Философия кошки - Елизаров Евгений Дмитриевич (читать полную версию книги TXT) 📗
Просто поразительно: ведь он никогда не запускается прямо в нее, я целюсь куда-то рядом, чтобы только напугать, но – грозный символ хозяйского гнева – он заставляет ее уносить ноги сломя голову. Впрочем, мне иногда кажется, что здесь больше чего-то напускного, нежели подлинного испуга, ибо уже через минуту она выбирается оттуда и как ни в чем ни бывало начинает тереться о мои ноги, а то и вовсе заигрывать со мной, задирая своими когтями. Кошка совсем не глупа, а значит она вполне способна понять, что лучше подыграть своему не слишком вредному хозяину и удрать от этого никогда не попадающего в цель тапка, чем ждать чего-то другого, пока неведомого ей. К тому же она, по всей видимости, отчетливо понимает, что Акела вовсе не промахнулся, а значит, за всем этим кроется что-то такое, что, возможно, превосходит пределы ее разумения. Любая же тайна всегда понуждает к смирению, и это, как кажется, справедливо не только по отношению к нам.
Плотно же набитая подушка представляет собой действительную опасность, поскольку летит прямо в нее, однако эту угрозу она решительно игнорировала еще в своем безмятежном кошачьем детстве. Между тем генетическая реакция обязана немедленно сметать с места любого, к кому стремительно приближается враждебно увеличивающийся в угловых размерах темный предмет. Однажды мне удалось остановить уже бросившуюся на меня собаку, раскрыв прямо перед ее носом обыкновенный черный зонт: вопреки всем законам физики, которые гласят, что ни одно лишенное опоры тело не в силах изменить траекторию своего движения, ее отбросило от меня, как мяч, ударившийся в невидимую стену. Реакция живого тела на внезапное увеличение угловых размеров рефлекторна, сила же биологического рефлекса такова, что иногда способна посрамить и незыблемые физические постулаты.
Все это отнюдь не мелочи, но очень важные и симптоматические вещи. Ведь здесь обнаруживаются явные противоречия базовым поведенческим инстинктам животного, а это слишком серьезно, чтобы их можно было игнорировать. Между тем любая деформация заложенных природой инстинктов означает собой не что иное, как определенную ломку всей системы связей ставшего вполне домашним зверька со средой его обитания.
Правда, для сельской кошки эта ломка еще не достигает тех масштабов, с которыми сталкивается ее городская соплеменница; но и для городской свернувшийся до скромных пределов наших квартир «свиток» мира оказывается вовсе не таким уж апокалиптическим и страшным. Но все это только по той причине, что сам человек, а вместе с ним и тот многомерный сложный комплекс, который именуется его домом, становится для нее едва ли не всем космосом. Сами не ведая того, мы, люди, оказываемся для нее чем-то большим, нежели просто «спонсоры», а вся та искусственная вещественная оболочка, назначение которой состоит в том, чтобы придавать устойчивую форму всему укладу нашего совместного бытия, – куда более фундаментальной и многомерной структурой, чем просто уютная норка, в которой можно укрыться от каких-то внешних напастей.
Принимая на себя повседневную заботу о кошке, мы становимся не только ее единственной опорой во Вселенной, но и некими (часто единственными) вратами в нее. Этот доверившийся нам зверек постигает действительность главным образом через нас, в сущности точно так же, как мы сами постигаем ее через наших воспитателей и все наши книги (или то, что их замещает). Человек и его дом, пользуясь аналогиями, привычными нашему двуногому роду, становятся для кошки одним большим свитком, хранящим заклинания обо всех тайнах бытия; постоянное изучение и философское переосмысление этих ключей оказывается основным, если не сказать единственным, условием успешной адаптации к окружающему ее миру.
Если трагическим раскладом жизненных обстоятельств, она вдруг окажется на улице, способность ориентироваться в окружающей действительности, конечно же, не исчезнет, как, наверное, не исчезла бы и наша способность к приспособлению, окажись мы внезапно на какой-то другой планете. Основополагающие законы великой науки выживания записаны уже в генетическом строе любого способного к страданию существа. Но это будет совсем другой, если угодно, во многом враждебный ей мир. И вот здесь-то нам важно понять, что для любой – успевшей привыкнуть к уюту человеческого жилья – кошки вдруг оказаться на улице означает в точности то же, что и для маленького ребенка быть выброшенным на это же грязное дно нашей цивилизации; в конечном счете выживают (если выживают) и он и кошка, но вся судьба – и не только она – оказывается искалеченной у обоих…
Словом, красивый миф о том, что это гордое свободолюбивое существо, снисходительно принимая нашу заботу о себе, всегда сохраняет полную независимость от нас, – только миф и не более того, в действительности все обстоит совершенно по-другому.
Мы уже говорили здесь о сильнейшей зависимости кошки от человека, но заметим: сводить эту зависимость только к пищевому рациону (даже при том условии, что он дополнительно сдабривается густым концентратом ярких впечатлений) крайне ошибочно. Она нуждается в гораздо большем, нежели этот кошачий аналог («хлеба и зрелищ») древнего убогого минимума капризных римских плебеев. Главенствующей потребностью всего ее отзывчивого на доброту существа отныне становится достижение какого-то высшего единства и с теми, кто населяет, и с тем, что наполняет (ставший и ее собственным) дом.
Но вместе с тем кошка и в самом деле не обделена ни чувством собственного достоинства, ни гордостью, и уже в силу одного этого она вовсе не скромная приживалка, которая готова терпеть постоянные напоминания о «своем месте». Нет, эта роль вовсе не по ней. Притязания этого доброго маленького смышленого зверька простираются куда как дальше: она должна породниться с нами, превратиться в одного из нас – стать членом нашей семьи, может быть, даже нашего единого большого племени людей. И, думается, самое привлекательное в ней – то, что во имя достижения этой цели она, как отважные сказочные герои с открытым чистым сердцем, готова истоптать «железные башмаки». Это ведь только интервент, колонизирующий чужие земли, не считается ни с чем, что свято их обитателям, у него на уме лишь какие-то свои корыстные интересы. Испанская Конкиста (отвоевание Америки у ее законных хозяев), в результате которой всего за какие-то двадцать лет на стыке XV—XVI веков было истреблено чуть ли не все коренное население порабощенных земель, – пример именно такому поведению. Наша же героиня соткана из совершенно иных материй, и ее пришествие вершится по-другому: все испытания она принимает в первую очередь на себя.
Скорее всего, она не разделила бы ни одно из тех людских мнений, которые моделируют ее возможный взгляд – на себя как на маленького еще не развившегося в полной мере человечка или на своего хозяина как на какого-то сверхбольшого кота. Но можно быть абсолютно уверенным в одном: она охотно согласилась бы с тем, что между нею и нами нет никакой непреодолимой пропасти, подобной тем, что пролегают между представителями других биологических родов. Некоторая же дистанция, разумеется, ощущаемая и ею, как раз и составляет предмет не прерывающейся ни на единое мгновение работы кошки и над самою собой, и над нами.
Автор берет на себя смелость почтительно возразить освященным авторитетом бессмертного Киплинга представлениям о кошке, как о животном, которому нет решительно никакого дела до своих хозяев, ибо на его (автора) взгляд во всей живой природе нет никакого другого существа, которое бы столь верно и преданно служило и человеку, и всему тому, что создается его трудами. Да, эталоном преданности и верности ему во все времена была только собака, но на самом деле кошка может с успехом оспорить первенство этой вечной своей соперницы в борьбе за сердце человека. Все дело в умении видеть, в том, какими глазами взглянуть на обеих. В собаке воплощено что-то мужское, это верный своему сюзерену рыцарь, готовый по первому его знаку немедленно перевернуть все вокруг вверх дном и подчинить ему весь мир. Кошка же предстает как нечто противоположное, это создание олицетворяет собой мягкую женственность; ее служение тихо и незаметно, оно опирается на врожденную готовность подчинять и переделывать в первую очередь самое себя (и, подобно женщине, именно благодаря этому дару она подчиняет себе и переделывает нас)…
