Шутить и говорить я начала одновременно - Хмелевская Иоанна (читать книги бесплатно полные версии TXT) 📗

Пример подал сам учитель, не знаю уж, чем он думал. Сел на снег и скатился как на санках. Был он в крепких лыжных брюках и съехал как-то профессионально, видимо, имел навык. Но ведь мог бы уже узнать своих ослиц и тупиц! Девчонкам я не удивлялась, спускаться с рюкзаком за спиной по скользкому снегу было жутко тяжело, только что я сама это испытала. Естественно, съехать вот так, как учитель, на заднице — одно удовольствие!

С визгом и писком одна за другой покатились они с горы, а редко кто из них был в брюках. В те времена девицам было положено носить юбки, так что снег понабивался куда только было можно. Некоторые из туристок прекращали забаву на полпути, другие же и хотели бы, да не могли этого сделать и съезжали вниз уже форменными снежными бабами.

Одна расторопная девица завернулась в пластиковый дождевик, которые только что вошли в моду, и со свистом понеслась вниз. Внизу же снежный пласт заканчивался нагромождением громадных валунов и каменной россыпью.

Учитель стоял внизу и вне себя орал на все горы:

— Ты что делаешь, кретинка? Убьёшься! Да тормози же, корова! Хлопцы, ловите её!

Девица в дождевике мчалась вниз с обезумевшим видом, рассекая воздух, как ракета, и вопя от страха. Она явно потеряла голову и затормозить при всем желании не могла.

Пятеро наших парней побросали котлы и кинулись ей наперерез. Перехватили туристку, крепко вцепившись в неё, но остановить мчавшуюся на бешеной скорости ракету не сумели, как ни упирались в снег каблуками своих лыжных ботинок. Живописная группа катилась прямо на камни, правда, уже не с такой скоростью и в конце концов как-то остановилась. Спасённая от неминуемой смерти девица поднялась на ноги целая и невредимая, чего нельзя было сказать о её плаще: сзади виднелась огромная дыра.

До сих пор не понимаю, как же получилось, что при всех таких превратностях судьбы и катаклизмах ни с одной из нас не только не произошло никакого несчастья, но даже никто не заболел. Никаких травм, даже простуд! Видимо, судьба берегла энтузиаста учителя и его подопечных.

Вернувшись с памятной экскурсии, я, неожиданно для себя, очень укрепила здоровье. А моя мать в это же самое время разрушила своё.

В моем случае помогла жара. Жара наступила ещё в конце весны. Бытом, как я уже говорила, Силезия, её промышленный регион. Из школы я возвращалась потная, взопревшая, вся разукрашенная тёмными пятнами и потёками, и сразу же лезла под душ. Тёплой водой смывала с себя жирную сажу, грязь и пот, а потом для охлаждения окатывалась холодной. Одно удовольствие! Вечером процедура повторялась. И я настолько привыкла к холодным обливаниям, что без них уже не представляла купанья и дня не могла прожить. Лет пять обливалась холодной водой, тем самым исправляя идиотское воспитание в детстве с вечным кутаньем и перегревами. С тех пор до сегодняшнего дня я болела всего три раза, раз и навсегда избавившись от гриппов, ангин и простуд. Случалось мне жестоко страдать от холода — и не заболеть.

А моя мать в это же время умудрилась сделать нечто совершенно противоположное. Как я уже не раз упоминала, она чрезвычайно любила мороженое и могла есть его в чудовищных количествах. С Люциной и одним знакомым они отправились в кафе. Мать, естественно, потребовала мороженого. Люпина принялась заказывать ей порции одну за другой, наконец взбунтовалась и заявила, что не намерена разоряться из-за непомерных аппетитов сестры. Тогда мороженое для матери стал заказывать знакомый. Не могу понять, ведь взрослые же люди, как могли допустить такое? У всех троих случилось умственное затмение? Или просто было интересно, сколько мать в состоянии съесть? Наконец она угомонилась, почувствовав жуткую боль в горле. Воспалились миндалины и гайморова полость. Хроническое воспаление тянулось за матерью всю жизнь. Никогда больше она уже не могла есть мороженого.

( Позже, когда мы уже жили в Варшаве…)

Позже, когда мы уже жили в Варшаве, я неоднократно бывала у Люпины, оставшейся в Силезии. Поселилась она в Катовицах, в сорок пятом, и занялась культурой. Много времени отдавала она общественной работе с молодёжью, занималась журналистикой, работала в редакции Польского радио.

Как известно, на Возвращённых землях Польское радио начиналось с нуля, и условия работы на нем были чрезвычайно примитивными. Многие передачи не записывались на плёнку, шли прямо в эфир, например, трансляции всевозможных праздников и важных государственных мероприятий. Это приводило нередко к весьма забавным эффектам. Вот один из них. Головой ручаюсь, то, о чем сейчас расскажу, — чистая правда.

Открывая один из первых «Маршей мира», высокий партийный деятель произнёс в микрофон на местном диалекте польского:

— Граждане и гражданки! Товарищи и товарки! Вы отправляетесь в этот осенний поход в честь Тадеуша Костюшки, который вместе с советской армией побил гитлеровского гада в битве под Грюнвальдом! [19]

Многие, в том числе и Люцина, по свежим следам записали текст выступления, и я его столько раз повторяла знакомым, что до сих пор помню дословно.

Или вот ещё. Заканчивая первомайское выступление, оратор взволнованно воскликнул:

— А теперь разрешите мне провозгласить здравицу…

И из микрофона сначала оглушительно разнеслось над площадью:

— Бе-е-е!

А потом не менее оглушительная ругань предыдущего оратора:

— Пошла прочь, холера! Вон отсюда!

Легко догадаться, что к микрофону получила доступ одна из овец, пасшихся поблизости.

В Бытоме во время предвыборной камлании огромную витрину аптеки на центральной площади украсили три портрета кандидатов: Гомулки, Циранкевича и Осубки-Моравского. А под ними осталась на виду красочная аптечная надпись крупными буквами: СВЕЖИЕ ПИЯВКИ. Весь город сбегался посмотреть на необычное зрелище. Правда, аптеку на следующий же день прикрыли, а её владельца увели в наручниках. А ведь он не нарочно остроумничал, просто портреты государственных деятелей опирались на бутыли со свежими пиявками, и подпись рекламировала их, а вовсе не уважаемых кандидатов. Пиявки сочли недостаточно декоративными, прикрыли портретами, а о подписи просто забыли. Чем же виноват владелец аптеки?

Другим зрелищным моментом в Бытоме, не столь рискованным политически, был бриллиант, выставленный в витрине ювелирного магазина. Опять же весь город сбегался любоваться на него, и я тоже. Бриллиант лежал на чёрном бархате. Не знаю, сколько уж в нем было каратов, но в диаметре он достигал не меньше сантиметра, а возможно, и больше. Стоил он полмиллиона злотых. Не знаю, на что сбегались смотреть: на драгоценность или бешеную цену.

Вообще-то в Бытоме у меня были очень неплохие бытовые условия. Впервые в моем распоряжении оказалась отдельная комната. Правда, мне часто приходилось делить её с Люциной, которая то и дело наезжала к нам из Катовиц. Но уж лучше делить с кем-то свою комнату, чем вовсе не иметь её. У меня было пианино, на котором я как-то сразу стала играть. Это вовсе не означало, что на меня снизошло музыкальное озарение или во мне вдруг прорезался талант. Ничего подобного, по-прежнему мой слух ничем не отличался от того, каким мог обладать первый встречный пень, но действовали зрительная память и чувство ритма. Мне наняли учительницу музыки, она проверила мой слух, убедилась в отсутствии оного и с большой неохотой взялась за сизифов труд. И вскоре с изумлением принялась допытываться у меня, почему я скрыла от неё, что уже училась музыке. Так и не поверила, что с фортепианной клавиатурой я имела дело лишь в годовалом возрасте, когда весело бегала в ботиночках по клавишам раскрытого рояля тёти Яди.

Теперь я моментально запомнила ноты, соотнесла их с клавишами на инструменте. Запомнить зрительно, по какой клавише надо ударить, для меня не составляло проблемы, а ритм получался сам собой. Таким вот оригинальным образом я за три месяца прошла годовой курс обучения и была счастлива, но продолжить музыкальное образование у меня уже никогда больше не было возможности.