Сорок два свидания с русской речью - Новиков Владимир Иванович (книги полностью txt) 📗
И от пресловутого «в разы», и от «двухтыщешестого» разит плебейством, словесной распущенностью. Противостоять ей можно только личным примером благородного речевого поведения. А оно часто бывает присуще и людям простым, не имеющим дипломов и званий, но обладающим собственной манерой разговора, индивидуальной языковой физиономией. Они не склонны к подражанию, не спешат попугайски повторять всякое новое и зачастую мусорное словечко, не пытаются показать себя культурнее, чем есть на самом деле.
Надо ли бороться за благородство речи? Наивно рассчитывать, что министру на его языковые промахи укажет премьер-министр или, наоборот, заместитель министра. Благородство — само себе награда. И, к счастью, оно по-хорошему заразительно. Передается окружающим при речевом контакте.
К своим коллегам по литературе и науке я в этом смысле придирчив. Но кому готов делать поблажки — так это актерам, музыкантам, художникам. Богема! Недаром же возникло это понятие в середине XIX века у французов, а потом вошло во многие языки как обозначение беспорядочной жизни артистической среды. Быт особенный — и язык тоже.
Благородный, богемный и плебейский языки с предельной прозрачностью различаются в следующих речевых ситуациях: а) обращение на «вы» или на «ты»; б) отношение к нецензурной лексике; в) использование литературных цитат. Проиллюстрирую свою «социолингвистику» наглядными примерами. Представим двух персонажей мужского пола, одному шестьдесят лет, другому — тридцать.
В первом сюжете перед нами пожилой профессор и молодой доцент. Прислушаемся к их разговору. Красивая литературная цитата здесь весьма вероятна. Взаимное «тыканье» исключено. Хотя во Франции оно между коллегами-преподавателями в ходу, а в Швеции и студент может быть на «ты» с наставником. Но русские консервативны, и у нас разве что старший может сказать младшему «ты», как бывшему ученику. Что же до мата — он в таком благородном обществе исключен.
Сюжет второй, богемный. Два актера расслабляются после спектакля. Могут быть на «ты», невзирая на разницу в возрасте. Порой позволяют себе крепкие выражения. Но в то же время, поднимая бокал, произносят что-нибудь вроде: «Я пью за военные астры, за все, чем корили меня…»
Ну, и третий вариант. Пожилой и молодой мужчины около вашего дома роют канаву, возятся с трубами. Обращение на вы между ними маловероятно. А вот на брань — никаких ограничений. От одноэтажной до многоэтажной. Едва ли в их разговоре прозвучит цитата из Мандельштама. Если же вдруг таковая послышится, то мы решим, что это не настоящие работяги. Не иначе, как профессор и доцент, получающие ничтожные зарплаты, устроились подхалтурить.
Как видим, наибольшей речевой свободой обладает богема. Она и «тыкает», и «выражается», и блещет цитатами. А наибольшие ограничения добровольно налагает на себя носитель благородного языка. Из всех вольностей — только право цитировать классиков. Но этого, честно говоря, и достаточно.
Как велит простая учтивость
На Крылатской велодороге редко встретишь велосипедиста. Олимпийские игры в Москве случаются нечасто, поэтому извилистая тринадцатикилометровая лента служит главным образом для пеших прогулок. Ходят врозь и парами, с детьми и с собаками. Четвероногие чувствуют здесь себя особенно вольготно. Подбегает ко мне мохнатый пес, заливисто лает, цепляется когтями за брюки.
«Джой, Джой!» — слышится голос молодой дамы. Призвав своего любимца, она начинает его ласково журить. С песиком разговаривает, а мне — ни слова. Женщина приятной наружности, со вкусом одета, но, к сожалению, хамка. Да, именно так оценивается подобное поведение по всем международным стандартам. Владелец собаки обязан сказать: «Извините». Или хотя бы, как чеховская героиня, с застенчивой улыбкой произнести: «Он не кусается».
Когда в Париже нечаянно толкнешь человека в вагоне метро — тут же услышишь от него: «Пардон». Если толкаемый не окажется по случайности «туристо руссо». Почему же мы, россияне, такие беспардонные? Почему не испытываем внутренней потребности повиниться — и за пустячную небрежность, и за большие промахи? Начинается все с бытовой бесцеремонности, а в итоге ведет к упорству в грехе. Не убедил нас фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние»: с чего это вдруг мы все каяться должны? А уж мысль Достоевского о том, что «всякий из нас пред всеми во всем виноват, а я более всех»… Мало кто под ней подпишется сегодня.
Впрочем, меня занесло в эмпиреи. Разговор-то — о несовершенстве нашего речевого этикета. Есть слова и выражения, которые надлежит произносить в определенных ситуациях. Автоматически. «Как велит простая учтивость» — есть такая строка у Ахматовой. Набор формул учтивости можно свести к семи: «здравствуйте — до свидания», «спасибо», «пожалуйста», «извините», «разрешите представить», «поздравляю», «соболезную». Чем чаще звучат эти семь нот, тем гармоничнее жизнь, тем меньше в ней агрессии и безысходной тоски.
Когда в том же Париже заходишь в лифт и видишь незнакомого человека, «бонжур» сам собой вырывается из уст. Как и у твоего попутчика. На севере Германии, гуляя по маленькому городку, каждому встречному машинально говоришь: «Мойн», слыша в ответ то же слово. Легко и просто. А у себя на родине то и дело мучишься гамлетовскими сомнениями: здороваться или не здороваться? С соседями по лестничной площадке — да, а как с остальными обитателями подъезда? Мы-то не против, а если на твой «Добрый день!» не ответят? Не хочется быть назойливым… В магазине «Копейка», подойдя к кассе, говоришь: «Здравствуйте», а кассирша смотрит на тебя как на заигрывающего с ней ловеласа. Хорошо, что в «Седьмом континенте» девушки сами встречают покупателей приветствием. Но общенациональной нормы нет. Прямо хоть в Думу законопроект вноси: с кем граждане РФ должны здороваться в обязательном порядке.
С выражением благодарности тоже проблемы. Вот на рынке, получив от меня деньги, продавец вручает пакет с виноградом и любезно произносит: «На здоровье!» Так вообще-то отвечают на «спасибо». А я уже и не помню, сказал ли «спасибо». Может быть, сумрачно промолчал, сомневаясь и в точности весов, и в качестве товара. По большому же счету благородный человек, получая что-либо, всегда благодарит. «Спасибо» происходит от «спаси Бог» — так почему же лишний раз не попросить Всевышнего спасти всех: и покупателей рынка, и торговцев, пусть не всегда безупречных? Из «спасибо» шубу, как известно, не сошьешь, но хорошее настроение сшить можно — и себе, и другим.
«Разрешите представить» — это выражение вообще слышу раз в сто лет. А ведь так естественно — познакомить двух авторов, случайно пересекшихся в твоем редакционном кабинете. Или представить автора коллеге, сидящему в том же помещении. Чтобы потом, звоня по телефону, человек мог обратиться не к пустому месту, а к личности. Мог что-то спросить, передать. И уж совсем неприемлемо, встретив с кем-то вместе третье лицо, вступить с ним в беседу, не познакомив со спутником. Запомнят они друг друга или нет — это уже их дело, но, огласив имена, мы долг учтивости исполнили.
Чужие успехи не всех радуют. Тем не менее, услышав, что знакомый получил премию или повышение, издал книгу или защитил диссертацию, лучше не молчать, насупившись, а сказать: «Поздравляю». Можно без объятий и поцелуев. Независимо от того, какого качества книга или диссертация. Так велит простая учтивость.
Ну, и наконец о печальном долге, который часто приходится исполнять в связи с чьим-то уходом из жизни. Необязательно театрально рыдать, как Коровьев перед дядей Берлиоза, можно обойтись без «трехсот капель эфирной валерьянки» — вполне хватит двух слов: «Примите соболезнования». Нашим теле- и радиоведущим стоит выработать сдержанно-достойный тон сообщения о кончинах и гибелях людей. А то их звонкие и бодрые интонации в таких случаях звучат просто бестактно. В любом голосе есть скорбная нота, ее надо только уловить и закрепить.
Ничего не сказал я про ноту «пожалуйста». Поскольку ее дефицита не ощущаю. «Дайте, пожалуйста», «скажите, пожалуйста» — это слышится нередко. Может быть, потому, что в детстве все мы читали нравоучительный рассказик Валентины Осеевой «Волшебное слово», где это самое «пожалуйста» настойчиво пропагандируется. И ведь действует. Все-таки воспитательная роль литературы — не совсем химера, не совсем утопия.
