Женщины в любви - Лоуренс Дэвид Герберт (книги онлайн полные TXT) 📗
– Что касается вашего заработка – вы же не откажетесь принять от меня столько, сколько вам платит Комитет по образованию? Я не хочу, чтобы вы лишились своего дохода.
– О, – сказала Гудрун, – если я смогу работать в мастерской, то я смогу достойно зарабатывать, не беспокойтесь.
– Ну, – сказал он, радуясь, что ему выпал шанс стать благодетелем, – думаю, мы все это уладим. Вы не против пожить здесь?
– Если есть мастерская, где я могу работать, – ответила Гудрун, – мне больше не остается ничего желать.
– Правда?
Он был очень рад. Но силы его истощились. Она видела, как серая, ужасная пелена боли и разложения, застилавшая его разум, вновь накатила на него, и в пустых потемневших глазах появилась мука. Процесс умирания не прекращался ни на минуту. Гудрун поднялась и мягко сказала:
– А теперь вам следует поспать. Пойду поищу Винифред.
Она вышла, сказав сиделке, что он остался один. Тело больного мужчины умирало день за днем, смерть подбиралась все ближе и ближе к последнему узлу, который еще не давал его человеческой сущности распасться на части. Однако этот узел был крепким и нерушимым – воля умирающего ни на мгновение не дала слабину. Да, на девять десятых он был мертв, однако оставшаяся десятая доля оставалась неизменной, пока смерть не уничтожит и ее. Именно воля не позволяла развалиться его существу, но с каждым днем подчиняющаяся ей зона становилась все меньше и меньше; в конечном итоге от нее останется лишь маленькая точка, которая тоже будет сметена.
А для того, чтобы цепляться за жизнь, ему были необходимы человеческие взаимоотношения, поэтому он хватался за последнюю соломинку. Винифред, дворецкий, сиделка, Гудрун, – все эти люди, с которыми его связывали известные взаимоотношения, служили ему последними источниками, из которых он мог черпать силы. Джеральд в присутствии отца каменел от отвращения. То же самое происходило и с другими детьми, за исключением Винифред. Когда они смотрели на отца, они видели одну только смерть. Их охватывало глубинное отвращение. Они не могли смотреть на знакомое лицо, не могли слышать знакомый голос. Зрелище и звуки смерти пробуждали в них крайнюю антипатию. У Джеральда в присутствии отца перехватывало дыхание. И ему приходилось тут же уходить прочь. Но и отец также не выносил присутствия своего сына. В душе умирающего сразу же просыпалось сильное раздражение.
Когда мастерская была готова, Гудрун и Винифред перенесли в нее все свои вещи. Они получали удовольствие, обставляя ее и приводя в порядок. Теперь они могли вообще не появляться в доме. Они ели в мастерской, и проводили там время в полном умиротворении. А атмосфера в доме постепенно становилась жуткой. Две сиделки в белых одеждах, словно вестники смерти, медленно скользили по дому. Отец уже не вставал, братья, сестры и дети, постоянно посещающие его, наполняли дом приглушенными разговорами.
Винифред регулярно навещала отца. Каждое утро после завтрака она шла в его комнату, где его умывали и усаживали в кровати, и проводила с ним около получаса.
– Тебе лучше, папочка? – задавала она ему неизменный вопрос.
И он также неизменно отвечал:
– Да, мне кажется, что немного лучше, котенок.
Она любовно и заботливо брала его руку в свои. И это мгновение было ему очень дорого.
В середине дня она прибегала снова и рассказывала ему про все произошедшее, а по вечерам, когда задвигались занавески и комната становилась уютной, она сидела у него очень долго. Гудрун возвращалась домой, Винифред была в доме одна: больше всего ей нравилось находиться рядом с отцом. Они болтали о пустяках, и он становился таким, как до болезни, когда он мог еще ходить. Поэтому Винифред, с тонким умением избегать болезненных тем, свойственным лишь детям, вела себя так, как будто ничего серьезного не происходило. Инстинктивно она не обращала на это внимания и была счастлива. Однако в глубине души она понимала, что происходит, так, как это понимали взрослые – а возможно, даже и лучше.
Отец довольно умело поддерживал в ней эту иллюзию. Но когда она уходила, он вновь попадал в объятия смерти. Но он еще радовался этим светлым моментам, хотя по мере того, как иссякали его силы, ему все труднее и труднее было сосредоточиваться, и сиделке приходилось отсылать Винифред, чтобы не истощать его силы.
Он никогда не признавался себе, что скоро умрет. Он знал, что так оно и будет, он понимал, что конец близок. И однако не хотел себе в этом признаваться. Эта мысль была ему крайне неприятна. Его воля была несгибаемой. Ему невыносимо было думать, что смерть все же одолеет его. Для него смерти не существовало. В то же время иногда ему ужасно хотелось кричать, выть и жаловаться. Ему хотелось кричать на Джеральда до тех пор, пока у того не встали бы от страха дыбом волосы.
Джеральд инстинктивно чувствовал это и всеми силами пытался этого избежать. Тлен смерти вызывал в нем слишком сильное отвращение. Умирать следовало бы быстро, подобно римлянам, человек сам должен выбирать свою смерть, как выбирает он свою жизнь. Оковы смерти, в которых погибал его отец, душили его, подобно тому, как душил Лаокоона и его сыновей огромный змей. Великий змей заполучил отца, но вместе с ним в кольца чудовищной смерти попал и сын. Джеральду всегда удавалось выстоять. И странно, но для своего отца он был олицетворением силы.
Когда в последний раз умирающий позвал к себе Гудрун, смерть уже стояла в изголовье. Однако ему требовалось, чтобы кто-нибудь был рядом, когда сознание вновь возвращалось к нему, он должен был хвататься за нити, связывавшие его с миром живых, иначе ему пришлось бы смириться с мыслью о близкой кончине. К счастью, большую часть времени он находился в забытьи, был уже наполовину мертв. В течение многих часов он смутно вспоминал прошлое, каким оно было, вновь переживал прожитое. Но до самого конца бывали просветления, когда он понимал, что с ним происходит, чувствовал, что смерть уже совсем близко. В эти мгновения он обращался за помощью во внешний мир, к тому, кто был рядом, так как признать смерть, которая уже почти забрала его к себе, означало умереть навсегда, без всякой надежды на возрождение. Допустить такое он не мог!
Гудрун потрясло его лицо, его потемневшие глаза мертвеца, которые все еще сохраняли твердое и непобежденное выражение.
– Итак, – спросил он слабым голосом, – как у вас дела с Винифред?
– О, у нас все замечательно, – ответила Гудрун.
Разговор периодически прерывался, словно появляющиеся в ее голове мысли были маленькими соломинками, которые плавали в темном хаосе разрушающегося сознания почти мертвого человека и никак не давались в руки.
– Нравится вас ваша мастерская? – спросил он.
– Она просто восхитительна. Более красивой и идеальной студии нельзя себе и представить, – ответила Гудрун.
Она ждала следующих слов.
– И вы считаете, что у Винифред есть задатки скульптора?
Удивительно, насколько пусто и безразлично прозвучали эти слова.
– Уверена, что есть. Когда-нибудь она будет создавать прекрасные вещи.
– А! Значит, ее жизнь не пройдет впустую, не так ли?
Гудрун удивилась.
– Уверена, что нет! – мягко воскликнула она.
– Замечательно!
Гудрун ждала следующего вопроса.
– Жизнь кажется вам прекрасной, жить чудесно, да? – спросил он с жалобной слабой улыбкой, от которой Гудрун стало совсем не по себе.
– Да, – улыбнулась она – иногда она не говорила ему правды, – думаю, я наслаждаюсь своей жизнью.
– Это правильно. Счастливая душа – это огромное достоинство.
Гудрун вновь улыбнулась, хотя в ее душе все оцепенело от отвращения. Неужели человек вот так и умирает – жизнь отнимается у него против его воли, а он все улыбается и пытается довести разговор до конца? Разве нет другого способа? Нужно ли проходить через весь этот ужас, стремясь победить смерть, чтобы ощутить триумф воли, которая останется непреклонной, пока не растворится во мраке? Да, нужно, это единственно возможный путь. Она безмерно восхищалась самообладанием и выдержкой умирающего мужчины. Но сама смерть внушала ей ужас и отвращение. Она была рада, что с нее было вполне достаточно и этого мира, что ей не нужно было думать о том, что лежит за его пределами.
