Буржуазный век - Фриче Владимир Максимович (читать книгу онлайн бесплатно полностью без регистрации TXT) 📗
"Mademoiselle! Думали ли вы когда-нибудь о том, как жестоко складывается светская жизнь в Париже? Мы встретились сегодня вечером с вами. Случай пожелал, чтобы мы с вами подружились. Я могу на мгновение представить себе, что вы, такая нежная, такая красивая, принадлежите мне. Я предчувствую, какой мир безграничной нежности раскроется когда-нибудь в вашей душе. Я предчувствую это... и, однако, мы разойдемся, и, быть может, навсегда. Другому достанется этот клад. Для другого страстью затуманятся ваши прекрасные глаза, другому будут принадлежать этот лоб, эти губы и все остальное, о красоте чего я догадываюсь по тому, что вижу..." – "Monsieur!" – пробормотала Жанна. Она чувствовала, как его взгляды раздевали ее, она была близка к обмороку, а он безжалостно продолжал, опьяненный своими собственными словами, запутавшийся в собственной западне. "Не я буду этим счастливцем... но мечтать о вас кто может мне запретить и помешать. Я вижу вас, я держу вас в своих объятиях. В часы одиночества вы придете ко мне в моих мечтах. И пусть вы далеки, вся ваша юная красота будет принадлежать мне; ни одно пятнышко на вашем теле не будет мне..."
Как часто говорил он эти страстные слова молодым девушкам, уверенный, что они затрепещут, как под прикосновением ласки".
Все это еще довольно безобидно. В другом романе – "Советы холостякам и помолвленным" – Прево замечает:
"Я знаю, что в Париже, в этом мире праздности, мужчины и женщины ведут такие разговоры, за которые студента исключили бы из университета".
Было бы неправильно предполагать, что женщины – недостойные партнеры мужчин в подобных дуэтах, хотя они и выражаются, естественно, скромнее. Одна опытная дама признается:
"Я всегда умела обращаться с мужчинами. Мне доставляло удовольствие волновать его (молодого человека), так как он был только полумужчиной. Думаю, что так чувствуют многие сластолюбцы, когда разжигают невинную девушку".
Это взаимное разжигание достигается, естественно, не одними только словами, а, как известно, более или менее откровенными ласками, поцелуями, удовлетворением обоюдного эротического любопытства, ради чего отыскивают и находят сотни случаев. В обществе таким интимностям в особенности благоприятствует танец. Мужчина, не умеющий использовать подобные случаи, часто считается дурачком, которого настоящая женщина может только презирать.
Как флиртуют девушки из хорошего общества в Берлине, подробно описано в четвертом письме уже цитированной "Русалочки" Каленберга. Это письмо, кроме того, подтверждает вышевысказанную мысль, объясняющую флирт как суррогат отсутствующих в условном браке эротических радостей.
Герберт Грендаль пишет своему другу Ахиму фон Вустро: "Приключение начинает меня интересовать более с психологической, чем с личной точки зрения. Так далеко я уже ушел вперед. Впрочем, в этом виновато ремесло, привычка к анализу. Итак: в среду получаю изящное розовое письмецо, почерк гимназистки, крутой, манерный, капризный. "Милостивый государь! Ждите меня завтра в это же время. Приду одна. Ваша Ж.". Открываю сам. Это усиливает таинственность и доказывает внимательность и нетерпеливость. Она стоит передо мною в темно-синем платьице, вся красная. Я ее, конечно, поцеловал на этот раз. Ты знаешь, на мой взгляд, поцелуи – искусство. Есть люди, которые этого никогда не поймут. Например, ты! В поцелуе – все: вопрос, утверждение, граница. Вся будущая любовная мелодия в виде легкой, тихой прелюдии! Она не протестовала, особенно не отвечала, но стояла тихо. Сердечко билось, готовое разорваться, наполовину от страха. А вдруг кто-нибудь увидит? Я успокоил ее: "Этажом выше живет фотограф, вы могли бы пойти наверх, если бы встретили кого-нибудь на лестнице. Из спальни есть выход и во двор. Мартын молчалив, как могила". Она обо всем этом и сама подумала. И мило позволила поцеловать себя еще раз.
Потом зашла речь о моральных гарантиях. "Надеюсь, ты обо мне не плохого мнения, если я пришла ради "этого". Скажи: нет. Не правда ли: нет! Я пришла просто потому, что читала твои романы, да и дома такая отчаянная скука, а ты такой милый". Я отвечаю: "Конечно нет!" И целую ее белую шейку докрасна, кусаю ее ушко. Какие грудки, белые, упругие и сладкие, как две половинки яблока! А что за шейка! А ручки, которые обнимают крепко-крепко, тонкие, мягкие, неразрывные, как шелковые нитки. В ее голосе трогательные детские нотки, призывы и жалобы. Голос сирены! Я придумал для нее и имя: "Русалочка", имя удивительно подходящее. Оно прекрасно характеризует ее жанр, ее характер – сластолюбивый, плутоватый, созданный для любви, ни к чему в сущности не способный. С рыбьим хвостом! Холодным, как лед! Такова она, несмотря на свои клятвы в любви. Слишком уж гладко у нее выходит: "Как я тебя люблю, Герри! Ужасно я тебя люблю! Ты – единственный, милейший, другого такого нет на свете". И все-таки выходит это у нее очень мило. При этом ни одного громкого слова, ни одного некрасивого жеста, всегда настоящая маленькая дама, чистенькая, беленькая, воздушная, хрупкая.
Она расспрашивает меня о моих приключениях. В этом отношении она ненасытна. То воображение маленького чудовища, которое ищет удовлетворения: насилие, кровосмешение, противоестественная любовь – все ее интересует. Вся мировая история, все искусство, половина религии для нее только в этом. Все это она знает, помнит. И в этой ее поразительной односторонности есть что-то импонирующее и страшное. Все подробности моей холостяцкой квартиры занимают ее, безделушки, слуга, bric-a-brac (старье, хлам. – Ред.). А в промежутках мы целуемся. Шампанское не производит на нее никакого впечатления. Для этого она слишком субтильна, слишком неестественна. Она только играет, как котеночек. Я целую ее, глажу, прикасаюсь к ней. И вдруг движение точно извивающейся змейки, страх перед болью, перед ребенком, перед потерей возможности выйти замуж. И вдруг она становится деловитой. "У нас нет состояния. Эльза и Дада тоже вышли замуж". О браке она думает без всяких иллюзий. Брак – это то, что диктуется благоразумием, это материальная обеспеченность. Быть может, она даже будет верной мужу женой. Да и можно ли их особенно осуждать?
Ложное, неестественное воспитание, вечное скрывание и секретничанье! На что они могут рассчитывать? Выйти за человека, неспособного действовать на них возбуждающе, за человека, которого к тому же не они сами выбирают, который купит их так же грубо, как любую кокотку. Удивительно ли, если они хотят до брака немного опьяниться пеной от шампанского! И как умно поступает она при этом, совершенно инстинктивно! В ее головке нет мозгов даже на десять пфеннигов, она совершенно необразованна, настоящая дама из гарема. И, однако, такая маленькая гусыня инстинктивно знает: "Вот кого мне надо. Он знает толк в любви, il salt aimer" *. "А если узнают!" – вот ее единственное опасение, единственный сладко-жуткий страх. И она принимается посмеиваться над глупыми людьми, над папой и мамой, над прохожими на улице, которые не знают, что она здесь одна, в квартире распутного холостяка. А что я такой, в этом она глубоко убеждена. "Ты такой безнравственный!" В ответ я ее целую, а она обвивает мою шею своими ручонками, называет ангелом, любимым, сладким и клянется, что вечно будет любить меня. Ах, эта маленькая каналья! Все они такие! Достойной удивления остается одна только неизменная глупость мужчин, вера в чудо, вера в то, что ты, мол, единственный, с которым случается это чудо".
Почему замужняя женщина флиртует, в чем заключается для нее наслаждение флирта, почему она флиртует с возможно большим числом мужчин, – все это хорошо объясняет героиня в "Браке Жюлиенны" Марселя Прево:
"Кажется, мы, женщины, все очень любим глядеться в зеркало. Взгляд на наше лицо говорит нам: "Ты, право же, недурна, маленькая Жюлиенна". Выслушивать такие слова очень приятно. Но еще приятнее было бы, если бы такие слова говорило само зеркало, не правда ли? Так вот: флирт и есть не что иное, как говорящее зеркало. У меня такая масса зеркал, что я могла бы ими наполнить целую галерею. И они говорят мне это одно громче другого!"
