Год собаки. Двенадцать месяцев, четыре собаки и я - Кац Джон (мир бесплатных книг TXT) 📗
Уезжая, я оставил собак во дворе, чтобы они могли встретить Девона именно там. Места во дворе хватает, значит, не будет повода для территориальных ссор.
«Ребята, — объявил я торжественно, — сегодня привезу вам другую собаку, Девона. Он, может быть, слегка чокнутый. Будьте терпеливыми». Джулиус и Стэнли с любовью смотрели на меня, помахивая хвостами. Казалось, ничего, кроме терпенья, от них нельзя было и ожидать.
Я положил в машину бутылку с водой и пачку печенья. Взял новый поводок и ошейник, к которому прикрепил жетон с кличкой Девона и моим телефонным номером.
Я нервничал, волновался, колебался, чувствовал, как втягиваюсь во что-то, но не мог понять во что. Заверение Дин, что можно будет отослать Девона обратно, если тот у меня не приживется, нисколько меня не успокаивало.
Примерно через час после моего приезда в аэропорт, самолет, наконец, приземлился. Я чуть не каждые пять минут спрашивал, есть ли на борту собака. Наконец, позвонил по мобильнику Дин и сообщил ей, что Девон уже здесь. Потом позвонил своей жене Пауле, чтобы успокоить ее. Она была твердо убеждена, что третья собака это чересчур, поэтому немногое могла сказать в ответ. Я позвонил также дочери в колледж: «Он уже почти тут!» И услышал привычный вздох. «Перезвони мне, когда увидишь его, — сказала дочь, — расскажешь, на что он похож».
Через полчаса после того, как самолет сел, — было девять часов вечера, — я увидел, как два работника аэропорта тащат по полу голубую собачью клетку, глухо стукавшуюся о плитки пола. Это был большой пластиковый контейнер с прорезями для воздуха по бокам и зарешеченным отверстием в передней стенке. К крышке контейнера был прикреплен конверт с документами Девона. Сквозь металлическую решетку виднелось сбитое одеяло — единственное, что осталось от его прежней жизни, — пустая бутылка и клочки газет, устилавшие дно клетки.
Больше ничего разглядеть не удавалось. Только что-то белое с черным бешено крутилось внутри, ударяясь о стенки контейнера. Я вздрагивал от этих громких ударов; Девон рвался наружу.
Контейнер подтащили ко мне. «Эй, Девон!» — окликнул я, адресуясь к контейнеру. Никакого ответа. Я подписал счет за провоз и оттащил контейнер на свободное место.
В ньюаркском аэропорту и всегда-то царит бедлам, но в этот вечер здесь было еще хуже обычного, поскольку из-за плохой погоды самолеты запаздывали. Везде громоздился багаж; в раскрытые двери было слышно, как полицейские орут на нерасторопных водителей; кричали носильщики; по радио объявляли один рейс за другим, в небе ревели двигатели самолетов.
Мой фургон был припаркован в нескольких сотнях метров от выхода. Я рассчитывал прямо в контейнере надеть на Девона поводок и затем отвести его к фургону, держа поводок в одной руке, а другой толкая контейнер. Мы таким образом оторвались бы от всего этого сумасшедшего дома и добрались до тихой темной парковки. Секция 3-A терминала B вместе с автомобильной стоянкой вряд ли могли вызвать в воображении пасторальные картины в духе Джеймса Хэрриота, но тут уж ничего не поделаешь.
Девон в контейнере все еще бешено крутился. Нам нужно было, наконец, взглянуть друг на друга.
«Девон, смотри, сейчас я открою дверцу. Все будет хорошо». Я всегда разговариваю со своими собаками, хотя вовсе не думаю, что они понимают мои слова, зато вполне могут по тону почувствовать настроение. У меня это почти рефлекс.
Глухие удары и верчение в контейнере прекратились, оттуда на меня глядела пара диких угольно-черных глаз. В них читались сила и ярость их обладателя, но также и его страх. Ничего мудреного. Утром — дома в Техасе, в спокойном безлюдном месте. Потом аэропорт, клетка, багажное отделение самолета. Взлет и посадка, да не один раз, а дважды. Все время вокруг темно, бесконечные часы в полете. Опустили куда-то вниз, быстро провезли, потом протащили по полу, — а вокруг гул толпы, — и вот теперь стоит перед ним какой-то огромный незнакомец да еще окликает по имени.
Я опустился на колени перед дверцей и чуть только приподнял защелку, как дверца резко распахнулась. Не успел я шевельнуться, как что-то неясное промчалось мимо и, сбив меня с ног, скрылось в толпе. Девон исчез раньше, чем мне удалось встать. Только крики в толпе указывали направление, куда он помчался.
Двум работникам багажного отделения, трем крайне недовольным полицейским из управления аэропорта и мне потребовалось почти полчаса, чтобы отыскать и изловить Девона, который метался по забитому людьми терминалу, распугивая всех на своем пути. У него не было никаких ориентиров, никакой определенной цели, он мчался куда глаза глядят, просто чтобы убежать.
Полицейские, как выяснилось, отнюдь не являлись любителями собак. «Послушайте, он же чемпион среди бордер-колли», — попробовал я умилостивить одного из них, когда тот взялся за свою рацию. Он намеревался вызвать по тревоге ньюаркскую команду, в чью обязанность входит следить за животными в аэропорту.
«Мы здесь не ловцы бродячих собак», — возразил полицейский. Впрочем, вовсе равнодушным к моей беде он не был. И в конце концов, полицейские согласились попытаться поймать Девона, прежде чем звонить в специальное подразделение полиции, занимающееся животными. Но предупредили, что не будут нести ответственность, если пес укусит ребенка или собьет с ног какую-нибудь старушку. «Нам случалось видеть, как людей кусали гораздо более спокойные собаки», — заверили они меня.
За любую неприятность отвечать предстояло мне. Полицейский был прав. Собака, обезумевшая от страха в незнакомом месте, может быть очень опасной. Вдруг кто-нибудь попытается схватить его? Но при одной мысли о том, что Девона могут запереть в клетку, меня охватывало отчаяние. И мы продолжали гоняться за ним.
Он бегал от одного багажного транспортера к другому в тщетных попытках отыскать выход или хоть что-нибудь знакомое, но ничего не находил.
Как только мы подбирались к нему, пес стрелой уносился прочь и исчезал в толпе. Я с ужасом представлял себе, как он, в конце концов, вырвется в одну из дверей и домчится до шоссе, где его легко может сбить машина. А если уцелеет на дороге, то затеряется потом среди разных складов, стоянок для грузовиков и строений, окружающих аэропорт. Я звал его: «Девон, Девон!», но все было впустую.
Когда он промчался мимо в очередной раз, какие-то храбрецы потянулись было к нему, но пес оскалился и рявкнул. Люди похватали своих детей. Полицейские теряли терпение.
И все-таки нам как-то удалось загнать его в угол возле одного из прилавков. Мы медленно приближались к нему, — я впереди, а полицейские с двух сторон, чуть сзади меня.
На некотором расстоянии от него я опустился на колени и впервые смог как следует его разглядеть. Это была красивая собака, черная с белым пятном на лбу и белой грудью. Он, правда, был очень худ, его шерсть местами сбилась от долгого пребывания взаперти. На морде виднелись какие-то белесые пятна, возможно попала слюна, когда он метался в панике. Взгляд был неожиданно глубоким, мягким и грустным.
Дышал Девон тяжело, казался обессиленным и испуганным, а может быть, страдал от жажды. Я должен был обязательно заполучить его, иначе его поймают работники из управления аэропорта или — того хуже — он вырвется и окажется на шоссе.
Контакт глазами — очень важная вещь для бордер-колли. Об этом написано во всех книгах; оказывается, для них это один из способов подчинить себе скот. Возможно, Девон отреагирует на мой взгляд. Даже минутная приостановка в его сумасшедшем беге даст мне возможность схватить его. Я видел, как он оценивает расстояние между нами, полицейских позади меня, преграждающих ему путь, а за ними еще и столпившихся людей, привлеченных необычным зрелищем.
Он, видимо, был приучен к послушанию. «Жди, Девон! Жди!» — возможно спокойнее повторял я. «Все хорошо. Я твой новый друг. Все хорошо. Жди. Мы пойдем домой». Можно было надеяться, что это монотонное повторение успокоит его. Сам я дышал тяжело и обливался потом.
