Рождение цивилизации - Елизаров Евгений Дмитриевич (читать книги бесплатно TXT) 📗

Евгений Дмитриевич Елизаров

Рождение цивилизации

1. Вера и мегалиты

Египетские пирамиды и вавилонские зиккураты, именно их вызывает память при одном только упоминании о первых цивилизациях; в сознании европейца одно неотделимо от другого и зачастую одно подменяет собой другое.

Первые святилища… Кто только не писал о них? Им посвящены целые библиотеки, и что нового после археологов и лингвистов, историков и философов может сказать о них, специалист по решению прикладных вопросов организации труда и управления? Впрочем, о них писали и мои коллеги, экономисты и управленцы, но оговорю сразу: меня совершенно не интересуют ни технология строительства, ни организация производства. Я рискую вторгнуться в святая святых проблемы, и при всей экзотичности для нее моего ремесла я полагаю, что именно оно может дать ключ к решению многого.

И наконец: в этой работе речь, вероятно, менее всего будет идти о пирамидах и зиккуратах, и тем не менее вся она будет посвящена именно им…

Но сначала – общая экспозиция.

«Двинувшись с Востока, они нашли в земле Сеннаар равнину и поселились там. И сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести…»

Мегалиты Баальбека, Стоунхенджа, Тиагуанако, Саксаигуамана, идолы острова Пасхи, вавилонские зиккураты, собственно египетские пирамиды, едва ли не зеркальное их отражение – храмы и пирамиды, похороненные в джунглях Гватемалы и Юкатана, – все эти и другие разбросанные по лику земли столь несхожие друг с другом творения сынов человеческих объединяет одно – масштаб граничащих с подвигом усилий целых народов, титанических жертвенных движений цивилизаций, казалось бы, не имеющих никакого практического смысла. Ведь еще и сегодня, через тысячелетия после них, голод и нищета для многих представляют собой отнюдь не отвлеченные категории, но нечто, исполненное вполне осязаемым трагическим смыслом, так что же говорить о тех временах, когда возводились все эти громады. Потребовавшие отвлечения гигантских объемов живого труда на свое сооружение, вечные памятники абсолютной бессмысленности, зачем они человеку?

Речь идет о самом начале человеческой цивилизации, и здесь, в «нуль-пункте» запечатленной письменностью истории человечества, циклопические по своим размерам культовые сооружения, без видимой цели схоронившие в себе усилия многих поколений, парадоксальным образом, выстраиваются в один ряд с другими, не менее грандиозными, но вместе с тем предельно заземленными и утилитарными стройками – ирригационными каналами Месопотамии и Египта, Индии и Китая – по существу всех центров зарождения цивилизаций.

Казалось бы, прямая противоположность абсолютной бессмысленности первого ряда, эти сооружения, прямое воплощение строгой целесообразности и рационализма, возводятся практически одновременно с первыми.

Но продолжу рядоположение. Неразвитость орудий, примитивизм технологии, непреходящая для многих угроза голодной смерти и на драматическом этом фоне вечного дефицита насущного пустая растрата сил на создание суетных украшений сурового быта и вещей, лишь через века способных быть осознанными градом и миром как знак богатства, словом, начал, до того неведомых – и нужных ли вообще? – живому.

Что объединяет эти ряды?.. Тяжелокаменное воплощение абстрактных символов возносящегося к вечности духа и столь же монументальная конкретность вечно алчущей земного плоти, Мария и Марфа первичной культуры, что делало возможным это парадоксальное переплетение?

Легко понять назначение ирригационных каналов, куда труднее постичь смысл потрясающих воображение масштабов культовых конструкций, еще труднее представить повелительную необходимость того, что уже здесь, в самом начале, формирует вечные каноны искусства, но, думается, логика возникновения всего этого должна быть одной и той же, ибо историческая нерасторжимость всех этих начал обязывает к выводу о равной их обусловленности и необходимости.

Но начнем со святилищ.

Что лежит в основе грандиозных процессов их воздвижения? Что может являться причиной фактического омертвления таких, поражающих всякое воображение, объемов живого труда и создаваемых поколениями и поколениями людей материальных ценностей? Религиозные представления древних? Именно они, – отвечает большинство исследователей древних цивилизаций. Но можно ли только ими объяснить явления такого масштаба.

Можно ли во имя каких-то туманных и таинственных абстракций, скрываемых осязаемой плотью ритуала, приносить в жертву судьбы целых народов?

Уточню. Пышными погребениями в Древнем Египте удостаивались немногие, меж тем (еще задолго до пирамид) и царские гробницы и соперничавшие с ними мастабы, возводимые для высшего нобилитета, требовали усилий огромных контингентов, состоящих из тех, чьим уделом были похороны лишь по “третьему разряду”; и волей-неволей напрашивается мысль о том, что здесь не обходилось без принуждения. Реконструкция общей логики градостроительства показывает, что в Месопотамии возведение храма зачастую предшествовало всем гражданским постройкам, а значит и здесь трудно предположить абсолютную добровольность самоотчуждения большинства. Своим вопросом (можно ли?) я имею в виду следующее. В русском языке, как, впрочем, и в любом другом, ибо категории модальности везде предстают одними из самых сложных, понятие возможности весьма и весьма многозначно. Оно означает собой и определенную степень долженствования, то есть указывает на ту или иную градационную ступень какой-то единой линии, которая последовательно восходит от категорической недопустимости к прямому долженствованию, к неукоснительной обязанности. Оно характеризует и степень реализации такой же единой линии, которая так же последовательно восходит от какой-то абстрактной возможности ко вполне реальной действительности (так абстрактная возможность землетрясения, проходя через все промежуточные ступени, разражается, наконец, катастрофой). Первый ряд значений имеет самое непосредственное отношение к этике, и в каком-то смысле “иметь возможность” (“можно ли?”) здесь оказывается синонимичным выражению “сметь”. Второй ряд этически нейтрален, но зато в плане фактологии имеет гораздо более строгий, если не сказать жесткий, смысл. Задавая свой вопрос, я формулирую его отнюдь не в нравственной, но именно в фактологической, плоскости. Итак: может ли не подкрепленное факторами материального порядка слепое подчинение ритуалу привести в самоубийственное движение народы (а ведь если и допустимо говорить о суицидных наклонностях целых цивилизаций, то для их иллюстрации лучших примеров, чем примеры строительства египетских пирамид и вавилонских зиккуратов было бы просто не придумать) или для этого необходимо искать какие-то более фундаментальные основания? Можно ли одними только религиозными представлениями каких-то высокопоставленных персон (или даже полной суммы всех членов социума) объяснить законы рождения и смерти цивилизаций, или все же постижение этих законов требует выхода в какое-то иное измерение общественного сознания? А меж тем речь идет именно о законах рождения и смерти…

Говоря сегодня, по истечении тысячелетий, о побудительных причинах, когда-то лежавших в основе такого рода строительства, мы в неявной форме занимаемся также и своеобразной реконструкцией психологического склада людей, живших за долгие века до Рождества Христова. Но занимаясь подобной реконструкцией мы обязаны постоянно помнить одно фундаментальнейшее обстоятельство, едва ли не курсивом прочерчиваемое всей писаной историей человечества. Я имею в виду во все времена демонстрировавшуюся всеми народами мира гранитную незыблемость менталитета двух категорий смертных: простого обывателя и управленца высшего разряда. Первый (здесь подразумеваются отнюдь не отдельные личности, но полная статистическая их совокупность) в меру веропослушен и лоялен по отношению к властям, но в принципе неспособен принести в жертву абстрактной – пусть даже самой возвышенной – идее благополучие своего дома. Второму (и здесь также говорится не о конкретных персонах, но о категории, объединяющей в себе не только царствовавших когда-то особ, но и всю высшую чиновническую иерархию) задолго до Никколо Макиавелли была известна вечная истина власти, гласящая, что повелителю разрешается приносить в жертву любые интересы любого отдельно взятого индивида, но недопустимо жертвовать сразу всеми подвластными ему.