За языком до Киева - Успенский Лев Васильевич (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации TXT) 📗
«Дракон», изваянный природой из камня, ожил, погнался за беглецами…
Легенда легендой, вымысел вымыслом, но существенно то, что именно скалы, горы, большие камни чаще всего подсказывают человеческому воображению такие метаморфозы, вероятно потому, что скала, гора, утес, холм всегда бывают как бы легкообозримыми. Их можно обнять одним взором. Их можно сопоставить с другими, рядом находящимися. Воображению легче увидеть что-то человеческое, нечто индивидуальное в горной вершине, в скалистом островке, в колоссальной глыбе гранита, нежели, например, в простирающемся на десятки километров море или озере, очертаний которых не охватишь взглядом.
Ладога и Онега лежат рядом друг с другом. Нашим предкам, однако, не пришло в голову счесть их «братьями» или «сестрами». Тот, кто жил на берегах Ладожского озера, мог никогда не видеть Онежского и, уж во всяком случае, не подозревал, как именно лежат они на поверхности земли, разделенные лишь узким перешейком, оба вытянутые с северо-запада на юго-восток, как два близнеца, как двойняшки. Чтобы увидеть это, надо пролететь над ними на огромной высоте или взглянуть на карту. К. Бальмонт потому мог измыслить свою сказку про Днепр, Волгу и Двину, что в его дни в любом школьном атласе легко было увидеть, как, родившись на одном нагорье, три реки разбегаются за тысячи верст друг от друга к трем разным морям. Доступное глазу, обозримое одним взглядом, вот что постоянно возбуждало фантазию.
Три близко расположенные на одном горном массиве острые вершины поднимаются в Пиренеях. У них есть свои имена — СИЛЭН, МАРБОРЭ и МОН-ПЕРДЮ. Но, кроме того, все втроем они называются и общим именем — ТРЭС СОРЕЛЬЯС (три сестры-монашки). Бесспорно, у пиренейских горцев найдется, что рассказать про скалистое содружество.
Три скалы поднимаются из тихоокеанских волн возле Ле-Пунтильи на побережье Чили. Их три, они лежат близко друг к другу… Достаточно, чтобы человек объединил их в семейную «группу»: они называются ТРЭС ХЕРМАНОС (трое братьев)… Легенды? Если их нет, они могли бы возникнуть, да, вероятно, они существовали и существуют у чилийских лоцманов, моряков, прибрежных жителей…
Не приходится удивляться тому, что чем дальше в прошлое, тем более бурной оказывается людская фантазия, сопровождающая топонимическое называние. Чем ближе к нашим дням, тем она становится суше, рациональней. Названия, даже в тех случаях, где человек подмечает единство нескольких предметов, начинают отмечать только то в них общее, что на деле существует, что не нуждается в приукрашивании мифом.
В Крыму у Гурзуфа уткнулась мордой в море всем известная гора МЕДВЕДЬ, АЮДАГ. Можно спорить, напоминает ли она на самом деле пьющего из моря зверя (на мой взгляд — даже очень) и родилось ли название в связи с ее очертаниями, или потому, что некогда она служила пристанищем для местных медведей. Неважно.
Восточнее Аюдага, между ним и Карасаном, на территории одного из бесчисленных крымских санаториев, есть скала — розоватого цвета весьма солидный камень, совершенно голый и до странности повторяющий в миниатюре очертания и положения огромного медведя.
Место это до недавнего времени было сравнительно пустынным и малоизвестным. Розовая медведеобразная скала, судя по всему, не привлекала особого внимания, в путеводителях не значилась и, вполне возможно, «личного имени» не имела.
За годы Советской власти все изменилось. Вокруг нее вырос целый оздоровительный комплекс, на ней ежедневно загорают сотни курортников, к ней проложены дороги и тропинки… И я лет пять назад с большим удовлетворением убедился: безымянная скала носит имя. Имя-спорышку. Ее теперь зовут МЕДВЕЖОНОК.
Мы — рационалисты. В этом имени мы отметили только внешнее подобие, существующее между Медвежонком и огромным Медведем. Очень сомнительно, чтобы кому-либо пришло в голову сочинить какую-нибудь легенду, связывающую обе каменные глыбы — гигантский лакколит Аюдаг и крошечный по сравнению с ним розоватый прибрежный камешек. Но парность их отметил, ею заинтересовался даже современный человек. А кто знает, может быть, в скифской или генуэзской древности они уже назывались так? Может быть, их и связывали какие-нибудь фантастические рассказы?
…Заговорив об именах-двойняшках, я не могу не коснуться хоть несколькими словами совершенно другого типа их.
В тех милых мне местах Великолучины, о которых я уже столько раз вспоминал, встречались мне странные пары топонимов, объединенные по совершенно другому признаку.
Я знал там, например, две небольшие деревушки: ГОРКИ и ДОРКИ. Они были расположены «супольно», рядом друг с другом.
Что означает имя Горки, в общем понятно, оно говорит о ландшафте, о свойстве местности, на которой поселился человек. Было бы только ошибочным считать, что множественное число имени свидетельствует тут о наличии нескольких возвышений, нескольких холмов или гор. Нет, это чисто топонимическое множественное число. Такие названия обычно придаются местам, характеризуемым одним-единственным, указанным в основе слова признаком.
Поселок, стоящий на одном ручье, очень часто называется РУЧЬИ. Деревня, известная наличием в ее пределах хорошего родника, может получить имя КЛЮЧИ. Хутор, приметный по возвышающейся среди него ветряной мельнице, сплошь и рядом бывал назван МЛЫНЫ. Об этом нельзя забывать, исследуя такие топонимы. Но в целом-то понятно. Деревня Горки означало: расположенная на возвышенном месте, не на болоте.
А Дорки? Вы затруднились бы самостоятельно установить, на какой основе построен топоним.
Существовало в старорусском языке слово «дор», «доры». Оно означало: недавно очищенная от леса пашня, росчисть. Корень тут тот же, что в словах «драть», «деревня». Дорки, всего вернее, значило когда-то — деревня, построенная на отбитой у леса целине, на клочках врезанной в лесное море пашни…
Все вполне естественно и не вызывает удивления. У нас великое множество топонимов и даже фамилий этого корня: Доры, Дорони, Доронины, Доркины и так далее. Но странно, как и почему возникла рифма, как бы объединяющая две соседние деревни в одно, как бы намекающая на то, что их имена взаимосвязаны?
Я не берусь дать вам ответ, но думаю, что такое созвучие не могло появиться на свет совершенно случайно.
Вполне возможно, что имена родились не каждое само по себе, а одно по другому. Во всяком случае, в их оформлении могло сыграть роль какое-то полушутливое противопоставление их друг другу: «у вас Горки, а у нас Дорки». Или наоборот.
В тех же местах мне были хорошо известны и другие пары топонимов — скажем, ЛЕДЯХА и рядом с ней, тут же по соседству, НЕВЕЛЁХА. Или НАЗАРКИНО и около него АЩЕРКИНО…
Если такие созвучные пары возникают на базе широко распространенных формальных типов (УЛЬЯНЦЕВО и СТЕПАНЦЕВО, ГРИБАЧЁВО и СЕМИЧЁВО), да если еще так названные селения отстоят далеко друг от друга, в этом нельзя усмотреть ровно ничего особенного. Если в Балтийском море есть остров БОРНХОЛЬМ, а на Ладожском озере стоял городок КЕКСГОЛЬМ, то тут ничего не выведешь, кроме того, что в обоих названиях участвует шведское слово «хольм» — остров. Таких имен очень много: СТОКГОЛЬМ, ФИКСГОЛЬМ, БОРНХОЛЬМ, ТИДАХОЛЬМ — Швеция полна ими. Но когда на всем доступном мне пространстве Псковщины в двадцатых годах я нигде не встречал топонимов с такими суффиксами («-иха» попадалась), а тут вдруг рядом лежали сразу два населенных пункта со сходно звучащими именами, это уже вызывало некоторую настороженность.
Были там еще два поселка, КАМЕНКА и РАМЕНКА. Каменок много. Так охотно называются и речки с каменистым дном и деревни, поля которых усеяны характерным для многих мест России ледниковым булыжником. Раменка тоже распространенный топоним со значением весьма разнообразным. Русское слово «рамень» в разных местах страны означает очень многое — и опушку леса, и край пашни возле лесного массива, и селенье около леса, и «клин однородного леса». Каждое из них могло послужить основой для топонима.
