Зайнаб (СИ) - Гасанов Гаджимурад Рамазанович (книги онлайн без регистрации полностью txt) 📗
Вдруг он вздрогнул, за языкам пламени проскользнуло знакомое лицо с горящими зелеными глазами, шуба соскочила с плеч, он у пал на бок. «Тфу, ведьма, сгинь, сгинь с моих глаз! — замахал он перед глазами рукой. — видении на мгновение исчезло, но опять появилось. Он смотрел в глаза Ашаханум заворожено. Ему показалось, его тело куда-то исчезло, и мысли его кто-то крадет. Кто-то управляет его разумом, чья-то колдовская рука сжимает его руку, не давая сдвинуться с места. — О боже, какая же колдовская сила кроется в ее лице, какая же страшная сила красоты упрятана в ее зеленых глазах! Сила, покоряющая себе разум и волю человека, сила губящая мужчину, сила, опрокидывающая его к ее ногам! Тфу, тфу ведьма, сгинь с моих глаз! О боже, храни меня от коварства женщины и колдовства дьявола! Аминь!» — он, дрожа, и путаясь в своих мыслях, прочел молитву, оберегающую от колдовских чар женщины.
Вдруг за запертыми ставнями окна раздался какой-то шум. Не звон стекол, не стук, а какое-то дребезжание от землетрясения. Через мгновение оно повторилось, переходя на глухие удары из-под земли. Амаци, как застыл на месте с вытаращенными от ужаса глазами, и никак не мог сдвинуться с места. Через мгновение за окном раздался звонкий, ломающийся звон стекла, его трескучее падение, биение на земле, звонкий разлет десятков осколков. Вдруг, о ужас, со ставень окон какая-то колдовская сила со скрежетом сбросила все запоры, ставни гулко ударились друг о друга, и в комнату с воем ворвался крутящийся ветер, все крутя и переворачивая налету. Амаци привстал, свалился с ног, ветром его понесло и закрутило. Ему показалось, что он от страха закричал так, что все сельчане проснулись от ужаса. Это только ему показалось, а на самом деле, он лежал на коленях с раскрытым немым ртом и блестящими от ужаса глазами. Он, задыхаясь, судорожными губами пытался поймать воздух. В гортани застряло что-то мокрое, колючее, которое душило его. За окном вдруг раздался такой пронзительный и душераздирающий крик женщины, что Амаци прикрыл ушные перепонки, готовые лопнуть, ладонями и прижался к полу.
Ставни одного окна опять с треском ударили друг о друга, с проема окна раздался женский хохот. Амаци бросил туда мимолетный взгляд и увидел, как, завернувшись в белый саван, высокая до потолка и приподнятыми руками, перед ним стоит колдунья Ашаханум.
— Ооо, Амаци! — колдунья Ашаханум, босоногая, с распущенными до пят черными курчавыми волосами, с матово-бледным застывшим лицом, завернутая в белый саван прошуршала по ковру к очагу. — Ты, конечно же был уверен, что я не приду по твою душу? Ха-ха-ха, какой же ты глупышка, седобородый? Раз спас от смерти, выходил, выкормил моего отпрыска, сделал обрезание, дал имя, это не значит, что ты обессмертил себя! — ее матово-бледное лицо сияло красно-синим светом, широко открытые, не мигающиеся глаза сияли желто-фосфорическим пламенем. Из них билась какая-то колдовская сила, которая пригвоздила Амаци к полу, вытягивала из него всю его душу.
Колдунья сделала еще один шаг в сторону Амаци, потянулась к нему руками, похожими на клешни, ухватилась за борта его бешмета, приподняла и заглянула ему в глаза:
— А ты не боязливый, Амаци — не испугался людских пересуд, спас, выходил сына колдуньи, племя которой прокляло человечество!.. Хоть в заброшенном волчьем логове дал покой моим костям. А кто соберет, кто похоронит кости моих сородичей, разбросанные повсюда, кто даст покой их мечущимся в ночи грешным душам? Уууу, люди, проклятие наше, боль наша! Пусть вас покарает зло, силу, степень которой вы до сих пор никогда не чувствовали! Кара близко, она наступает. Я вижу огонь, который выжигает все живое, черный мор, который вас заберет. Вижу, как на вас идет оборотень, с одним, светящимся, как фосфор глазом на лбу, с огромной пастью, вооруженной клыкам, острыми, как кинжалы. Он архангел, душегуб, который будет забирать вас к себе десятками! Вот она, раскрыв огромную пасть, с клыков которой стекает зеленая отравленная слюна, способная заразить бешенством весь ваш человеческий род, медленно движется в сторону вашего села. У-у-у, люди, обезьянье отродье, как я ненавижу вас! Как хочется насытиться вашей кровью, смеяться, смеяться над вашей глупостью, беспомощностью, мелочностью. Ха-ха-ха! Вы словно ни на что не способные букашки. Собрать бы вас всех в одну кучу, повесть на одной веревке, смотреть, радоваться, как вы корчитесь в предсмертных судорогах, или бросить в один общий костер, скинуть в море… Чего ты молчишь, подскажи, какую кару мне придумать для вас, чтобы я насытилась? Молчи. А я тебе подскажу: все эти беды на ваши головы вызвал Дервиш-Али, мой сын, твой выкормишь! Продолжатель рода Дервишей, нашей колдовской силы, нашей чародейской тайны!..
С воем «Увввуу» опять откуда-то поднялся сильный ветер, он завертел, закрутил, все, что попадалось ему навстречу в комнате. Раздался резкий женский визг. Вместе ветром, закутанная в белый саван, в комнате закрутилась Ашаханум, «Ха-ха-ха» страшно рассмеялась и выметалась наружу. Ставни еще раз с громом ударились друг о друга, задрожали и зазвенели оставшиеся в рамах стекла, и резко все утихло.
Амаци, хватаясь за сердце, бросил помутневший взгляд в проем окон, упал на бок, успел повернуться в сторону горящего очага. Он видел, как его тело покидает душа. Она завертелась, забилась в четырех стенах комнаты, потянулась в строну очажной трубы. Вокруг него завертелась комната, очаг, он даже не смог крикнуть никого из родных на помощь… Трое суток Амаци пролежал не живой, не мертвый, с парализованным телом, с парализованной речью, на четвертые сутки рано на рассвете выпустил дух…
Со дня смерти отца Дервиш-Али, родители которого даже во взрослые годы кормили чуть ли не с рук вдруг непонятно изменился. Он стал замкнутым, нелюдим, избегал общества близких, друзей. Вел себя как-то непонятно, подумывали, не тронулся ли он от переживаний за отца умом. Его сердце, мягкое, нежное, отзывчивое, как детский смех, застыло, как лед, в глазах заиграл дикий блеск. Ни с того, ни с сего вдруг впадал в такое бешенство, что его друзья и близкие недоуменно покидали его. Каждым разом после такого непонятного поведения друга, его покидал кто-нибудь из друзей. В конечном итоге он остался один и в семье, даже самая любимая сестра его стала избегать.
Он так быстро менялся в худшую сторону, до такой степени расшатались его нервы, что, когда злился, у него случалась эпилепсия, с пеной на губах, закатанными глазами, с впавшим языком в гортань, страшно бился в конвульсиях. Казалось, он вот-вот отдаст душу богу. После таких падучих болезней в первые дни он быстро восстанавливал свои силы, аппетит поднимался до такой степени, что ел все, что попадалось под руку.
А в последующем после очередного припадка он где-то в чулане, на сеновале, в хлеву в кормушке отсыпался сутками, а потом куда-то исчезал на несколько дней. В дождь, слякоть, в одной легкой одежде, куда он уходил, с кем встречался, кого искал, никто не знал. Да и об этом спрашивать никто не осмеливался. Только возвращался он весь испачканный грязью, с запахом пещер, весь исцарапанный, с ободранными коленями, ногтями. Некоторые сельчане шепотом говорили, что его видели с украдкой заходящим в одну из гряди пещер, расположенных в долине притоков реки Рубас, разделяющий Табасаранские и Кайтагские земли. Что за эта пещера, что он там потерял, что ищет, никто понять не мог.
Али стал похож на затравленного волка, готового ни за что, ни про что наброситься на человека, вцепиться в его гортань зубами и задушить. Он сверкал глазами, он стонал от бешенства, он дико рычал, доводя маленьких сестер до нервного срыва, разрыва сердца.
В доме покойного Амаци установилась гробовая тишина. Дервиш-Али до такой степени напугал своих близких, когда он приходил домой, все пытались куда-то попрятаться: кто в чулан, кто в очажную трубу, кто прятался под шубой, накрывшись головой. Одна мать принимала его с матово-бледным лицом, сидя в общей комнате у очага на табуретке. Ее волнение выдавали только мелькая дрожь в губах и непослушные руки, из которых все падало. Она молча стелила перед сыном скатерть, ставила кушать. Ел он не как раньше. Еду не чуть ли вырывал из рук матери, набрасывался на него, как голодный волк, мясо с хрустом ломал руками, во рту перемалыва с костями. В это время, не дай бог, кто случайно нарушит его покой! Он рычал, скрежетал зубами, опускался на четвереньки, готовясь к нападению. Он слушался, его пока могла успокоить только мама. Она безбоязненно подходила к сыну, обнимала его за плечи, гладила его руки, голову, мягко шепча нежные, успокаивающие слова. Он успокаивался, утробно и довольно урчал, подставлял ей то голову, то спину, облизывал ее руки. Даже нескушеные, неумудренные опытом жизни молодые люди стали понимать, что у него внутри начали происходить какие-то необратимые процессы перевоплощения человека в зверя.
