Москва рок-н-ролльная. Через песни – об истории страны. Рок-музыка в столице: пароли, явки, традиции - Марочкин Владимир Владимирович
– У нас в стране рок-н-ролл – это музыка для взрослых. Участвуя в жюри различных молодёжных фестивалей, я вижу, что молодые ребята, как правило, ещё не понимают, что они играют.
– Да, это правда, – согласился Алексей, – детей легче научить выступать с песенками в «Утренней звезде», чем рок-н-роллу. И обрати внимание: все более или менее знаменитые рок-музыканты – это люди, которым далеко за тридцать.
– В тяжёлых стилях музыкант – это всегда вождь, всегда трибун, за которым должны пойти люди, а до тридцати лет у человека ещё не сформировалось мировоззрение, не образовалась харизма, которая может увлечь массы.
– Да, все известные рок-музыканты – это уже сформировавшиеся люди, с опытом, со вкусом. Певец в двадцать лет и певец в тридцать лет – это совсем разные люди.
Так разговаривая, мы подошли к дому, где Алексей жил в детстве и юности: белая башня, стоявшая в окружении пятиэтажек. Давно не ремонтированная и слегка замызганная, о чём всё сокрушался Алексей:
Лидер «Легиона» Алексей Булгаков на концерте в «Р-клубе». 1998 г.
– Ничего не изменилось, как было, так всё и осталось. Даже дома не побелены и не покрашены. Только иномарки вместо «москвичей» и «восьмёрок». Причём иномарок не так уж и много… Там, где я сейчас живу, их больше.
Алексей указал на окна под небесами:
– Вон там мы жили, на двенадцатом этаже, почти на самом верху! Оттуда были видны и Останкинская башня, и Кремль, и солнце попадало прямо в окна!
Я задрал голову: белые стены, отражающее солнце, и синее небо. Выше были только облака.
Алексей, глядя в своё детство, начал вспоминать обитателей родного дома:
– На нашей лестничной клетке было ещё три квартиры. С соседями из первых двух мы дружили, а в третьей квартире жила странная семья, в которой муж и жена (его звали Саша, а её – Марина) изрядно поддавали. Когда Марина наклюкивалась, то Саша выставлял её за дверь. Марина ломилась в закрытые двери и орала: «Саша, открой мне дверь! Иначе я позову мужиков, и мы высадим её!» А когда напивался Саша, то Марина, в свою очередь, тоже выставляла его из дому. Тогда начинался прикольный диалог. Саша кричал: «Маринка! Открой мне дверь!» Марина отвечала: «Я тебе не открою, пока ты не проспишься!» – «Мне надо проспаться дома!» – «Не открою!» – «Тогда я тебя взорву!» – «Хорошо! Взрывай!» – «А знаешь чё? Я тебя взрывать не буду. Я тебя сожгу!» Как в цирке! И мы всё это слушали. Двери-то были не как сейчас, бронированные, а из ДСП, и из-за них было всё слышно! Но как-то я поутру иду в школу, выхожу на лестничную площадку, а там половина двери сожжена. И я понял тогда, что всё это были не шутки. У нас был, к сожалению, маргинальный район. Все дома, стоящие здесь, давались от завода «Серп и молот» людям, которые на том заводе работали. А «Серп и молот» – это не какое-нибудь маленькое КБ, это огромный завод, на котором были собраны люди не только из Москвы, но и из других городов, из других областей. Им тоже давали квартиры тут, в Перове. Родители детей, которые здесь родились, по сменам вкалывали на заводе, в «горячих» цехах, с 9 утра до 9 вечера, а дети были предоставлены сами себе. Нередко здесь и поножовщина, и драки бывали. И мне тоже не раз доставалось…
– Били?
– И старшие гоняли, и между младшими разборки были, и даже взрослые мужики детям подзатыльники раздавали.
– И мужики? Обычно они ведь стараются детей не обижать!..
– Здесь обижали, и не раз. Винных магазинов поблизости было много, и как мужики нажрутся, так и начинались проблемы: где бы и у кого денег стрельнуть? Они отнимали деньги и у женщин, и у детей.
– С кем ты дрался и где?
– Да вот прямо здесь разборки и происходили. – Алексей остановился на углу улицы и огляделся вокруг. – Это как раз 10-й проспект. Здесь невозможно было не драться, потому что на 10-м проспекте была своя банда, на улице Металлургов – своя, и у нас – тоже своя, и, например, у кинотеатра «Берёзка», это дальше, по Новогиреевской улице, там другие ребята жили. И что мы делали? Ходили ночью друг у друга деньги сшибать. Естественно, многие друг друга знали в лицо и потом приходили разбираться: кто у кого с Новогиреевской или с Федеративного отнял деньги. Ну и дрались. Бывало, что сильно дрались, а бывало, не очень…
Я оглянулся. Вполне будничный перекрёсток, перечерченный с двух сторон пешеходными «зебрами», а с третьей – «лежачим полицейским». Кусты сирени окружали его по двум ближним сторонам. Серенькие пятиэтажки выстроили в ряд. Жирафовидные тополя тянули свои шеи выше домов. Ничего запоминающегося, никаких ярких ориентиров, в другой раз пройду мимо – и взглядом не задержусь. Но оказывается, именно здесь в боях с окрестными мальчишками Алексей Булгаков воспитывал в себе право на свой собственный рок, свой голос, свою биографию. В сражениях, разъярившихся когда-то на этом сиреневом перекрёстке, закалялся «металл». Уверен, не будь тех драк, не было бы и обкатки стали…
Алексей тем временем уже тащил меня дальше:
– Сейчас, как пройдём мимо, ещё покажу, где драки у нас происходили…
– А кто твои родители? – спросил я, когда мы закончили осматривать места юношеских боёв.
– Моя мать работала рядом, в «Детском мире» на Зелёном проспекте. А отец работал в ЦАГИ, в Центральном авиационном государственном институте, что на улице Радио, там у них основной центр, а филиал – в Жуковском, и я помню, что отца частенько туда посылали на испытания. Отец меня научил разбираться в самолётной технике. Я навскидку могу определить, какой самолёт летит, какого он типа, сказать, какая у него вместимость пассажиров и сколько он может лететь без посадки… Он же мне объяснил, что такое американский «Шаттл», а что – наш «Союз». Ещё он очень хорошо разбирался в морских кораблях: какие бывают торпеды и торпедные катера… С ним очень интересно было разговаривать.
– А как твои родители относились к тому, что ты рок-музыкой занимаешься?
– Нормально. И не отрицательно, но и не положительно. Мать мне гитары покупала, но особо не поддерживала меня. В принципе в плане творчества я был предоставлен сам себе. Мы брали гитары, ходили здесь и пели песни.
– Какие?
– Да разные! И блатные, и какие-то народные. Вон на той детской площадке мы как раз и орали песни, – указал Булгаков в направлении раскрывшегося меж домами уютного дворика. – И девчонки здесь, конечно, к нам присоединялись. То здесь мы посидим, то там. Что это давало? Я развивал свой голос, поскольку я пел громко. И видно, голос здесь я закалил, поскольку мы орали песни и зимой, и летом.
– Зимой-то, наверное, по подъездам?
– Не только. Мы и на улице частенько пели. Пива выпьешь – и ходишь тут, горланишь. Милиции здесь фактически не было, а из взрослых никто замечания не делал. Спел я однажды две свои песни, ко мне подошёл знакомый парень и говорит, что у него тоже есть песни, которые он сам написал, – так я и его песни попробовал спеть, те, которые мне понравились. То есть я тогда уже попробовал петь песни чужого авторства – и это был очень ценный опыт.
– А то, что ты играл музыку, это ничего не значило в здешней социальной иерархии?
– Вначале ничего не значило. Здесь всё у нас начиналось в сыром виде. В первобытном. Отсюда мы вышли, созрели-то мы в другом месте, в ДК Московского локомотиво– и вагоноремонтного завода. Это чуть подальше, в сторону Карачарова. Вот там это уже стало кастой. А здесь только-только мировоззрение формировалось.
Мы подошли к стандартному четырёхэтажному школьному зданию, на пустыре перед которым валялась брошенная хоккейная коробка. Суровое лицо Алексея вдруг посветлело:
– А вот и школа № 423, в которой я учился и ритмы барабанные отстукивал на уроках. Тогда кумиром для нас был Макаревич. Мы не только песни его пели, но и подражали ему в причёске…
– «Легион» здесь появился?
– Нет, «Легион» родился дальше, на 2-й Владимирской улице, куда я позже переехал и где познакомился с Олегом Царёвым, с которым мы и основали нашу группу. Но у нас не было репетиционной базы, и я предложил пойти в мою школу, где у меня оставалось много знакомых. Мы попросили завхоза: «Дайте нам, пожалуйста, актовый зал для репетиций, а мы будем для вас играть всякие вечера». И на таких условиях нас пустили сюда заниматься, но мы недолго тут просидели, потому что… рок-музыка же всегда всем мешала: это было и очень громко. И через два года нас убрали отсюда, но тем не менее именно здесь я и написал «Листопад», свой хит.
