Затерянные в солнце (СИ) - "ВолкСафо" (читать книги без регистрации .txt) 📗
Найрин осторожно подошла к самому краю каменной чаши, неуверенно оглядывая ее и не совсем понимая, что ей делать дальше. Перед тем, как она отправлялась к Источнику Рождения, Имре строго настрого запретила ей тянуться к энергии Богинь или пытаться наполнить ей себя, пока она находилась в этой пещере. Наставница говорила, что многие, кто пытался делать это, заплатили за любопытство своими жизнями, а те, кто выживал, начисто лишались рассудка. Теперь было понятно, почему: невероятная мощь чистой энергии Источника запросто могла разорвать недостаточно сильную или решительную ведьму на куски. И как мы могли быть настолько слепы? Ведь ответ таился прямо у нас перед глазами, нужно было лишь чуточку подумать! Неужели же все в этом мире так и происходит, Роксана? Неужели же все – и есть одна Твоя огромная загадка, а Ты сидишь где-то высоко-высоко на Троне из звезд и потешаешься над тем, как мы пытаемся ее решить?
Несмотря на всю свою решимость, Найрин заробела, остановившись у края чаши и глядя, как прямо под ее ногами играют разводы жидкого эфира, перетекают цветовые полосы, танцует чистая сила, из которой был сотворен весь мир. Дна у Источника не было, но чем дольше глаза вглядывались в это золотое сияние, чем внимательнее они искали смысл в его узорах, тем яснее становилась картина. Откуда-то из глубины выплывала золотая пульсация вечности. Там, на самом дне, рождались галактики, там диковинными цветами цвели загадочные солнца, там сплетались в единое тысячи Нитей, тысячи жизней, там билось одно огромное, мерное, неспешное сердце мира.
Что же мне делать? Найрин выучила рисунок, который передала ей Имре, вникла в его суть, прочитала ключ и все детали, она прекрасно знала, как именно этот рисунок вязать, какие для него нужны энергии и в какой пропорции. Вот только все это не давало ей никакого ответа на вопрос о том, как именно использовать для этого Источник.
Так. Соберись. Вспомни все, чему тебя учили. Нимфа осторожно уселась, скрестив под собой ноги и распрямив спину, чтобы ничто не отвлекало ее от работы, прогнала прочь все лишние мысли и сомнения, восстановила ровное дыхание и дождалась, пока угомонится бешено стучащее сердце в груди. А потом очень осторожно, аккуратно потянулась к Соединению с Источниками.
В один миг все изменилось. Что-то перехватило саму Найрин, вцепилось в нее, обездвижило. Она судорожно распахнула глаза, пытаясь издать хотя бы звук или глотнуть воздуха, но она не могла больше ничего. Мир затопил свет, он был перед ее глазами, он был везде, в ней, вокруг нее, ослепительно белый свет, по сравнению с которым очертания стен и пещеры теперь казались размытыми и какими-то нечеткими.
Она больше не могла думать, не могла чувствовать, не могла шевелиться. Глаза и голова от напряжения едва не лопались, и Найрин чувствовала, как что-то плотное, тяжелое и твердое обрушивается на нее сверху, входит в ее тело сквозь макушку, и обездвиживает его.
Больше не было ничего. Не было ни дрожания, ни шороха, ни звука. В абсолютной тишине где-то далеко за пределами зримого мира покоилось время. Оно неслось с такой скоростью, что могло бы испепелить звезды в один миг, и при этом – оно было статично. Оно была заперто прямо под кожей Найрин, в каждой крохотной клеточке, запертое, связанное, спеленутое со всех сторон одним единственным «нет» – тупой тяжестью материи, черной, инертной, неподвижной. Ее самой больше не было, и она больше не помнила, не понимала, что значит – быть собой.
Время пронзало весь мир, переливаясь, будто громадное золотое кольцо, замкнутое на само себя. Время летело быстрее солнечного света, быстрее звука, время неслось, и, цепляясь за длинные спицы, вращало громадное колесо, что перемалывало мир. Со скрипом и скрежетом, с трудом, с болью и отчаянием это колесо вращалось, вращалось без конца, перетирая в пыль все людские стремления, все их надежды, мечты, их самих и даже память о них, все это. И великие ветра времен с ревом кидались на это колесо, стремясь заставить его вращаться быстрее.
В следующий миг была лишь ночь. Топкое болото без единой мысли, без единого порыва, одна темная, инертная масса, глухая, ленивая, безразличная ко всему и ничего не желающая. Эта масса спала там, где не было никакого света, она не знала и не видела ни единого луча солнца, она не хотела этого, потому что не хотела рождаться вновь.
И так было тысячелетиями: два полюса – свет вверху, пронзительная умопомрачительная скорость частиц, что мчались в вечном потоке времен, тьма внизу, не желающая видеть, слышать, знать, участвовать, не желающая шевелиться.
Найрин показалось, что сейчас ее разорвет на куски, когда ослепительная лавина света рухнула вниз, вылилась золотой волной, потопом, водопадами расплавленного золота с пушистой пеной на гребнях рухнула прямо в черноту внизу. Словно раскаленную головешку бросили в черные тягучие реки нефти, и все взорвалось, все закипело, все взбурлило. Мир буквально взорвался прямо внутри нее, и на один миг короче удара сердца Найрин ощутила, что вот прямо сейчас и ее разорвет на клочки, но этого не случилось.
В следующий миг настал покой. Она сидела недвижимая, но не здесь и не сейчас. Она плыла в великой тишине, и насквозь через ее прозрачное тело, у которого больше не было ни рамок, ни границ, прямо сквозь нее текла чистая сила, смешанная с материей. Это было нечто, чего мир никогда раньше не знал. Это было – другое.
Каким-то крохотным уголком своего существа она наблюдала, как это будет. Гибкое, эластичное, плотное, движущееся вперед тело, тело, что готово меняться ежесекундно, как меняется этот мир, тело, состоящее из света и знания, из истины и силы, тело полностью сознательное, полностью живое, живое каждой своей клеточкой, каждой частичкой, тело, радующееся своему существованию и воспевающее его в бесконечности звездных далей, где для него больше не осталось закрытых путей, невозможностей, никаких пределов. Свободное, абсолютно свободное тело.
Потом и это переживание ушло, и Найрин осталась сидеть на краю Источника. Теперь она чувствовала камень под собой, чувствовала легкую игру света из Источника на своем лице, чувствовала прикосновение одежды к своей коже. И никакой свободы и всепроникновения уже не было: только мешок из кожи и костей, слишком слабый, слишком усталый, мешок, в котором все скрипело и терлось друг о друга, словно в плохо смазанном мельничном колесе.
- Богиня!.. – прошептала Найрин, пытаясь восстановить дыхание и свыкнуться с переживанием, что постепенно блекло в золотистой дали. – Вот этого Ты хочешь от меня, Роксана? Ты хочешь, чтобы я сделала это?
Она не рискнула даже пошевелиться, слишком новым и неожиданным для нее было все, происходящее сейчас. Однако дар пульсировал в груди, бился и дрожал маленькой птичкой, и теперь он казался как будто плотнее, вещественнее. Найрин прислушалась к нему, сосредоточилась на нем, полностью, с головой, нырнула в этот клубочек, спрашивая лишь об одном: «Этого ли Ты хочешь от меня, Огненная?»
Вместо ответа перед глазами все померкло. Найрин больше не видела ничего, кроме глубокой, как ночь, но не темной… тьмы. Здесь просто не было ни дня, ни ночи, а темное пространство пульсировало, как живое, содрогалось. Потом она увидела, как откуда-то сверху, из немыслимой белесой шири, огромной и могучей, вмещающей в себя все, упала маленькая золотая капля. Эта капля летела вниз, вот точно так же, как некоторое время назад золотые валы падали в черную грязь, и Найрин знала: так это начнется. Капля внезапно разбилась на две крохотные капельки, которые закружились друг о друга спиралью, падая все быстрее и быстрее. И когда от их сияния уже больно было глядеть, две капли с ослепительной силой врезались в черную грязь, а потом картинка сменилась.
Все то же колесо, кровавое, тяжелое колесо. Найрин чувствовала скорбь, отчаянье, тяжелый труд, который делался для того, чтобы это колесо крутилось. Оковы рабства и незнания, оковы страданий и страха, оковы гордыни, гнева, ярости, неразделенной любви, жестокости и неведения, оковы лени и глупости тянулись от этого колеса ко всему живому и мыслящему в этом мире. Найрин смотрела на него и чувствовала, как все кости в ее теле скрипят, болят и едва не растрескиваются от гнетущего ощущения отчаяния, которым было это колесо. И потом она увидела иное.
