Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода) - Парамонов Борис Михайлович (чтение книг TXT) 📗
Но западная экспансия - слишком широкое понятие, чтобы сводить его исключительно к военному противостоянию. Да Тойнби и сам, говоря о "западном завоевании" мира, выражается метафорически. Влияние, воздействие, эффект - вот нужные и правильные слова. Само присутствие Запада, наличие западной цивилизационной культуры - вот настоящий Вызов, бросаемый Западом миру. Атомное оружие на этот вызов ответить не способно. Кому не ясно, что создание его нужно странам-изгоям не для обороны, а для атомного шантажа. Северная Корея таким образом хочет решить свои продовольственные проблемы. Это как советские беспризорники двадцатых годов: "Тетка, дай рубль, а то укушу, у меня сифилис!"
Мы уже говорили, что, по Тойнби, фактическое единство современного мира, взаимоприсутствие, так сказать, всех стран и народов требует культурной гармонизации, без которой невозможно стабильное существование человечества. Таковое единство - не то что закон исторического развития, а скорее нравственный постулат оного, требование не чистого, а практического разума, говоря по Канту. И нельзя не заметить, что Тойнби сохраняет значительную долю скептицизма в рассуждениях на эту тему. Идущая интеграция человечества (сейчас бы сказали "глобализация"), скорее всего, приведет к созданию в мировом масштабе некоего космополитического пролетариата, в целом противостоящего доминирующему и как бы господскому - во всяком случае, господствующему - Западу. Возможно, говорит Тойнби,
"зыбкое и неустойчивое всеобщее смешение в результате западного завоевания мира постепенно и мирно преобразуется в некую гармоническую синтетическую субстанцию, из которой столь же постепенно и мирно столетия спустя возникнут новые творческие, созидательные возможности. Такая предпосылка, однако, есть не более чем недоказуемое допущение, которое может оправдаться или не оправдаться при реальном развитии событий. Смешение может завершиться синтезом, но с таким же успехом - и взрывом, и в этом случае ислам может сыграть совершенно иную роль в качестве активного ингредиента бурной реакции космополитических низов против западных хозяев".
Это написано в пятидесятые годы прошлого века. Многое ли с тех пор изменилось? А если изменилось, то к лучшему или к худшему? Не началась ли уже эта самая бурная реакция? Только вот "западные хозяева" - понятие нынче устаревшее, явный анахронизм. Равно как и "низами" трудно назвать людей, держащих в своих руках мировые запасы нефти - петролеума, говоря по-старинке. Сейчас появилось выражение "петро-ислам". Нужен ли петро-исламу Петр Великий? Который, в свою очередь, не есть ответ на все вопросы, стоявшие перед Россией, а теперь вставшие и перед всем миром.
Лосев, или воспоминание о литературе
Пришла приятная весть о награждении Льва Лосева премией имени Аполлона Григорьева. Друзья и все почитатели русской поэзии радуются за Льва Владимировича и поздравляют его. Не знаю, много ли в России осталось почитателей поэзии, но стихи Лосева любят, кажется, все. Как-то все на нем сходятся. Вот так Чехова все еще при жизни любили. Завистники у него были разве что на первых шагах его литературной славы: очень уж быстро он взлетел, выйдя из возраста Антоши Чехонте. Лосев вообще заставляет вспоминать о Чехове по многим причинам. Процитирую самого себя - давнюю статью о первой книге Лосева "Чудесный десант", вышедшей в 1985 году:
"Стихи Лосева, как часы-луковицу, можно носить в жилетном кармане, конечно, если у вас есть жилет, этот знак добропорядочности и бытовой добротности. Эта "тройка" - вместо гоголевско-некрасовской ("не догнать тебе бешеной тройки"). При всей его газетной современности Лосев как бы добротно-старомоден. И борода у него не анархическая, не толстовская, а чеховская: бородка. Он сделал из русской поэзии то, что Чехов - из русской прозы: превратил ее из случайного набора гениальных безумств в хорошо организованный текст. В Лосеве подвергается генетической мутации тип русского поэта, он становится "западным" поэтом, университетским "резидентом", а не властителем дум - и уж, конечно, не пророком. Удача приходит к человеку, когда он разгадывает шифр своей судьбы. Лосев, кажется, первый в русской поэзии удачник. Уникальность его судьбы должна сделаться путем, экзистенциальным методом".
Сейчас такое читать смешновато. Это писалось в годы, когда был жив не то что стереотип, - нет, архетип русского поэта: фигуры, прежде всего, трагической. Нынче за поэзию, как известно, не убивают, но произошло нечто едва ли не горшее: ее перестают, если уже не перестали читать. Премии, впрочем, дают. А в этой премии, Аполонно-Григорьевской, самый ее эпоним напоминает о расхожем образе русского поэта, пьющего при случае керосин за водку.
В той самой книге "Воздушный десант" есть раздел под названием "Памяти водки". Как человек лично знающий Льва Владимировича, могу сказать, что он водку пьет, но умеренно; как советовал Левше атаман Платов, средственно. Такая умеренность и даже, я бы сказал, аккуратность свойственна стихам Лосева. И он доказал, что умеренность и аккуратность могут быть орудиями поэзии, ее приемом. Бродский нашел верное слово для характеристики Лосева: поэта крайней сдержанности. Этот оксюморон - как эта крайность может быть сдержанной! - лучше всего выражает характер поэзии Лосева.
Лосев вежливо похвалил ту мою давнюю статью, но теперь я вижу, что всё сложнее. В его методе достаточно безумия. В нем самом, корректнейшем университетском профессоре, прорывается эксцентричность. Генис говорит, что своими глазами видел, как Лосев на Гаваях в мгновение ока взобрался на пальму - дерево, как известно, до самой вершины гладкое, где уцепиться не за что. Сам Лосев пишет, что в юности купался с друзьями в ледяной воде весенней Невы. Я догадываюсь, что втайне Лосев ведет свое происхождение от рыб.
Тем не менее, сходство с Чеховым увеличится, а не уменьшится, когда мы вспомним о генезисе обоих литераторов, о юмористике. Правда, Лосев как будто чисто юмористических сочинений не писал (во всяком случае, не оставил), но он работал в детской литературе, в журнале "Костер". А детская литература в глубочайшей основе своей ведет даже не к сказочности, а к абсурду, и не столько к сюжетному, сколько к словесному абсурду. Эники-беники-си-колеса, эники-беники-ба. Есть еще очень богатые ассоциации вызывающее слово - заумь; а это уже Крученых, а это уже футуризм.
