О всех созданиях – больших и малых - Хэрриот Джеймс (полные книги txt) 📗
– Спасибо. – Он протянул мне полукрону, а когда я бросил монету в ящик, вдруг добавил: – А Поля Котрелла очень жалко.
– О чем вы говорите?
– Да я думал, вы знаете. Умер, бедняга.
– Умер? – Я растерянно уставился на него. – Но как… почему…
– Его утром нашли. Покончил с собой.
Я уперся обеими ладонями в стол.
– Вы хотите сказать… самоубийство?
– Выходит, так. Говорят, наглотался таблеток. Весь город про это толкует.
Я слепо вперил взгляд в страницу еженедельника со списком вызовов, и голос мистера Сэнгстера словно доносился откуда-то издалека.
– Очень его жалко. Приятный был человек. Все его любили.
Под вечер, проезжая мимо дома, где жил Поль Котрелл, я увидел на крыльце миссис Клейтон, его квартирную хозяйку, остановил машину и вышел.
– Миссис Клейтон, я просто поверить не могу.
– Я тоже, мистер Хэрриот. Подумать ужасно… – Лицо у нее было бледное, глаза покраснели от слез. – Он ведь у меня шесть лет прожил. Я на него смотрела прямо как на сына.
– Но почему…
– Да из-за собачки. Он не мог выдержать, что ее больше нет.
Меня захлестнула волна ледяной тоски, и миссис Клейтон положила руку мне на локоть.
– Не надо, мистер Хэрриот. Вы ведь ни в чем не виноваты. Поль мне все объяснил. И что Тео спасти было нельзя. От этого и люди умирают, не то что собаки.
Я кивнул, не в силах произнести ни слова, а она продолжала:
– Мистер Хэрриот, я вам, между нами, вот что скажу: Поль ведь не был стойким, как вы или я. Таким уж он родился – у него была депрессия, понимаете?
– Депрессия? У Поля?
– Вот-вот. Он уже давно лечился и все время принимал таблетки. Держался он твердо, но болезнью этой нервной страдал много лет.
– Нервной болезнью?.. Мне даже в голову не приходило…
– И никто не догадывался. Только так оно и было. Вроде бы детство ему выпало тяжелое. Может, потому он так и полюбил Тео. Прямо надышаться на него не мог.
– Да… конечно…
Она достала скомканный платок и высморкалась.
– И не одно детство, вся жизнь у него тяжелая была, у бедняжки, но он умел держаться твердо.
Что я мог ответить? Только сесть в машину и уехать туда, где величавые зеленые холмы безмятежно контрастировали с переполняющим душу смятением. Хэрриот, тонкий психолог и судья человеческих характеров! Как я ошибся! Правда, свою тайную борьбу Поль вел с мужеством, которое обманывало всех.
Да, он преподал мне урок, но иной, чем я думал. И этого урока я никогда не забывал: в мире есть множество людей вроде Поля, которые на самом деле совсем не такие, какими кажутся.
54
Смерть Поля Котрелла так потрясла меня, что я еще долго жил под ее впечатлением. Собственно говоря, даже теперь, когда за тридцать пять лет компания у "Гуртовщиков" успела совершенно перемениться и я сам – один из немногих старожилов, помнящих былые времена, мне по-прежнему чудится подтянутая фигура на крайнем табурете и выглядывающая из-под него косматая мордочка.
Ни за что на свете не хотел бы я пережить подобное во второй раз, но по странному совпадению мне очень скоро пришлось столкнуться почти с такой же ситуацией.
После похорон Поля Котрелла прошло, наверное, не больше недели, когда в смотровую вошел Эндрю Вайн со своим фокстерьером.
Я поставил фокса на стол и тщательно проверил сначала один глаз, потом другой.
– Боюсь, ухудшение продолжается, – сказал я.
Внезапно Эндрю рухнул грудью на стол и спрятал лицо в ладонях. Я потрогал его за плечо.
– Что с вами, Эндрю? Что случилось?
Он нечего не ответил и, нелепо съежившись рядом с собакой, глухо зарыдал.
В конце концов он все-таки заговорил, но не отнял рук от лица. В его охрипшем голосе звучало отчаяние:
– Я не выдержу! Если Рой ослепнет, я покончу с собой!
Я в ужасе смотрел на подергивающийся затылок. Только не это! Сразу после Поля! Но ведь есть и некоторое сходство…
Эндрю, тихий, застенчивый человек, тоже был одинок в свои тридцать с лишним лет и тоже всюду брал с собой фокса. Он снимал квартиру и, казалось, вел беззаботную жизнь, но в его высокой сутулой фигуре и бледном лице чудилось что-то хрупкое.
В первый раз Рой попал ко мне на прием несколько месяцев назад.
– Я назвал его Роем, потому что он еще щенком изрыл весь сад, – объяснил Эндрю с улыбкой, но его большие темные глаза смотрели на меня тревожно, с каким-то страхом.
Я засмеялся.
– Надеюсь, вы не хотите, чтобы я излечил его от этого? Средство, которое отучило бы фокстерьера рыть, мне ни в одном учебнике не попадалось.
– Нет-нет, что вы! Но его глаза… Это тоже началось, когда он был щенком.
– Ах так? Ну-ка расскажите.
– Когда я его купил, глаза у него словно бы немножко гноились, но продавец объяснил, что он их просто засорил и раздражение скоро пройдет. И действительно, они стали лучше. Но совсем это не прошло. Впечатление такое, что они все время чуточку раздражены.
– Почему вы так думаете?
– Он трется мордой о ковер, а на ярком свету начинает моргать.
– Так-так! – Я повернул мордочку фокса к себе и внимательно осмотрел веки. Слушая Эндрю, я уже прикинул диагноз и не сомневался, что обнаружу либо заворот век, либо неправильно растущие ресницы. Но я ошибся. Веки выглядели нормально, и поверхность роговицы – тоже. Только, пожалуй, в зрачке и в радужной оболочке чудилась какая-то нечеткость.
Я достал из шкафчика офтальмоскоп.
– Сколько ему теперь?
– Около года.
– Значит, это у него уже десять месяцев?
– Примерно так. Но день на день не приходится. Почти все время он выглядит и ведет себя совершенно нормально, а потом вдруг с самого утра лежит в корзинке и жмурится, словно ему не по себе. Но боли он вроде бы не испытывает, а так, что-то вроде раздражения… но это я уже говорил.
Я кивнул, стараясь сделать умное лицо, но за его словами не вырисовывалось никакой знакомой картины. Включив лампочку офтальмоскопа, я посмотрел сквозь хрусталик в глубину самого чудесного и хрупкого из всех органов чувств – на яркий гобелен сетчатки, на сосок зрительного нерва и ветвящиеся кровеносные сосуды. Все выглядело совершенно нормальным.
– А он все еще роется в саду? – спросил я, как всегда в случае недоумения хватаясь за соломинку. А вдруг глаза раздражает сыплющаяся в них земля?
Эндрю покачал головой.
– Нет, теперь почти перестал. И в любом случае его плохие дни с рытьем никак не связаны.
– Да? – Я потер подбородок. Эндрю явно уже успел сам все это обдумать. Моя растерянность возрастала. Ко мне постоянно приводили собак, "страдающих глазами", и всегда обнаруживались какие-то симптомы, какие-то причины… – А сегодня один из его плохих дней?
– Утром мне казалось, что да, но сейчас ему как будто полегче. Только он все что-то щурится, верно?
– Да… вроде бы.
Действительно, Рою словно досаждал солнечный свет, лившийся в окно. А иногда он на несколько секунд крепко закрывал глаза, как будто чувствовал себя скверно. Но, черт побери, ни одного конкретного симптома!
Я не стал говорить его хозяину, что так ничего и не понял – подобная откровенность доверия не укрепляет, – а укрылся за деловым тоном:
– Я дам вам лекарство. Пускайте ему в глаза две-три капли три раза в день. И держите меня в курсе. Возможно, дело в какой-то застарелой инфекции.
Я вручил ему пузырек с двухпроцентным раствором борной кислоты и погладил Роя по голове.
– Будем надеяться, старина, что у тебя все наладится, – сказал я, и обрубок хвоста весело завилял в ответ. Рой выглядел смышленым, ласковым и очень симпатичным, а экстерьер у него был – хоть на выставку гладкошерстных фокстерьеров: вытянутая морда, длинная шея, острый нос и изящные прямые ноги.
Он соскочил со стола и запрыгал вокруг хозяина. Я засмеялся.
– Торопится поскорее уйти отсюда, как большинство моих пациентов! – Я нагнулся и похлопал его по спине. – Редкий крепыш.