Наедине с футболом - Филатов Лев Иванович (книги онлайн бесплатно серия .TXT) 📗
Тираж телевизионной передачи непостижим. Когда я вел первые репортажи, то наивно радовался, видя, что стадион полон; мне думалось, что в этом случае меня слушает поменьше людей. И уж во всяком случае я рассчитывал на внимание одних болельщиков. Не тут-то было! На следующее утро оказывалось, что тебя слушали и вахтер редакции почтенная Оксана Алексеевна, и продавщица булочной, и подруги дочери; и двоюродная сестра, которую года три как потерял из виду, объявлялась со своими впечатлениями, и из-под Астрахани приходила внеочередная открытка с приветами от свояков, звонили школьные товарищи, однополчане… Ну и, само собой, письма, и одобрительные и ругательные.
Не скрою, вначале весь этот ералаш тешил. Но, попривыкнув, я стал и досадовать и обижаться. Ну чего ради люди, ни капельки не интересующиеся футболом, не выключают телевизор? Что за всеядность? Да и с какой стати устные, подчас сбивчивые, толком не продуманные разглагольствования вызывают такой ажиотаж, тогда как мы, журналисты, куда глубже и четче пишем о жизни игры, а наша работа воспринимается куда сдержаннее!..
Позже я разобрался и успокоился: каждому жанру свое. Если отклики на телерепортаж сугубо эмоциональны («гнать вас метлой от микрофона» или «для нас с женой праздник, когда мы слышим ваш голос»), то ответ на статью, как правило, обстоятелен, продуман, независимо от того, согласен с тобой человек или возражает.
Почему же даже не разноречивы, а прямо-таки воинственно противоположны суждения о телекомментаторах? Кажется, ничего не было бы легче, чем организовать клубы поклонников Озерова и Орлова, Перетурина и Маслаченко, Саркисьянца и Махарадзе. И уж погорячились бы, подрали горло ораторы этих клубов! А где взять аргументы, которые бы их урезонили и развели? Их нет. Потому что оказывается, кто-то в комментаторе превыше всего ценит тембр голоса, другой – осведомленность, третий – напор, ясность приговоров, четвертый, наоборот, – невмешательство и бесстрастность, а пятый и вовсе – то, что ему не мешают смотреть…
Одно время разные издания в охотку, с азартом вели дискуссии о том, каким должен быть телекомментатор, в первую очередь футбольный. Принимал и я в них участие. Вдоволь было высказано благих пожеланий, теоретических посылок и острых слов. Волна эта схлынула, – скорее всего, по той причине, что все убедились в тщетности хлопот. Все примерно было ясно. Но чего ждать?
А ждать можно только того часа, когда вдруг объявится комментатор, о котором все в один голос скажут: «Вот это то, что нужно!» Что ж, где-то, наверное, гуляет, растет этот мальчик, не ведая еще о своем призвании…
Провел я за несколько лет, должно быть, репортажей тридцать и профессиональных навыков приобрести не успел. Мне каждый раз было трудно, всегда я решал какие-то задачи, хотя можно этого и не делать: давно изобретены фразы, которыми комментаторы сопровождают те или иные повторяющиеся ситуации… Но подозреваю: если бы я сразу усвоил общепринятые стандарты, исчезло бы и удовольствие. Это легко – идти за игрой следом, называть фамилии тех, у кого мяч, фиксировать угловые, ауты, штрафные – словом, говорить о том, что и без того видно на экране. Не требуется ничего, кроме элементарного внимания. Все очарование телевизионного комментария – в импровизации. Между тем, слушая иных людей, употребляющих годами одни и те же дежурные фразы (и всегда с выражением!), начинаешь думать, что футбол одинаков и однообразен, меняются только названия команд, фамилии игроков и цифры счета.
Но что за штука – импровизация? Наверное, было бы нелегко ответить, если бы не существовал комментатор Вадим Святославович Синявский, лучшие репортажи которого до сих пор помнят многие.
Познакомился я с Синявским, когда он был знаменитым, после того, как переслушал сотни его футбольных и шахматных репортажей. А познакомившись, так до конца и не мог избавиться от радостного изумления, что слышу его голос не из репродуктора, и, о чем бы мы ни вели разговор, ловил и узнавал знакомые интонации, выразительные, «говорящие» паузы, характерные словечки, и наслаждался тем, что могу слушать Синявского, так сказать, сверхурочно, вне радиопрограмм, один, сколько душе угодно.
Мы были вместе в 1961 году в Лозанне на хоккейном чемпионате мира, рядом жили и работали, много ходили и ездили вдвоем, как всегда в таких случаях, обсуждали каждую малость из того, что удалось подметить, и не только на льду стадиона, но и на улицах, в кафе, в скверах этого безукоризненного и равнодушного городка. Вместе отправились взглянуть на Шильонский замок, на дом Чаплина, проехались по берегам Женевского озера. И все эти дни приятельского общения для меня были наполнены репортажем Синявского, потому что обо всем: о случайно встреченных людях, о пейзажах, о вкусе кофе, о глупо пропущенной шайбе, о новеньких в нашей команде братьях Майоровых, Старшинове и Рагулине и о «старом» Сологубове – он судил так, словно перед ним был микрофон: коротко, экономно, подбирая слова поточнее, которые заставили бы слушателя увидеть то, что видел он, и, мало того, еще и согласиться с его точкой зрения, с его мнением.
Что это, профессиональная привычка, сделавшаяся второй натурой? Э, нет. Тогда-то я и понял, что разгадка прелести радиоискусства Вадима Синявского как раз в том, что он у микрофона такой, какой он есть. Наблюдательность, находчивость, непринужденность умного, образного слова и свободного жеста (мы ведь, слушая радио, видели его жестикуляцию, не правда ли?), шутка, когда мягкая, бережная, а когда и колючая, четкое представление о красивом и справедливом, уродливом и нечестном вообще, а потом уже и в спорте – все это само собой являлось в его репортажах. Счастье было не в том, что Синявский хорошо освоил ремесло, изучил его секреты, приобрел опыт и знания, счастье было в том, что первым нашим спортивным радиорепортером стал Синявский, человеческая сущность которого наиточнейшим образом совпала с высокими требованиями этой профессии.
При жизни он приобрел славу мэтра, и в печатных дискуссиях о комментировании имя его упоминалось в назидание. Однажды я спросил его, почему он не возьмет слово. «Вы полагаете, что можно чему-то научиться?» И, не дожидаясь моего ответа, резко махнул рукой, словно отрубил. Кто, как не он, мог доподлинно знать, что репортаж, замешанный на импровизации, требует от человека с микрофоном прежде всего самовыражения!
Хоть и немного, но я имел удовольствие наблюдать за его работой. Мне остались неведомы его «фирменные секреты». Да и были ли они? Он вел себя точь-в-точь как и остальные журналисты. Собирал в блокнотик любопытные факты, разговаривал до матча с тренерами и игроками, просматривал газеты. Но делал он это, я бы сказал, как-то лениво, скорее по обязанности, в отличие от других репортеров, носящихся сломя голову в поисках «деталей», «концовок», «вступлений». И чем ближе был час матча, тем Синявский становился флегматичнее, неразговорчивее. По-моему, он в эти минуты как раз и настраивался на готовность импровизировать.
Согласитесь, что кроме рассказа о ходе матча мы всегда с нетерпением ждали от Синявского его словечек, шуток, своеобразных резюме, иронических восклицаний. Потом, обсуждая матч, говорили: «А помнишь, как Синявский…» С футболом переплеталось искусство рассказчика. Он, правда, ввел в употребление некоторые выражения (хотя бы знаменитые «Удар, еще удар!», «Будет ли кто-нибудь бить?»), но служебного жаргона из сотни слов не имел, на повторениях застать его было трудно. Каждый матч был ему в новинку, то искренне радовал его, то изумлял, то огорчал. Наверное, потому и вспоминают до сих пор радиорепортажи Синявского во время турне московского «Динамо» зимой 1945 года по Англии, что его «боление» за своих было естественным, человечным, интимным, он обошёлся без литавр, дребезжащего жестяного пафоса. Мало того, что динамовцы в те дни утвердили свое равноправие с дотоле легендарными английскими профессионалами, Синявский попутно обратил в футбольную веру легионы непосвященных.
Вижу, что, вспоминая о Вадиме Святославовиче, я уже употребил немало лестных слов. Но одно еще не появлялось. Мы вообще из ложной скромности его почему-то избегаем.
