ВАДО-РЮ ПО-УНИВЕРСИТЕТСКИ - Натаров Валерий Алексеевич (лучшие книги читать онлайн .txt) 📗
Тренировки в спортзале шли своим чередом. Отношение ко мне со стороны японцев было ровным. Со мной здоровались, обменивались дежурными фразами – и не более того. Не было враждебности, но и дружеских проявлений – тоже. Дистанция, несмотря на уже три месяца ежедневных совместных занятий каратэ, между японцами и иностранцем не сокращалась.
Первые заметные проблески дружелюбия появились в ходе упомянутого Сэмпаем Кангэйко. Я после того разговора не поленился залезть в словарь и узнать, что «кангэйко» переводится как «тренировка холодом» или, как вариант, – «тренировка на холоде».
В середине января, в субботу, в конце одной из тренировок Сэмпай объявил: «Со следующего понедельника по пятницу – Кангэйко! Сбор в 6 утра». И все японцы-каратисты при этих словах поежились, как будто им уже холодно.
Зима в Японии по нашим российским меркам – весьма комфортное время года. Температура в окрестностях Токио обычно редко опускается ниже 5 градусов, днем сухо и солнечно. Но удивительное дело – стоит солнцу уйти, как становится очень неприятно: дует порывистый ветер, холод буквально пробирает до костей.
В б утра эти ощущения усиливаются недосыпом и памятью тела о теплой постели, из которой ты себя выдернул невероятным усилием воли. Это состояние длилось целых шесть дней подряд. Наконец-то последний выход на Кангэйко.
В 5:45 зазвонил будильник. Мой сосед по комнате Сергей недовольно засопел и заворочался. Я оделся впотьмах, нащупал приготовленную с вечера сумку с доги и выбрел в коридор. Около туалета, единственного на этаже, наталкиваюсь на фигуру в пижаме: наш руководитель группы. «Ты куда?» – ошарашено спросил он.
«Не спится что-то! Пойду, потренируюсь», – ответил я, с трудом подавив зевок. «Ну, ты фанатик просто!» – услышал я в спину.
На улице зябко. Темно. Добрел до спортзала. Переоделся в доги. Сегодня я пришел первым. А вот и японцы – все они входят в спортзал, поеживаясь, вжав голову в плечи и растопырив руки так, что становятся похожими на пингвинов. И все уже шестой день подряд произносят только одно слово: «Самуй!» – «Холодно!». Сегодня почему-то нет двух первокурсников – Набэсимы и парня по прозвищу Арикуй – Муравьед. Он и правда в профиль чем-то напоминал это животное.
Началась разминка, очень неспешная, плавная. Удары обозначались вполсилы, их количество небольшое. «А теперь – футбол!» вдруг скомандовал Сэмпай. Мы начали катать большой набивной мяч, разделившись шесть на шесть. При отборе мяча разрешалось обозначать удары ногами, но бить не в полную силу и концентрировано, а дурачась, неопасно, для веселья. Минут через пятнадцать такой возни сонливость окончательно прошла, и даже проступил пот.
«Все! А теперь – на улицу! Побежали!» – закричал Сэмпай. Мы построились по двое и босиком побежали по проезжей части в сторону соседнего городка Хадано, расположенного в четырех километрах от университета. В отличие от дневных пробежек, передвигались молча. Дорога извилистая, с заметными перепадами высот – вверх-вниз. Пятки ощущают холод, но это скорее добавляет куража, чем беспокоит. Замечаю, что по гладкой разделительной полосе бежать куда комфортнее, чем просто по асфальту. Постепенно становится светлее, уже видны очертания горы Фудзи с большой белой шапкой снега на вершине. А вот и солнце! Никогда не думал, что буду когда-либо встречать восход солнца на бегу, да еще в Японии!
Добежали до города Хадано, развернулись. «А теперь – наперегонки!» – неожиданно закричал Сэмпай, и я тут же вырвался вперед.
Первым добежал до ворот будокана, поднялся по каменным ступенькам и невольно сбавил скорость. Набэ и Арикуй вырыли сбоку от будокана на полянке небольшую ямку и развели в ней костер, который уже успел хорошо прогореть и дать угли. В углях уже лежало что-то, завернутое в фольгу. Вокруг ямы с костром первокурсники соорудили настил из досок. Стало понятно, что от сегодняшней тренировки их освободили не просто так, и им пришлось попотеть не меньше других. Набэ замахал мне рукой, подзывая к костру. Я встал на доски, протягивая то одну, то другую пятку в сторону огня. «А что там, в фольге?» – спросил я. «Это батат, очень сладкий!» – радостно сообщил Арикуй.
Остальные каратисты подтянулись к костру в течение пяти минут.
Все живо обсуждали, как быстро бегают иностранцы: «Наверное, потому, что у них ноги длиннее». Один японец даже припомнил, что я, пробегая мимо него, якобы крикнул: «Догоняй!». Я не стал с ним спорить.
Мы стояли вокруг костра, грели пятки, ели батат. И тут я почувствовал, что меня потихоньку начинают принимать в свой круг: со мной стали шутить, что-то мне рассказывать, спрашивать. Это еще трудно было назвать дружбой, но общение становилось явно неформальным, и дистанция, установленная японцами в отношениях со мной, постепенно начала сокращаться.
И как бы в подтверждение моих мыслей один из третьекурсников – здоровый парень по фамилии Ода крикнул: «Маарэрий! Мы все идем в фуро! Пошли!»
Рядом с раздевалкой находились помещения со стиральными машинами, душами и фуро. Была и сауна, но она запиралась, и ей пользовались только дзюдоисты. Фуро при спортзале отличалось от того, что имелось в общежитии – выложенного кафелем, с современной системой поддержания температуры воды. Фуро при спортзале являло собой большую железную квадратную емкость, высотой около метра и размерами два на два метра. Горячая вода заливалась при помощи обычного шланга.
В это фуро мы, предварительно помывшись в душе, набились сразу чуть ли не всем каратистским клубом. Из железной бочки над поверхностью воды торчали десяток черноволосых голов и одна русая.
На просмотр утренних новостей я появился, пыша жаром и здоровьем, и мое розовое и свежее лицо разительно отличалось от не проспавшихся и слегка помятых лиц других советских студентов.
Тренировки вошли в свое обычное русло. Приходить в спортзал стало гораздо приятнее: после Кангэйко на мое появление стали приветливо реагировать все – не только Набэ, но и «черные пояса». С третьекурсниками – безобидным здоровяком Одой, шустрым Ёсукэ и тщедушным Такэдой – отношения вообще стали приятельскими. Мы постоянно обменивались шутками, японцы стали чаще спрашивать меня о жизни за «железным занавесом». Реакция на словосочетание «Советский Союз» была у всех примерно одинаковая: «Мрачная страна, ядерные ракеты, угрюмые люди». Видимо, желая сделать мне комплимент, мои «однокурсники» подчас говорили: «Может, ты не советский? И не мрачный вовсе – даже наоборот, веселый и улыбчивый!» Оставалось еще шире улыбаться и говорить: «Да у нас все такие!» – и тут же видеть ответные улыбки, полные скепсиса. Честно говоря, мне быстро надоело убеждать японцев в чем-либо: в конце концов, я такой, какой есть, учу японский, занимаюсь каратэ, думайте что хотите. Мне кажется, что японцам в клубе каратэ где-то импонировала моя сдержанная манера поведения: я был корректен со всеми, но в друзья ни к кому не набивался, без острой необходимости вопросов не задавал. Что касалось тренировок и техники каратэ, то японцы без усилий с моей стороны рассказывали и показывали все, что меня интересовало. Движения ката буквально вытачивались: меня останавливали после каждого движения, правили технику до мельчайших нюансов – скорость поворота головы, направление взгляда, чуть ли не положение мизинцев рук и ног. И так каждый день – начиная от простейшей базовой техники до техники кумитэ – постоянный контроль и корректировка со стороны «черных поясов», всегда находившихся рядом – слева, справа и передо мной.
Однажды на тренировке появился японец лет тридцати пяти – довольно крепкий, в хорошо выглаженном доги с потертым черным поясом. Он был небрит: неопрятная недельная щетина резко контрастировала с его аккуратной одеждой. Взгляд у японца был колючий, холодный. На куртке его доги я прочитал фамилию «Маэда».
Маэде отбили положенные поклоны. Он медленно встал, осмотрел всех, что-то спросил у Сэмпая, бросив взгляд в мою сторону, удовлетворенно хмыкнул. Потом выяснилось, что Маэда поинтересовался, понимаю ли я по-японски.
