Драмы - Штейн Александр (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗
Марьяна (зло). А он?
Александра Ивановна. Господь с ним, Марьяна. Реабилитировали отца, хватит тебе.
Марьяна. Мне не хватит. Не хватит! (Хлебникову). Я о Полудине.
Хлебников. О каком Полудине? A-а... (Черногубову). Там, в МК, доказывал, что МК не все знает... Выяснилось же, что МК знает все, даже то, что я в биографии его не первый. Но последний. Конец. (С удовольствием). К черту Полудиных! Да! Распоряжением министра мне оплачивают проезд в Челябинск и обратно, плюс суточные и гостиница. Самое же непостижимое — главбух визу наложил: оп-ла-тить! Старожилы утверждают: в истории бухгалтерии нашей впервые! (Вдруг, помолчав). А ведь в Челябинске меня вахтер дальше проходной не пустил. Из главка запрет строжайший. Вернулся в гостиницу вечером, дождик сечет, лампочка в номере тусклая, на стене «Лес» Шишкина, из крана водица кап-кап, вас нету...
Александра Ивановна. Не к чему вспоминать!
Хлебников. Сел в пальто поперек кровати, руки сложил крестом. Вдруг дверь будто с петель сорвалась, шум, гам, ветер! Вся пронинская бригада с женами! Взяли Хлебникова на руки, черти! И утром под свою ответственность — на завод! Вахтер под козырек, а я ему чуть язык не кажу... Ладно. Завтра с утра на работу, а в воскресенье, дядя Федя, мы с вами в Сандуны.
Павлик. Бассейн открыт, я с вами.
Хлебников. Возьмем с собой банные веники...
Дядя Федя. Какие веники, дружочек? Я завтра в Софию уезжаю.
Хлебников. В Софию? В какую Софию?
Дядя Федя. Ну в какую Софию? София на свете одна. Столица Народной Республики Болгарии.
Хлебников. Это мы слыхали. Да вы-то туда зачем?
Дядя Федя. Еду на съезд виноделов. Членом советской делегации.
Хлебников. Вы, дядя Федя?
Дядя Федя (скромно). Люди растут, ангел мой.
Хлебников. Чего ж вы мне раньше не сказали?
Дядя Федя. Не спрашивал, Алешенька.
Черногубов. Я говорил — родич как родич. Бывают и похуже. Поетой, он еще у нас с тобой рекомендации попросит.
Дядя Федя. Будущее покажет.
Черногубов (глянул на свой чемодан, вздохнул). Знай, моряк, честь. Погрелся у чужого очага — и вон. (Идет к чемодану, укладывается). Да и дома меня заждались.
Хлебников. Дома?
Черногубов. На базе. К своим пора.
Марьяна. Ион Лукич...
Черногубов. Ну, что тебе, девятнадцать с половиной? Или теперь уже все двадцать?
Марьяна. Ион Лукич... Алексей Кузьмич мне больше, чем отец. А вы, Ион Лукич, вы мне и нашей семье больше, чем друг.
Пауза.
Черногубов (покашлял). Давай-ка мне пакет, вон тот, у дивана. (Пауза). Спасибо, студентка.
Александра Ивановна. Пора, Ион Лукич, пора. Я бы уж от страха умерла, что на вокзал не поспею. Павлик, возьми чемодан. Марьяна, пакет. Алексей, бери этот сверток. И книги.
Степан. Я за такси, на угол. (Бежит).
Дядя Федя. Позвольте и мне что-нибудь взять.
Все идут к выходу. Слышится детский плач.
Александра Ивановна. Ну, мать, Мишку забыла. Я только до низу.
Хлебников. Ничего с ним не будет, с твоим Мишкой. Ты должна его проводить и на вокзал.
Черногубов. Справедливо. У Михаила вашего всё впереди, его еще барышни провожать будут.
Александра Ивановна. Кто же останется?
Павлик. Ну кто? Я.
Марьяна. Ты с Мишкой?
Павлик. Что вы все удивляетесь?
Марьяна. Да так как-то. Не привыкли.
Павлик. Лишние разговоры.
Черногубов (жмет руку Павлику). А в общем, парень ты как парень. И ветру будто бы в голове поубавилось. Будь здоров.
Павлик. Салют!
Все идут к дверям. Навстречу им входят Степан и Колокольников.
Степан. Такси внизу.
Колокольников. Я столкнулся с сыном, и он сказал: у тебя все в порядке, Алеша. Я понимаю. Мои поздравления, учитывая всё... и сегодняшнюю мерзость Клавдии Сергеевны... до некоторой степени смешны и нелепы. И радостно мне, Алеша, и как-то... неловко... И сам я...
Хлебников (обрывает). Ладно. Как вы, дядя Федя, говорите — «будущее покажет, душенька»? Пошли.
Все, кроме Павлика, уходят в переднюю. Павлик направляется в комнату, где спит Мишка. Столовая пуста. Из передней доносятся оживленные голоса, смех. Возвращается Степан. За ним — Марьяна.
Степан. Я, понимаешь, хотел...
Марьяна. Скорей, неудобно...
Степан. Руку твою... Можно? (Берет ее руку, целует).
Марьяна. Степан, ты хороший!
Поклянись мне. Что бы ни случилось, правду говорить. Мне. И всем. А рука эта твоя. Можешь опереться на нее, что бы ни случилось...
Выходит Павлик, держа завернутого в конверт Мишку. Видит Степана и Марьяну, отворачивается.
Павлик!
(Павлик идет к ним, молча кладет свободную руку на их руки). Побежим!
И, держа друг друга за руки, Марьяна и Степан убегают. Павлик с Мишкой остаются одни. Занавес
ГОСТИНИЦА «АСТОРИЯ»
Драма в четырех действиях
Действующие лица
Коновалов Василий Фролович — летчик, командир «Дугласа».
Тюленев ИванИванович — второй пилот.
Нарышкин Петя — стрелокрадист.
Троян Вадим Николаевич — военный журналист.
Екатерина Михайловна — бывшая жена Коновалова.
Рублев — ее муж, конструктор.
Илюша — сын Коновалова.
Светлана — его невеста.
Батенин Глеб Сергеевич — доктор филологических наук.
Линда — сотрудница аппарата Совнаркома Эстонии, эвакуированная из Таллина.
Аугуст, Ян — ее друзья.
Люба — бывшая официантка, заведующая этажом, заместитель начальника ПВХО.
Жемчугов — инспектор отдела перевозок.
Голубь Маруся — старшина, шофер.
Дуся — работница.
Полина — работница.
Лейтенант.
Боец.
Сентябрьские ночи 1941 года в Ленинграде. Гостиница «Астория» на площади Воровского. В сумраке свинцовой балтийской осени громада серого камня кажется неожиданно похожей на мертвое горное селение, вырубленное в скалах. Ни огонька — разве блеснет, чтобы тут же сгинуть, ниточка света в одном из наглухо зашторенных окон. Черный всадник на черном постаменте стережет площадь. Его бронзовый профиль вдруг багровеет от недобрых всполохов. С купола Исаакиевского собора, обращенного в рядовую огневую точку, иногда рванется в небесную темень трассирующая кривая. Тут, в гостинице, в сентябре 1941 года волею всегда естественных и всегда удивительных военных обстоятельств негаданно и преднамеренно столкнулись судьбы разных людей — военных и штатских, несчастных и счастливых, сильных и слабых, прекрасных и подлых.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Двухкомнатный номер в гостинице «Астория». Дальнее уханье пушек. Частит метроном войны в черной тарелке радио. Пианино. Под картиной в богатой резной раме — таверна в Голландии, пенящиеся через край кружки, обильная снедь на некрашеном столе — на гобеленовом диване с золочеными спинками, накрывшись шинелью с обожженными краями, свесившимися на французский ковер, спит старшина Голубь. К наборной работы шкафику с амурами прислонился автомат, подле него — связка гранат. На кресло накинуты противогазы, на подлокотнике — пистолетная кобура на ремне. За столом, в шинели, с трубкой в зубах — Троян. Диктует в телефон. На столе — блокноты, планшет, портативная пишущая машинка. Из ванной комнаты, намыливая густую, давно не бритую щетину, выходит Батенин. На нем выгоревшая почти добела и пошедшая пятнами красноармейская гимнастерка, коломянковые брюки заправлены в брезентовые сапоги, облепленные ссохшейся грязью.
Батенин. Вода еще идет, но уже только холодная. И лампочка перегорела.
