вставал с этой мыслью. Нет, это не навязчивая идея, не трусость и не паника, поймите меня не догматично, не по-жемчуговски. Это — надежда. Это — выход. Единственный возможный из создавшегося чудовищного положения...
Коновалов. Короче.
Батенин. Возьмите меня с собой. Дайте слово, что возьмете.
Коновалов. Говорите, ну...
Батенин. Вам скажу, вам — человеку, хлебнувшему все. (Пауза). Мне грозит расстрел.
Коновалов (покашлял). Так. Понятно.
Батенин. Помните, вы дали слово. (Прикуривает папиросу о свой же окурок). Я прячусь. Как мелкий воришка, карманник, утянувший в трамвае портмоне... Я... доктор философии, которого двадцать второго июня студенты — на руках... А теперь... Девочка с этажа спрашивает, почему я не прописался, — и я холодею от ужаса, лгу, изворачиваюсь. У меня в городе отец, — поверьте, ни разу не видел. В сумерки, хоронясь, прошел мимо дома, где прожил, да, сорок пять, сорок пять лет.
Коновалов. Что вы сделали?
Батенин. Гаснет.
Коновалов зажигает спичку.
Я ничего не сделал. Из нашей роты осталось восемь. Выбрались из котла. Из ада, где гибли тысячи. Неделю... по лесам... по болотам. По топям. Потом осталось семь. Потом четыре. Потом два... Еще спичку... Потом один. Я грыз желуди. Черпал каской болотную тину. Подметку жевал. Как сказал бы Троян: «При вашей-то диете, Глеб Сергеич!» Опять погасло... Ночью. Однажды. Отчаявшись, во всем на свете изверившись... кроме смерти... я решаюсь. Рою ямку. Ногтями. Они отросли. Опять... спичку... Узкую, но довольно глубокую ямку. Зарываю туда свой партийный билет. Воинское удостоверение личности зарываю. Медальон с именем и фамилией. (Пауза). Я стал Никто. Гражданин Никто. Я поплелся по проселку, уже никого не боясь. Так я вернулся в Ленинград. (Пауза). Вот вам... исповедь... (Усмехнулся). Нераскаявшегося преступника. Гражданина Никто. Можете сообщить обо мне в Особый отдел. Впрочем, на это вы не пойдете.
Коновалов. Да?
Батенин. Вы не «так надо». А я не ракетчик. И не шпион. И не диверсант. Я всего лишь гражданин Никто. (Пауза). Возьмите с собой гражданина Никто.
Коновалов. Куда вас взять?
Батенин. В тыл.
Коновалов. А специальность ваша какая?
Батенин. Древний Восток.
Коновалов. В военных условиях — трудноприменима. А обратно, в часть? Туда, где сынок мой? Еще не студент ваш... Однако же десятиклассник. Восемнадцать еще не стукнуло...
Батенин. В часть? Если уж вам не доверили, то...
Пауза.
Коновалов (нахмурился). Одну-то винтовку вам доверят.
Батенин. Вы сами знаете, что меня расстреляют.
Коновалов (решительно). Летим завтра в ночь. Ждите здесь, в номере. (Пауза). Шлепнут. Тут, в осаде, под горячую руку... Шлепнут. (Пауза). Авось там после разберутся, где ваша правда, а где., подлость, извините.
Стук в дверь. Батенин, усмехнувшись, ушел в ванную. Коновалов, поглядев ему вслед, покачал головой, открыл дверь. На пороге Люба.
Люба (напряженно). Я на дежурство ухожу, на крышу, товарищ майор.
Коновалов (шутливо). Благословить на подвиг прикажете? Или по этажу заступить?
Люба. Ежели Вадим Николаич придут — скажите, чтобы они на крышу поднялись. Ко мне. Сразу. Пожалуйста, чтобы сразу, товарищ майор.
Коновалов. Есть сказать, чтобы сразу. А что случилось-то?
Люба (с испугом). Ничего, товарищ майор. Сразу, пожалуйста, ладно? Ничего не случилось, товарищ майор. (Убегает).
Коновалов пожал плечами, подошел к ванной, молча выпустил Б атенина.
Батенин (с горькой усмешкой). Теперь вы мой сообщник.
Коновалов. Слову я своему хозяин.
Батенин. В наши неверные времена — не так мало...
Коновалов. Ас отцом-то как? Отцу лет сколько?
Батенин (грустно). В прошлом году орден получил — к семидесятилетию.
Коновалов. И такого родителя — на произвол?
Батенин (грустно). Что же с ним делать? Когда была дорога — не тронулся. В Петербурге, в квартире своей, на Петроградской — всю жизнь, предложи вы ему сейчас ковер-самолет — отмахнется. Он — часть города. Как кони Клодта. Как Медный всадник. Кабинетный ученый. Китаист. (С нежностью). Весь в пыли веков... И влюблен, как юноша влюблен — в шестисотый год до нашей эры. Немцы, думаю, что не тронут. От политики далек, антифашистских статей не сочинял...
Коновалов. А вы сочиняли?
Батенин. Сочинял.
Коновалов. И боитесь — повесят?
Батенин. И вы бы боялись.
Коновалов. А студенты чего вас — на руках? За сочинения?
Батенин. За речь.
Коновалов. Набрехали им полный короб?
Батенин. Верил.
Коновалов. А как зарыли партбилет в лунку — разуверились?
Батенин. Это был не повод, а следствие. У меня было Много, слишком много времени до этого... когда я подметку глотал. И, думаете, таких мало?
Коновалов. Каких?
Батенин. Как я... Как вы.. Разочарованных коммунистов. Папироску. Я разочаровался... когда нас врасплох.. Как Чапаева — в одном белье... Вы, когда вас — в одну камеру с уголовниками... тоже, вероятно, в одном белье?
Коновалов. А вы в чем разочаровались, скажите? В командовании, что вас в котел немецкий завело? Или — в самом коммунизме?
Батенин. Вероятно, как и вы, — в системе, сделавшей меня человеком из окружения. А вас — человеком из тюрьмы. Заставившей меня трусить коридорной. А вас — Жемчугова... Приведшей нас к этим вот бойницам в гостиничном номере, в центре Ленинграда. Эта система рухнула, она перечеркнута, как несостоявшаяся гипотеза. И я не хочу кричать «ура», когда уже самый раз вопить «караул».
Коновалов. Ну, тех, кто либо «ура» орет, либо «караул», и без нас с вами хватает...
Батенин. А вы, майор? Вы всё еще кричите «ура»?
Коновалов. Я? (В раздумье). Ежели кто и имеет претензию... то я в этой очереди — не крайний...
Батенин. Найдутся и за вами...
Коновалов. Найдутся. А вы, я погляжу, умница. Куда до вас Жемчугову.
Батенин (улыбнулся). При всей присущей мне скромности — невелика честь.
Коновалов (задумчиво). Действительно, «так надо». «Так надо» — и на льдине с белыми медведями зазимует. «Так надо» — и под чужой звездой молча умрет. «Так надо» — и по свистку в атаку поднимется. Тоже ведь не за свою шкуру-болеет — за идею, будь он трижды... Жемчугов... И партбилет в лунку не закопает...
Батенин. Но...
Коновалов. Умница вы. И речь у вас — исключительно красивая. То-то студенты за вами валом повалили. А Жемчугов... Он солдат, и я солдат. Он верит, и я верю. А ведь побеждают те, кто верит... Мне велено умереть — помру. И ему велено — помрет.
Батенин. Я рассчитывал на взаимную откровенность...
Коновалов (задумчиво). А разве я с тобой, сукиным сыном, не откровенен? Вслух при тебе думаю. Чапаев... Да, в подштанниках настигли. Ну? Оттого Чапаевым быть перестал? И не перестанет. Был и будет. И что меня в исподнем — обидно, однако советская власть оттого не перестанет. Слушаешь тебя, умника, думаешь — как же оно могуче, то, чему я с комсомольского возраста себя на службу поставил... Как же могуча идея наша, ежели она все превозмочь может — и обиду мою, и что Гитлера проморгали, и что «ура» и «караул» кричим... И что таких, как ты, рыбьей крови, в партию нашу впустили...
