Форварды - Филатов Лев Иванович (прочитать книгу txt) 📗
ГРИГОРИЙ ФЕДОТОВ
В своей книге «Звезды большого футбола» Николай Старостин писал: «Достаточно мне было увидеть Григория Федотова в раздевалке, как я с первого же взгляда понял, что это незаурядный игрок».
Вот как, еще не на поле, а в раздевалке! И это верно. Не только наметанный взгляд знатока примечал в Федотове нечто из ряда вон выходящее, и мы, юнцы, взирали на него как на диво дивное. Было это в довоенные годы, на матчи «Металлурга» обычно ходило не так много народу – тогда была эра динамовско-спартаковская. Но прошел по Москве слух, и болельщики двинулись «на Федотова, на Гришу». Лет десять спустя его на трибунах стали почтительно именовать Григорием Ивановичем, а объявился он Гришей.
Для меня он так и остался навсегда в двух обликах: Федотов довоенных сезонов и послевоенных. Бывает, футболисту за тридцать, а он с трибун все такой же, как в девятнадцать. О Федотове полагается сказать, что на футбольном поле, перед нами, прошла вся его жизнь. Он и умер, ненамного пережив день своего расставания с игрой.
Юный Гриша со светлой есенинской челкой, да и весь светлый, деревенский добрый озорник, сразу привлекал к себе внимание пружинистой согнутостью в плечах, наклоном тела вперед, вольным, свободным шагом в низкой посадке, как на рессорах. В нем была какая-то добродушная мягкость, он словно нарочно показывал себя таким, и думалось, что вот-вот он выпрямится, расправит плечи, приосанится и станет похож на остальных молодцеватых футболистов. Нет, он не шутил, не прикидывался, таким он и остался ни на кого не похожим, чуть склоненным к земле, расслабленным, никакой не вояка, мирный, покладистый парень. И одно это заставляло с нетерпением ждать, что же будет дальше.
А дальше он получал мяч, который оказывался ему удивительно впору, и бежал с ним все так же чуть пригнувшись, длинными шагами, с виду не быстро, потому что не частил, а на самом деле страшно быстро, что обнаруживалось, когда защитник отставал. Даже не хочется называть то, что он делал, служебными словами: дриблинг, финты, навес, прострел, удар. Тогда что-то исчезнет. Верно, все это он делал, но настолько по-своему, не заученно, а по-федотовски, что вроде бы он показывал нам всем, как еще можно играть в футбол. Все, чего касалась большая федотовская нога, выглядело совсем не так, как мы привыкли видеть. Сильно пущенный им мяч почему-то мягко и удобно снижался прямо под удар партнеру. Вратарь на месте, а мяч после прикосновения Федотова его таинственно огибает и ложится в сетку. Ему бы полагалось бежать влево – там свободно, а он режет угол, сближается с защитником, и, будто не замечая его, прокидывает мяч вперед, и продолжает бег, уклонившись от столкновения, и бьет, почти уже падая, в дальний угол. Мяч летит к нему, он склоняется почти до травы и бьет подъемом ноги в верхний угол. Федотов на поле, и ты глазеешь, очарованный, и за счетом матча не следишь, ждешь, когда же снова он встретится с мячом и что-то еще невиданное покажет.
Считалось, что Федотов «идеально маскировал свои взрывы». Именно так отозвался о нем тренер Михаил Якушин. А мне представляется, что он не был притворщиком, что более всего и сбивало с толку защитников, привыкших ждать заготовленных каверз.
Он не развлекал публику, он удивлял и восхищал. Было известно, что он из Ногинска, футбольных университетов не проходил, просто рожден для футбола и все тут. На левом краю ему было просторно, он там резвился и тешил душу. Немного погодя, оказавшись в ЦДКА, Федотов был переведен в центрфорварды. Это было повышение в должности. Тут надо было и партнерами заведовать и обязательнее стали голы. Федотов с первого же матча освоил новую роль, став построже к себе, щедрее к своим товарищам. Но федотовского в нем не убавилось. Под другим, прямым, углом находились теперь от него ворота, ему даже стало удобнее. О федотовском ударе, одном из труднейших, – с лету с поворотом – писали, изготавливали учебные кинограммы. Не знаю, помогло ли это кому-нибудь. Я же помню: для Федотова все четыре угла ворот были одинаковы, он попадал как по заказу, как на спор, будто большая его нога брала мяч и швыряла куда он хотел, в любую точку, дурача и приводя в отчаяние вратарей.
Евгений Евтушенко в стихотворении, посвященном Всеволоду Боброву, назвал Федотова «гением паса».
Он знал Федотова послевоенного, Григория Ивановича, поэтому и отвел ему как бы вспомогательную роль. А видел бы его до войны, когда тот был Гришей, возможно, пришли бы иные слова.
Когда в 1945 году возобновился чемпионат, Федотову было двадцать девять. Рядом с ним возник Всеволод Бобров, на шесть лет его моложе, в расцвете сил, и тоже центрфорвард. Тренер Аркадьев изобрел для них вариант сдвоенного центра нападения. Такого еще не было в нашем футболе. Федотов принял это как должное. Теперь трибуны увлекались Бобровым, его прорывами, дриблингом и голами, а Федотов не то чтобы ушел в тень, а приноровился, стал отступать назад, предоставляя молодому, окрыленному успехами Боброву действовать на направлении главного удара. Ну а помочь, подыграть партнеру для Федотова было просто. Свои голы тем не менее он продолжал забивать исправно и в 1948-м первым забил сотый в матчах чемпионатов.
Не объявись в ЦДКА Бобров, Федотов, вероятно, продолжал бы оставаться единственным центрфорвардом. Но Аркадьеву все равно пришлось бы что-то изменять. Послевоенный Федотов был другим игроком. Не годы на нем отразились. На его туго перебинтованные колени, на плечо, опустившееся после травмы, горестно было смотреть. Врожденная плавность движений стала бережной, опасливой, на единоборство ему уже надо было решаться, делая над собой усилие, а когда так, то игрока невольно тянет на те участки поля, где спокойнее и малолюднее. От юной беспечности, от веселого озорства не осталось и следа. По полю перемещался и прекрасно играл человек как-то быстро постаревший, посуровевший, замкнувшийся в себе. А можно выразиться и определеннее: человек битый. Футболиста старят не годы, а травмы.
Один из вечных, проклятых вопросов. Спросите любого тренера о положении дел в его команде и услышите: «Если бы не травмы…» Спросите игрока о его планах, и он не забудет прибавить: «Если, конечно, не помешает травма».
Футбол – игра рискованная. Станешь беречься, уходить от «стыков», отпрыгивать по-заячьи от вытянутой в твою сторону ноги, притормаживать, вместо того чтобы кинуться вперед что есть силы, и ничего не добьешься, превратишься в пустого игрока, отвергнутого и товарищами-одноклубниками и зрителями. Тут уж ничего не попишешь. В игре, где перекрещиваются предельные скорости бега, где мяч приходится постоянно отвоевывать, где сталкиваются сильные, тренированные люди, где решает мгновение, в такой игре опасность повреждения входит в условие задачи. Подчас никто не бывает виноват, а пострадавший скачет с поля на одной ноге, поддерживаемый врачом. Иной раз игрок сам переступит грань допустимого риска и, что называется, нарвется. Холодная погода, мокрое обманчивое поле тоже могут сыграть злую шутку. А сколько травм на тренировках! Там ведь тоже все всерьез, на пределе…
Если бы только по этим причинам игроки выходили из строя, оставалось бы вымолвить со вздохом: «Футбол есть футбол…» Но живет-поживает еще и подлая грубость. Более всего от нее страдают форварды, как люди, таящие в себе угрозу воротам. Они поглощены своими замыслами, своим бесстрашным движением вперед, рывками, прыжками, ведением мяча и потому становятся беззащитными, им невозможно и подумать о том, как уберечься. Тут-то их и стараются подловить (слово «подлость» скрыто в этом глаголе, как видите) под благовидным предлогом «самоотверженной» защиты своих ворот.
С той поры, когда играл Федотов, по всему свету много сделано во славу футбола. И стадионы понастроили, и телетрансляции доставляют к нам на дом матчи со всего света, и уйма увлекательных турниров напридумана, и тренироваться стали по-научному, и система игры менялась не раз, а противоядие против грубых приемов не найдено. Футбол бережет свой принцип равенства: с каждой стороны по одиннадцати человек, правила едины во всем мире, условия турниров объявляют заранее и составляют так, чтобы всех поставить в одинаковое положение. Нет только равенства между злоумышленной грубостью и тем наказанием, которое за нее отмеривается. Разве можно сравнить безобидную судейскую желтую карточку с ударом сзади по ногам вдохновенно и красиво кинувшегося к мячу форварда?! Или пропуск одного календарного матча грубияном с тем, что им поверженный выбывает на полсезона?
